rus eng fr pl lv dk de

Search for:
 

«ДЕЛО ВОСКРЕСЕНИЯ» ТОМ 1. «ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬ» САША АРУТЮНОВ.


 

С Сашей Арутюновым, будущим «сидельцем» по делу группы «Воскресение», я познакомился еще в армии, в 1970-м году. Получив как-то наряд на кухню и, пытаясь отмыть от жира железные миски с помощью соды и хозяйственного мыла, я обратил внимание на солдатика в мешковатой форме, который прямо рукой выгребал из бачков остатки гороховой каши и отправлял их в рот. Заметив мой взгляд, он смутился и сказал, что «очень хочется жрать». Жрать в конце первой недели службы, действительно, хотелось очень…

“Золотой” состав группы “Воскресение”. Слева направо: Александр Арутюнов (звкооператор группы и автор рисунка), Алексей Романов, Андрей Сапунов, Константин Никольский, Михаил Шевяков. Рисунок подарен автору статьи Александром Арутюновым в 1982 году

Оказалось, что он москвич, что он тоже до армии играл в бит-группе на бас-гитаре и знает многих музыкантов из тех, кого знаю и я. Именно от него я впервые услышал о Косте Никольском, его хорошем друге, и познакомился с ранними Костиными песнями, которые через десять лет стали всесоюзными хитами.

После окончания учебки мы с Арутюновым попали в разные части, но продолжали переписываться и перезваниваться по внутренней связи ПВО. Когда же служба закончилась, мы часто встречались в Москве, обычно в его квартире на Ленинском, и я всегда был в курсе Сашиных дел, а он – моих. Он устроился работать на Центральное ТВ в Останкино, а на досуге занимался кустарным производством оборудования для знакомых музыкантов и был звукооператором группы «Воскресение».

Как-то он сводил меня на их концерт – на звездный состав Романов-Никольский-Сапунов-Шевяков. Зрители вдребезги разнесли стеклянные двери на входе, в зале творилось что-то невообразимое, на задних рядах пили портвейн, а звук был очень хорош: по секрету Саша сообщил мне, что комплект «Динакорда» сняли у самого Муслима Магомаева. Действительно, за пультом рядом с Арутюновым сидел мужичок явно не из рок-н-ролльной тусовки: стиль одежды, и полное равнодушие к окружавшему его хаосу говорили о том, что человек зарабатывает или жене на дубленку, или себе на модные сапоги-«дутики».

Когда «Воскресение» записалась, я одним из первых получил копии – именно Саша был тем человеком, который смог в весьма стесненных условиях сделать приличный саунд песням, большинство из которых востребованы до сих пор. Мы в «Жар-птице» тоже записывались, но у нас был самодельный пульт, в котором кроме регуляторов громкости были только ручки панорамы, тембров же не было вообще, не говоря уже о чувствительности входов – его сделал Саша Леонов, наш оператор.

Как-то Арутюнов показал мне свое последнее рукотворное достижение – микшер на 12 каналов со всеми необходимыми прибамбасами и на «канонах». Именно на этом пульте был записан самый знаменитый альбом «Воскресения» с Никольским, который мне очень нравился, и звучание которого мне казалось идеальным. Я бы в восторге от ручек, кнопок и разъемов, напоминавших сопла ракет. Но когда Саша назвал мне цену – 1200 рублей – я приуныл… Это была моя годовая зарплата руководителя кружка художественной самодеятельности, коим числилась группа «Жар-птица». За танцы нам платили по 5 рублей на человека, в Новый год мы могли заработать рублей 150 на всех… Саша понял, что погорячился и добавил к пульту преференции: шесть динамических микрофонов болгарского производства, спертых им на ТВ путем списания; 20-метровая «кишка» с распределительной коробкой и специальная стойка на резиновой подвеске для бас-барабана. Это предложение было хорошим утешением. Уже дома я собрал первый взнос в размере 800 рублей, и мы с басистом «Жар-птицы» Сашей Никитиным отправились в Москву за пультом.

Воскресение, фото из архива Александра С. Волкова.
Воскресение. фото из архива Александра С. Волкова

Было это в ноябре 1982 года, в день похорон Л.И.Брежнева. Центр был закрыт, мы ехали сначала по кольцевой линии метро, потом до Ленинского. Пульт оказался очень тяжелым, да еще «кишка» и микрофоны. С огромным трудом мы добрались до Савеловского вокзала, таща все это неподъемное железо в руках: денег на такси у нас не было, только долги, в том числе 600 рублей за пульт. Эту сумму необходимо было выплатить по сложной многоходовой схеме, которую я придумал от безысходности. Опишу ее подробно, так как именно по ней меня вычислили оперативники Московского областного управления внутренних дел, которое располагалось тогда, как и сейчас, в самом центре Москвы, напротив зала Чайковского, и в ведении которого находилось уголовное дело группы «Воскресение».

С начала 1983 года я работал по совместительству в Доме быта в отделе звукозаписи. К тому времени «Жар-птица» записала 2 магнитоальбома – «В Городе Желаний, под Радугой Мечты» (1981) и «Зной» (1982). На подходе был третий, «Рокодром». Группа вела обширную переписку с поклонниками, большинство из них просили нас выслать записи. Уже на первом альбоме я отработал технологию этих рассылок по дискотекам, список которых взял в Московском областном Доме самодеятельного творчества (МДСТ), где был на хорошем счету благодаря приличному исполнительскому уровню «Жар-птицы». В конце второго альбома, «Зной», я сделал трехминутный коллаж, где не только рассказал о группе, но и наговорил почтовый адрес. Письма пошли сплошным потоком, рекорд – 28 за день.

Надо сказать, что сами альбомы мы довольно прилично оформляли, вкладывая в прозрачную пластиковую коробку даже тонированный постер. Три наших «Кометы-212» уже не справлялись с копированием мастер-лент, и тогда я нашел простой выход, устроившись в Службу быта и получив в свое распоряжение сразу несколько магнитофонов. Будучи уже не мальчиком, я понимал, что рассылка собственных записей без прикрытия и с использованием государственной конторы, коей была Служба быта, чревата серьезными последствиями. В МДСТ методистом работал хороший парень по имени Иван, игравший по вечерам в кабаке и обожавший Led Zeppelin. Я попросил его помочь мне получить разрешение на исполнение своих песен, так называемую «литовку». (В те глубоко советские времена существовало положение, при котором в репертуаре 80% произведений должны были принадлежать перу членов Союза композиторов, а на все остальное – импорт, свое и т.д., – выделяли оставшиеся 20%.)

Так вот, в одну из суббот я отвез тексты всех альбомных песен на Кировскую, где был тогда МДСТ, и Иван, припрятавший накануне специальный штамп с надписью «Разрешено к исполнению» из стола начальника, жирно пропечатал им каждый листок, ставя в графе «подпись ответственного лица» замысловатую закорючку. Был выходной, кабинеты пустовали, я вытащил бутылку коньяка из сумки, и мы опрокинули по рюмке за то, чтобы нас никогда не поймали. (Тост исполнился наполовину: Ивана так и не поймали, хотя через год органам очень хотелось узнать, чья это подпись красовалась на моих текстах – Ваня был не дурак, с его рукой закорючка не совпадала. Я же говорил, что не знаю, кто поставил мне штамп: приехал, отдал какому-то сотруднику пачку текстов, а потом приехал и забрал уже оформленные бумаги. Но все это было уже позже, летом 84 года). Оставшийся долг в 600 рублей за пульт Саша Арутюнов получал по почте: я высылал очередному поклоннику катушку наложенным платежом, но обратный адрес указывал не свой, а Сашин, московский. Саша шел на почту, получал деньги, а потом звонил мне и сообщал, что теперь я на 15, 30 или 45 рублей должен меньше: стоимость катушки в пластмассовой коробке и с полным оформлением составляла 15 целковых – не дорого, но и не дешево по тем временам. Между нами была договоренность, что я ни при каких обстоятельствах не буду говорить, у кого я купил пульт.

На таких домашних мастеров, каким был Саша, шла настоящая охота, статья о частном предпринимательстве была «рабочей» статьей ОБХСС, а в самодельных усилителях, реверах, эквалайзерах всегда можно было найти детали, маркированные звездочкой: значит, ее своровали на военном предприятии, а это было очень серьезным преступлением, которое расследовалось или спецмилицией, или КГБ. Саша, в свою очередь, не должен был оставлять почтовые квитанции после получения денег: это уже меня подставляло под частнопредпринимательскую статью.

Такая конспирация в те годы была в порядке вещей не только в среде музыкантов, но и везде, где существовал дефицит чего-либо – а дефицит был везде, где стояла нога советского человека. Восполнялся дефицит смекалкой и предприимчивостью населения, изготавливающего все, начиная от продуктов питания на садовых участках, одежды и обуви, и кончая автомобилями и даже самолетами. Все мы ходили под статьей УК, но все же разница между штучным производством поддельных «Фендеров» и массовой штамповкой пляжных тапочек грузинскими цеховиками существовала. Но она не принималась в расчет сотрудниками органов, получившими политический заказ на искоренение рок-музыки летом1983 года из уст второго человека в КПСС, К.У.Черненко, который на очередном пленуме заявил о вреде этого музыкального жанра для советского общества…

…В начале сентября 1983 года я узнал, что Саша Арутюнов и Леша Романов, бывший тогда лидером группы «Воскресение», арестованы и сидят в Бутырке, что у Саши дома был обыск. А спустя несколько дней в нашей студии раздался междугородний телефонный звонок. Женский голос поинтересовался, это ли номер ансамбля «Жар-птица» и можно ли поговорить с его руководителем Сергеем Поповым. Я ответил, что это я и есть, и услышал, что со мной разговаривает следователь Московского областного Управления внутренних дел капитан милиции Травина. Жестким официальным тоном, не оставлявшим места для вопросов, она сообщила, что ждет меня 19 сентября в 10.00 в своем кабинете. Я тут же перезвонил своим информированным московским знакомым и узнал, что именно Травина ведет дело группы «Воскресение». Не трудно было догадаться, что от «Воскресения» ко мне могли привести только две ниточки – или показания самого Саши Арутюнова, или квитанции почтовых переводов, которые он не успел или поленился уничтожить.

Воскресение, фото из архива Александра С. Волкова.
Воскресение, фото из архива Александра С. Волкова.

Перед этим произошло еще одно событие, еще одна «черная метка» была уже послана мне и группе «Жар-птица». Как-то меня вызвала директриса ДК «Октябрь», где я работал, и в подвале которого располагалась наша студия. Директриса была дамой, пьющей прямо на рабочем месте, – коньяк хранился в сейфе у нее за спиной. Помимо коньяка она была еще и морфинисткой: морфий ей поставляла медсестра местной горбольницы. Все очень просто: рядом с ДК стояла скамейка, под которую ночью медсестра закапывала очередную упаковку ампул, а на следующую ночь директриса ее выкапывала. Потом медсестра, заменявшая в больнице морфий на жидкий анальгин, попалась и получила 5 лет, а директриса выкрутилась благодаря своим партийным связям. Любопытно, что эта медсестра была родной сестрой одного из музыкантов «Жар-птицы», поэтому, когда она была арестована, мы узнали, для кого предназначался модный тогда в среде урок и части интеллигенции наркотик.

Директриса очень не любила, когда что-то отвлекало ее от погружения в нирвану, в которой она находилась почти все темное и светлое время суток. В данном случае складывалась именно такая ситуация. Она сообщила мне, что скоро из Москвы должна приехать комиссия из Обкома ВЦСПС (а наш ДК по вертикали подчинялся именно этой организации) с целью проверить появившуюся у них информацию о том, что самодеятельный ВИА «Жар-птица» из Дубны активно распространяет записи собственных песен. Я оказался в трудном положении… Стоило только спуститься в подвал и заглянуть в нашу комнату, и эта комиссия обнаружила бы: несколько работающих магнитофонов, подключенных для копирования; операторскую кабину с пультом и мониторной системой; ударную установку, обставленную микрофонами; десятки пленок в коробках с оформлением, которое изготавливалось тут же, в подвале, в расположенной напротив любительской фотостудии…

Не моргнув глазом, я соврал, что никаких записей у нас нет. Может быть, кто-то и записывал наши концертные выступления, и эти записи гуляют по рукам, но мы к ним отношения не имеем. Этот простенький ответ удовлетворил женщину, мучимую коньячной жаждой, и в подвал она спускаться не стала. Я же вихрем слетел по лестнице вниз, и через час все, что могло меня скомпрометировать, было надежно спрятано.

Когда приехала комиссия, возглавляемая военным духовиком в отставке, я придерживался версии о том, что мы сами никаких записей не делали. В комнате был наведен идеальный порядок, гитары висели на гвоздиках, ударная установка сияла начищенными ободами, а в углу стоял старый магнитофон марки «Тембр», воспроизведший по просьбе комиссии какую-то советскую сладкоголосую белиберду типа «Верасов». Члены комиссии пришли к единодушному мнению, что в таких условиях и на такой технике сделать качественную запись невозможно. Удовлетворенные тем, что ничего криминального они не обнаружили, а значит, и нет повода торчать в Дубне, члены комиссии поднялись в директорский кабинет, где их уже ждал накрытый стол. Минут через сорок туда пригласили и меня – выпить рюмочку. Всем своим видом, показывая уважение к высокой комиссии и понимание их нелегкой миссии по искоренению неподцензурного творчества в художественной самодеятельности, я присел за краешек стола с одной лишь целью: узнать, почему приехали именно ко мне, ведь по стране гуляли записи сотен рок-групп, репертуар которых был гораздо более рисковым, чем наш.

В конце концов, мне удалось выяснить, что кто-то написал на меня письмо в ЦК КПСС, кто-то из Дубны, и, скорее всего, этот человек работал в сфере городской культуры. Но, видимо, доносчик плохо знал, как конкретно осуществлялись запись группы и последующее ее распространение, иначе комиссия приехала бы с образцом готовой продукции, и отпереться мне было бы гораздо труднее, если возможно вообще.

Комиссия уехала, я немного успокоился, но некоторые меры предосторожности все же принял – убрал готовые к отправке катушки с глаз долой.

Неожиданно, спустя недели три, отставник приехал один, без комиссии. Он был крайне зол и со мной почти не разговаривал, сообщив только, что я ввел его в заблуждение своими байками о том, что у «Жар-птицы» записей нет. Они долго о чем-то совещались в кабинете директора, о коньяке речи, видимо, не было. Потом вызвали меня и устроили допрос с пристрастием: есть ли в репертуаре «Жар-птицы» песни собственного сочинения, где и как часто мы их исполняем, кто нам дал право их исполнять и т.д.

Сообразив, что и на этот раз у «высокого гостя» нет материального подтверждения нашей глубоко антисоветской деятельности, я принес тексты своих песен со штампом МДСТ «Разрешено к исполнению», полученный с помощью Ивана. Отставник впал в ступор: крыть ему было нечем – «литовка» есть, ничего конкретного против меня нет, и опять пришлось ему уехать ни с чем.

Чуть позже директриса, – которая то ли приняла стакан, то ли укололась, – мокрым шепотом поведала мне, что председатель комиссии получил в Москве страшный нагоняй за то, что не смог вывести меня на чистую воду: у его начальства была абсолютная уверенность в том, что «Жар-птица» самым активным образом занимается нелегальным распространением своих записей, и начальство вернуло бедного отставника в Дубну с заданием прекратить эту подрывную деятельность. Надо сказать, что директриса не знала, что я подрабатываю звукозаписью в Службе быта, хотя заявление на совместительство подписывала лично – она, видимо, считала, что я или что-то шью, или что-то чиню. Но посвящать ее в такие тонкости я не стал – последний козырь надо было приберечь для более серьезных разборок. А в том, что они будут, сомневаться не приходилось…

…Была еще одна история, которая могла меня серьезно «засветить». В Министерстве культуры СССР работал мой старый друг, один из первых дубненских рокеров, Виталий Рыбаков. Он возглавлял отдел, курировавший всякого рода хобби советских людей – от разведения рыбок и филателии, до дискотечного движения, которое тогда набирало силу. (В его отделе, кстати, начинала Ольга Опрятная, ставшая впоследствии организатором и руководителем знаменитой Московской рок-лаборатории.)

Как-то я привез старому другу наши альбомы в самом лучшем исполнении – пластмассовых прозрачных коробках, с фотографиями, программой, историей группы на 2-х страницах и почти цветным постером внутри. Даже сбоку, на торце коробки красовались названия группы и альбома. Виталик подивился нашей изобретательности – все это выглядело как настоящий западный релиз. Он взял наши альбомы и через некоторое время… показал их на очередной коллегии Министерства культуры, вручив их прямо в руки министру культуры СССР, члену Политбюро ЦК КПСС Демичеву! При этом он произнес пламенный спич о том, типа вот, мол, ребята сами что могут делать пока фирма «Мелодия» (единственная тогда в СССР) выпускает диски, упакованные чуть ли не в пищевой картон. Демичев повертел в руках красочные коробки и – со словами «разберитесь, пожалуйста, с этим» – передал их своему помощнику. Директор «Мелодии» Сухорадо, тоже присутствовавший на коллегии, никак не комментировал происходящие и мрачно молчал.

Все это было незадолго до того, как я узнал об аресте Арутюнова и Романова и первого приезда комиссии из Обкома ВЦСПС. Тогда мне казалось, что демарш Виталика Рыбакова, который рискнул – из самых лучших побуждений, конечно! – продемонстрировать партийному бонзе, каким был Демичев, подпольную рок-н-ролльную продукцию, заглох на стадии помощника и с постигшими меня неприятностями никак не связан. Отчасти это было верно, но только отчасти: в итоге наши альбомы попали в цепкие руки КГБ, но узнал об этом только через год, в августе 1984 года.

Все эти события – комиссия, вызов на допрос и фраза Демичева «Разберитесь…» стали для меня сигналом к тому, чтобы максимально обезопасить от возможных неприятностей себя и группу «Жар-птица»…

Для Специального радио

Май 2004

Вы должны войти на сайт чтобы комментировать.