До сих пор остается абсолютно непонятным, как в этой стране, в этом городе зародился такой интересный, новый, молодежный жанр. Откуда пришли люди? Как они прошли сквозь сложившиеся структуры? Как это все существовало наряду с традиционной эстрадой? Чем питалось?
– Ну, как это было? – улыбаясь моему вопросу, начал свой рассказ Владимир. – Если говорить о том, как это получилось у нас, то я думаю, что так же происходило у всех, кто потом чего-либо добился. Мы жили в одном дворе. Нас было четверо. У Алика Петренко был брат Игорь Петренко – известный джазовый музыкант – он играл на саксофоне в том замечательном составе оркестра Вайнштейна, когда они работали на танцах во Дворце культуры Пятилетки. Репертуар у них был замечательный. Играли разные американские вещи. Многие люди ходили туда не столько танцевать, сколько слушать. Наверное, это оказало на нас какое-то влияние. Короче, мы тоже стали играть джаз.
Нас было три тромбониста и флейтист. Потом, когда году в 1963 мы услышали Битлз, то, даже не беря в руки инструментов, решили: ты будешь играть на барабанах, ты – на этой гитаре, ты – на этой гитаре. Взяли инструменты – обычные, шестиструнные, с деками. Учиться было негде. Мы просто стали снимать с магнитофона песни Битлз, Роллинг Стоунз и т.д. Вот с этого все и началось.
Иногда приходится слышать, что биг-бит – это была музыка тинейджеров, а джаз – музыка тех, кто постарше. Я так не думаю. Нам в ту пору было лет по 18, и лет с 13-14 мы ходили слушать Вайнштейна, интересовались джазом. Конечно, после выхода первой пластинки Битлз появилась другая музыка. Я не совсем уверен в том, что это привилось какой-то определенной возрастной категории людей, но молодежь лет 16-18 более подвержена новым веяниям. Во всяком случае, на нас это оказало значительное влияние.
Достаточно быстро мы стали играть по общежитиям, в университете, в Военмехе, потом – в кафе. Были такие популярные кафе “Серая лошадь”, “Ровесники”. Поначалу ни инструментов, ни аппаратуры не было. Что-то делали собственными руками. Покупали динамики, колотили колонки, усилители доставали.
Помню, как мы покупали бас-гитару. Это была, чуть ли ни первая бас-гитара в стране. Приехал к нам какой-то театр из Праги. Там был радист, мы ему вперед дали денег, вообще его не зная. Он уехал в Прагу и с каким-то военным передал оттуда чешскую гитару. Это была моя первая бас-гитара. К нам тогда часто приходили будущие “Лесные братья”, у которых инструментов еще вообще не было. Просили у нас инструменты, чтобы две песенки спеть-сыграть. Тогда масса всяких смешных историй происходила. Помню, прослушивались мы в Ленконцерт. Чего-то на тромбонах сыграли, Лева Вильдавский с нами был на барабанах. Это будущий органист “Поющих гитар”. В общем, директор Ленконцерта Коркин согласился нас взять в бригаду к двум разговорникам, с которыми до этого работал Ленинградский диксиленд.
Мы должны были поехать с ними на гастроли. Радист наш стал делать какую-то сверхъестественную аппаратуру. В предпоследний день перед отъездом мы пришли к нему. Должно было быть все готово. Спрашиваем: “Где усилитель?” А у него в комнате провода вот так намотаны – оттуда сюда, отсюда туда, от одной стены до другой. Он говорит: “Вот это и есть усилитель! Только намотать надо”. Включил, а у него динамичек 6-ваттный тут же вылетел – в самом прямом смысле – в противоположную стену.
На следующий день мы кое-как приехали на вокзал, где нас встретили музыканты из диксиленда. И руководитель бригады тогда нам сказал: “Ребята, с нами едет Диксиленд, а вы подождите еще немного”. Вот после этого мы стали работать в “Эврике”.
Отработали там 2-3 месяца. Ажиотаж был жуткий, поскольку тогда практически никого не было в этом жанре. Весь Невский, весь университет ломился туда. И на каком-то очередном совещании Калининского райкома нам сказали: “Марш отсюда! И чтобы никаких выступлений не было!”
Алик Петренко предложил нам работу в Донецке. И только вот с этого началась наша гастрольная работа. А в Ленконцерте мы так никогда и не поработали.
Когда мы приехали в Донецк, местная филармония присвоила нам очень “оригинальное” имя – квартет “Юность”. Кроме сольной программы, мы еще аккомпанировали Мэри Кирш. Была такая певица, жена Игоря Петренко. Там же в Донецке встретились с Юрой Антоновым. Он тогда ездил с минской бригадой, работал с Синайским, был такой разговорник. Встретились, посидели, выпили, послушали какие-то фирменные записи. И Юра там прокричал очень высоко несколько нот. А у нас всегда были проблемы с первым тенором. Мы его пригласили к себе в ансамбль. Он через какое-то время, уволившись из Минской филармонии, приехал прямо к нам на гастроли в Куйбышев, и стал с нами работать.
5 апреля 1967 года мы уволились из Донецка и вернулись в Питер. Работали опять в кафе “Ровесники”, опять пели фирменные английские и американские песни. Потом поехали на юг, под Сочи. Все лето там жили, за питание играли на танцах два раза в неделю. В общем, отдыхали и пытались что-то делать. Говорили о какой-то программе, но все это было довольно смутно. А вскоре Юра сбежал темной ночью и растворился. Когда мы вернулись в Ленинград, нас пригласили поработать с оркестром Вайнштейна. Это было очень интересно, потому что в то время и в Англии рок-группы уже с большими оркестрами записывались. Вот и мы какие-то интересные песни сделали.
Там был директор Григорий Гельбо – известный в ту пору администратор. Из плеяды крутых администраторов, которые так называемые чесы устраивали по Дальнему Востоку, по Якутии. Он нас туда и сманил. Всю зиму 67-68 годов мы катались где-то в холодных, далеких местах, работали от Читинской филармонии. Потом с ним же мы в 1969 году к лету сделали программу и стали называться “Добры молодцы”.
К тому времени медная группа у нас уже была, пришел и Сева Левенштейн-Новгородцев. Гельбо пригласил Севу руководителем. Сам Гельбо был, в нынешнем понимании, продюсер. Он шил костюмы, доставал аппаратуру, решал все вопросы. Работали хорошо, концертов было много.
В частности много работали в Омске, где директором был Юровский. Он очень хорошо к нам относился. Через какое-то время Юровского перевели директором в Росконцерт. Вскоре до нас дошли слухи, что он на каком-то совещании снова, очень лестно отозвался об ансамбле “Добры молодцы”. Сева поехал к нему, и Юровский пригласил нас в Росконцерт. Вот так мы попали в Москву. Вскоре у Юры Антонова появились проблемы, и он вынужден был уйти из “Поющих гитар”, уехать из Ленинграда, и мы, конечно, его взяли к себе.
В то время у нас часто стали меняться люди, потому что работать было достаточно тяжело. Весь ансамбль ленинградский, на гастроли надо было ехать из Москвы, с гастролей возвращаться в Москву, а у кого-то уже семьи были. Алик Петренко ушел – гитарист из первых, из нас четверых. Потом кто-то еще. Взамен ленинградцев стали появляться московские ребята-музыканты.
Надо сказать, что музыканты у нас всегда работали профессиональные. Что касается медных инструментов, то всегда была очень хорошая группа. Сначала – в основном из оркестра Вайнштейна. Одно время у нас работал Янсон – замечательный трубач. Саша Морозов – лучшего тромбониста я в Союзе не слышал. Сева был очень крепкий тенорист-саксофонист. Потом были трубачи и от Кролла, и от Рознера – Куликов, Поздышев, т.е. люди, известные в джазовом мире.
Пианисты всегда были замечательные. Шафранов Володя – теперешний житель Соединенных Штатов, где переиграл со всеми звездами, с которыми только можно. Владик Петровский замечательный был пианист, который много лет потом работал в “Цветах” у Стаса. Володя Васильев работал на басу, а после его ухода в “Поющие” – Петя Макиенко. Он, кстати, и Лермана привел, но Лерман недолго у нас работал.
Был у нас замечательный режиссер с телевидения – Боря Гершт, и еще был совершенно замечательный хормейстер – Толя Акульшин из “Дружбы”. Без него бы мы такую программу не сделали, потому что в ту пору, до “Песняров”, серьезное, многоголосное пение по сути дела не начиналось. А мы пели “Вечерний звон” на четыре голоса с диапазоном в две октавы.
– Когда пришел Антонов, вы много его песен пели?
– То, что к нам пришел Антонов, сыграло, естественно, положительную роль. До его прихода у нас уже была программа: первое отделение – русские песни, второе – эстрада, такая попса что ли. Популярны мы были за счет концертов, потому что записей у нас мало. Пластинок у нас почти нет, записей на радио, на телевидении очень мало, а ведь популярность была достаточно высокая. Если приезжали в какой-нибудь город, то работали по два-три концерта дней восемь. И всегда зал битком. Интересные русские песни были. Если они лирические, то они были сделаны красиво, с многоголосьями, с всякими придумками-задумками. А если темповые, шуточные игровые, то это было шоу с разными розыгрышами.
Что касается Юры, когда он пришел, то стали появляться его песни. Он начинал еще до нас. Например, с Олегом Жуковым у него уже была песня “О добрых молодцах и красных девицах”. Первыми ее “Поющие гитары” стали петь, когда он еще у них работал. Ну, а нам-то сам бог велел, тем более, когда он сам к нам пришел. Благодаря его песням, популярность стала еще увеличиваться. Так что ему в этом смысле надо сказать спасибо. Он человек достаточно активный.
Композиторы того времени, если они не члены Союза, должны были обладать двумя качествами. Во-первых, они должны были писать приличные песни. Во-вторых, они должны были быть пробивными, как танк. И еще бегунами на длинные дистанции. Потому что надо было бегать везде и предлагать. Не каждый способен на это. Поэтому те немногие записи на радио, в основном, мы делали, потому что их Юра пробивал. Он свои песни пробивал, а заодно мы и еще что-то играли.
Была популярная такая песня – у Юры она называлась “Еще вчера”, а в народе, естественно, по первым словам – “Почтовый ящик”. Помню, в Одессу приезжаем, а эта песня только появилась. Откуда ее там знали – загадка. В Зеленом театре, как только занавес открыли, все сразу закричали: “Почтовый ящик!” Потом была хорошая песня “Песня, гитара и я”, всякие лирические песни у него были. “Где моя смелость” – слова Алика Азизова, давным-давно ушедшего от нас, мы записывали с Антоновым здесь на радио. Ее пели еще, по-моему, “Поющие”, когда он у них работал. Еще какие-то песни он писал, которые мы записали на радио. Лирическая была песня. Потом она у него куда-то пропала совсем. Или еще хорошая песня – “Ты слов не говори, в глаза мне посмотри, и я пойму тебя”…
В то время трудно было продвигать свои собственные вещи. Я не говорю о специальной норме, хотя она вроде существовала какая-то. С начала 70-х все, что было написано в ансамбле, встречалось не то чтобы в штыки, но исполняли мы это, вообще нигде не литуя, не отмечали этих песен в рапортичках, потому что в рапортичке должны были быть сплошь произведения членов Союза композиторов. Тем более, когда сдаешь новую программу.
Я уже говорил, как нас выгнали просто с заседания Калининского райкома, и практически запретили работать. Но это еще андеграунд был. А когда работали в Росконцерте, поехали в самом начале 70-х годов в Южно-Сахалинск. Там такой корреспондент местной газеты выискался – Евг. Бабкин. Он был невероятно горд тем, что прикладывал, как он говорил, мордой об стол всех столичных, потому что ему все равно – он такой крутой, что ему плевать на имена.
Вышла статья о нас, совершенно безобразного плана. Мы в ответ написали свою статью и принесли туда же. Конечно, мы отдавали себе отчет в том, что ее не опубликуют. Положили ему на стол, чтобы он читал, что мы думаем по поводу его статьи и тех высказываний, которые он там приводил. И что? Через два месяца в “Советской культуре” вышла статья, пришедшая в Москву из Южно-Сахалинска, называлась она “Добрым молодцам урок” – полный разгром! После этого мы полгода оставались без работы.
Наше «росконцертовское» руководство пригласило тогда Бориса Сергеевича Брунова, который пользовался достаточным весом в министерстве. И мы сделали программу, чтобы нам просто дали работать. Программа эта представляла собой школьный литмонтаж такой. Какой там вокально-инструментальный ансамбль, и какой там жанр?! “Вставайте люди русские” Прокофьева. Коля Курочкин – замечательный чтец – читал стихи какие-то. Черт знает что! Программа прошла замечательно. Нам дали работать. Потом мы уже про это забыли и пели свои песни.
Для Специального радио
Март 2006
