— Сейчас мы говорим об очень серьезных вещах, о которых трудно рассказать в двух-трех фразах. Хорошо, раз вы настаиваете, попробую… Душа музыки – это мелодия, именно то, что люди поют или слышат внутри себя. Настоящая, душевная мелодия, даже родившаяся давным-давно, придя к нам из прошлого, остается с нами уже навсегда Сочинение простой, но хорошей и запоминающейся мелодии – процесс неуправляемый. Ее нельзя вычислить, ее нельзя собрать по ноткам. Формально это можно сделать, потом в то, что получилось можно вложить деньги и “раскрутить” – сейчас все знают, как этого добиться, это станет популярным, узнаваемым, но все равно такая мелодия будет только похожа на музыку. Она не будет живой. Я думаю, что сочинение музыки процесс мистический, и нам только кажется, что мы придумываем или сочиняем что-то, а на самом деле мы только находим музыку там, где это уже существует.
— Понимаете, все имеет свою цену. Или я занимаюсь творчеством, или я хожу и занимаюсь рычагами. Есть люди, они были всегда, которые имеют очень маленький творческий потенциал, но очень большие организационные возможности, и часто они при этом добиваются хороших результатов. Но это не мое. Да, песня сначала не имела эфиров. Ведь тогда существовала такая система: прежде чем пес¬ню узнают, она должна была появиться в эфире, и не один раз. И если на радио или телевидение после этого приходили письма слушателей с просьбой ее повторить, то всем становилось ясно, что песня нашла поддержку. Но в начале всего был эфир, а он-то для «Дня победы» и был закрыт. В то время было достаточно чьего-то мнения, подчас случайно оброненного слова, и песня ложилась на полку! Что? Почему? Никто не знает: «есть мнение…» Причем самое неприятное в таких случаях – это неопределенность: куда-то идти и что-то доказывать бесполезно – разговаривать не с кем. Это продолжалось до тех пор, пока на концерте, посвященном Дню милиции, который смотрела вся страна, Лев Лещенко не спел «День Победы», и песню пробисировали, а это был прямой эфир — и всё, аппаратные запреты рухнули.
— Честно говоря, никаких просветительских целей я перед собой не ставил и абсолютно не представлял себе эффект, который этот диск произведет. Да и никто этого себе представить не мог, потому что само собой разумелось, что изысканные стихи и достаточно нестандартная музыка не рассчитаны на ка¬кой-то массовый прорыв. И если уж это и случилось, то как-то помимо меня. Что касается цензуры, то тут ничего антисоветского не было, но было нечто такое, что не вписывалось в общепринятые рамки, и понятно, что любой редактор действовал по принципу: на всякий случай лучше ничего не дать, чем дать, даже если ничего плохого и нет. Но с этой пластинкой все случилось тихо: думаю, что все редактора, все инстанции, которые рассматривали вопрос о ее выпуске, точно так же, как и мы, не видели в ней никакой массовости. Им показалось, что это совершенно элитарная вещь. Поэтому-то ничего и не вызывало опасений. А огромный тираж шел снизу, а не сверху. Фактически сработал рынок – магазины фирмы “Мелодия” выставляли пластинку, и когда она распродавалась, заказывали на заводе новые копии, и все это происходило автоматически, как бы по существующей рутине. И очень быстро, помимо всех руководящих инстанций и накрутился этот огромный тираж. А когда уже все произошло, наверху разразился страшный скандал: “Как так, почему? Кто разрешил?” А никто ничего и не разрешал. Но с другой стороны, этот диск никогда не звучал ни на радио, ни на телевидении. Там как раз работала другая система – тот самый запретительно-разрешительный механизм, о котором я уже говорил: было достаточно одного звонка, и произведение переставало звучать, его как бы и не было в природе. Но мне даже и в голову не приходило нести диск туда.
– За границей я оказался по личным причинам, это не было эмиграцией в прямом смысле слова – я никогда не менял гражданства, и, пробыв несколько лет в Германии безвыездно, стал приезжать в Россию и последние годы живу здесь. Что касается момента, когда мне захотелось уехать, то это был действительно тяжелый и неприятный для меня период, конец 80-х годов, когда все в стране, да и в музыке сдвинулось в какую-то неопределенную сторону. Дело в том, что область так называемой популярной музыки напоминает марафон, вокруг этого жанра всегда нагнетается ажиотаж, его много, и меня это стало уже раздражать. А потом что значит богаты? Мы, конечно, сочиняли эти хиты и на уровне масс зарабатывали неплохо, но это ни в какое сравнение не шло с той прибылью, которую получало государство. Если, например, было продано около 5 миллионов копий диска “По волне моей памяти”, то нетрудно посчитать, что в принципе всю оставшуюся жизнь я мог бы уже не беспокоиться о том, какой бы еще шлягер написать и на что дальше жить. А ведь это только один диск, не говоря уже о массе других популярных песен. Но автору доставались крохи, поэтому получалось, что мы должны были все время выдавать на-гора новые хиты, чтобы просто поддерживать себя на каком-то определенном уровне. И даже музыкальную студию мы не всегда могли оборудовать так, как это было нам нужно. И в то время я жил с постоянным ощущением, что должен сочинять все новые и новые песни, а тут еще в ход пошли какие-то хит-парады, рейтинги, пусть и очень надуманные, но все же.
