КТО В СССР КРЫШЕВАЛ ДЖАЗ
Из разных мест иногда вылезает, что де Косыгин крышевал наш джаз. Это неправда. Можно в этом ключе говорить о детях людей, которые там были. Например, сын Громыко помог таллинскому фестивалю 67 года пригласить квартет Ллойда. Он знал, что это хороший джазовый ансамбль, и через папу выписал им визу. Однако, попасть в Политбюро или Центральный Комитет КПСС человеку, у которого было какое-то заметное всем, и при этом не советское увлечение, было уже невозможно. Там друг про друга знали всё, вплоть до того, кто когда писать ходит, а когда гулять. Иметь какую-то привычку не общую, это всё равно что при Сталине отказаться пить. Вы же знаете, он сажал за стол и спаивал людей. Если вы попали туда – всё, это ловушка. Поэтому, это всё россказни насчёт коллекции Косыгина, про тысячи дисков. Будь у него эти тысячи, его бы быстро в Петрово-Дальнее к Хрущеву отправили отдыхать.
Мне рассказывали то, что могло быть правдой: Абакумов, был такой человек в МВД после Берии, некоторых артистов, которые выезжали за рубеж, просил привезти пластинки Петра Лещенко, который жил в Румынии. Абакумов любил одесскую блатную музыку, был большим специалистом по ней. В приколы номенклатуры такого уровня я еще могу поверить: говорят, чтобы пластинки на таможне не отобрали, он давал свою письменную гарантию.
В этом вопросе, как оно все здесь развивалось, надо учитывать, что страна была большая и очень разная. Например, то, что представить нельзя было себе ни в Питере, ни тем более в Москве 49 года – джазовый фестиваль – преспокойно прошел в Таллинне. Еще не всех лесных братьев из лесов выкурили, а тут джаз! Кто разрешил?! А никто! Это сейчас кажется – все было везде одинаковое – запреты там, сям. Нет, не везде. Надо учитывать, что эти республики западные, которые присоединили перед войной, не больно за ними то следили. В системе считали, что они ещё немножко буржуазные, и не сразу схватили их за рога, да, по большому счету, так им эти рога и не пообломали. Решено было эволюционно действовать, а пока там в ресторанах у них джаз играют – ну и пускай – эстонцы сами разберутся. Не хотелось на них давить. И у них всё это было! Поэтому на фестивале молодёжи и студентов 1957 года нас выручали как раз музыканты из Эстонии, Латвии и Литвы. Эти республики приехали с хорошими джазовыми ансамблями, а из центральной России ансамблей не было. Был один единственный хороший бигбэнд в Москве, сколоченный из лучших музыкантов специально для фестиваля, который здорово играл, это оркестр ЦДРИ – центрального дома работников искусств. Его собрал Юрий Саульский. Там был Гаранян, там были все наши самые первые звёзды. Они выступили, и, после этого «мавр сделал своё дело», – всё, они больше ничего не записали и не выступали в таком составе никогда. Оркестр был распущен.
Были попытки популяризировать джаз и до войны. Был в Питере писатель Колбасьев, который был знатоком джаза. У него были выступления на радио и даже лекции в Москве, он читал их в Политехе. Он был очень известен как джазовый публицист и коллекционер. И такие люди были всегда. После войны, пока был жив Сталин, и были эти запретительные постановления по культуре, этим заниматься было нельзя. Но джазовые люди, конечно, знали, где что есть, и мы в студенческую пору знали, куда идти. Мы знали, что там толпа, и нам надо пробиться, там играет Орест Кандат – утёсовский саксофонист, который потом уволился и работал в Питере. Он собрал оркестр, у него здесь работал молодой Кальварский. Это люди, которые горели джазом, и они играли его под разным прикрытием, в основном на закрытых концертах. Я сам в студенческие годы и позже, собрал коллектив, просто для денег. Мы все умели играть. Собрали оркестрик, барабанщика нашли, и – в какую-нибудь школу. В 190-й школе на Фонтанке между Цирком и ул. Пестеля каждую субботу танцевали. Директор закрывал дверь, и говорил: – «Ребята, давайте американский джаз! Мы хотим танцевать».
В 1958 году в Питере был создан первый джаз-клуб «Д-58». Мы хотели собираться где-то, появилась идея, что в одном из дворцов культуры есть клуб филателистов, есть клуб собирателей чёрной бумаги, белых автомобилей или листьев от тополя, а мы хотим клуб любителей джаза. Говорят: – «А почему не любителей песни?» Мы: – «Ну, песню и так все любят, а джаз это сложное искусство, но мы советские люди, патриоты, хотим официально увлекаться под вашим присмотром». ДК Горького попробовал: они дали комнату, разрешили в малом концертном зале проводить концерты. К нам сразу пришёл человек из Горкома комсомола, представился, может быть и не настоящим именем, Николай Николаевич, но он был на всех наших заседаниях и мероприятиях. Понятно, что это КГБ приладился к нам.Играл «своего парня», любящего эту музыку, и даже помогал нам в чём-то: «Ребята, это я пробью», «Ребята, это я не смогу пробить», вот такой. Никто не получал за это деньги, это же был любительский клуб. Мы отдавали своё личное время, читали лекции, готовились, пластинки какие-то приносили, рассматривали, ставили, слушали и учились. Это был клуб по интересам, и такие клубы были во многих городах.
Спокойно к нам относились, пока это была только музыка и в глухой комнате, а не на эстраде. В то же самое время академик Лихачёв страдал в изгнании за литературный кружок, но там было слово, а мы работали с нотами. Cтоило нам вылезти на поверхность через год, когда разрешили нашему клубу сделать большой отчётный концерт в ДК Кирова, набился полный зал 1300 мест, и после того как певица Нонна Суханова спела на английском языке, на следующее (!) утро по радио в какой-то сатирической передаче было сказано, что «вот, стиляги собрались и отравляют жизнь советскому человеку плохой музыкой, и куда смотрит руководство». И нас закрыли из-за перестраховки, на всякий случай, вдруг чего! Наш Николай Николаевич пришел и сказал: «Ребята, меня попросили ваш клуб закрыть. Я обязан, у меня такая работа». Понятно, что за работа.
Но этот случай не был в основном русле. В системе всё равно понимали, что это здорово. В том же 1958 году Москва взяла оркестр Лундстрема. Об этом же мало кто помнит сегодня, что оркестр Лундстрема не с неба свалился, а прибыл в 1947 году из Китая. И не просто из Китая, а с фирменными инструментами, пюпитрами, нотами и фраками. Как они приехали – это было воплощенное чудо какое-то. В сложные годы оркестранты торчали в Казани, закончили нашу консерваторию, работали педагогами, и как-то кто-то их услышал из московских чиновников и решил, что в Москве должен такой оркестр, который играет классно.
И вот оркестр начинает выступать. Я собираю рецензии на местах в газетах, вот одна: «Почему в оркестре нет скрипок? Это самый красивый инструмент, а у них одни саксофоны». А потом в Московской Правде вижу такое: «Музыкальное безобразие, всё плохо», а подписи такие: слесарь сборочного цеха Иванов, военный пенсионер Сидоров, ткачиха с фабрики Ногина и комсомолка Петрова. Подставные лица – их редакция находит сама, если они вообще существовали в природе. Искусственный глаз народа – «Вот, видите!? Смотрите! Значит, ребята, надо с этим заканчивать». Хотя, я не исключаю, что к подобным «конфликтам» подмешивались внутриноменклатурные разборки.
Но это всё уже было невозможно ни запретить ни остановить. У нас джаз поэтому никто специально не крышевал, поскольку с конца 50х годов он был уже везде: в музыкальном плане он очень сильно интегрировался и в кино и в современную классическую музыку, пускай в видоизмененном виде, но все же. Джазом было пропитано буквально всё, а с увеличением числа музыкальных носителей «оттуда», этот процесс ни крышевать, ни сдерживать уже было невозможно.
О СЕРГЕЕ КУРЁХИНЕ
Я познакомился с Сергеем, когда начал действовать джаз-клуб «Квадрат». Он появился в клубе, и его подхватил Анатолий Вапиров. Впервые услышал его игру в дуэте с Вапировым. Потом Курёхин стал играть сольные концерты. Он приглашал меня во Дворец Молодёжи и ещё куда-то, где я какие-то слова говорил перед тем, как он играл. Я прекрасно понимал, что он очень хороший пианист, во-первых. Во-вторых, что у него хорошие идеи. Я проводил фестивали от Ленконцерта, и мне разрешали на свой вкус допускать коллективы, но я не мог допустить, скажем, приезжих из Москвы любителей не от Филармонии. Но, ленинградскую самодеятельность было можно, и я приглашал Курёхина с его небанальным ансамблем. Брал письмо от Ленинградского дома художественной самодеятельности и представлял его руководству.
Однажды мы получили специальное разрешение и сделали ему ночной концерт. На одном из фестивалей во Дворце Ленсовета у нас был ночной концерт Курёхина, начинавшийся в 0 часов. Битком был продан зал, и там участвовали иностранные гости, которые приехали на фестиваль. Мы им сказали – хотите, есть импровизационное действие, можете принять участие. А там немцы, поляки, они все на авангард хорошо заточены, они знают, что это такое и готовы участвовать в любом перформансе. Всё было замечательно, и у нас с Курёхиным были хорошие отношения. Мы встречались когда надо было, хохмили, и я знал обо всём, что он делает.
Настя Курёхина всегда зовёт на свои мероприятия, но я смотрю, кто там играет, и понимаю, что мне идти не надо. Один раз она прямо сказала: – «Владимир Борисович, я вас приглашаю, но откровенно скажу: музыки будет мало». Мне некогда этим заниматься и я не буду перестраиваться. Я знаю, что такое авангард. Я знаю перформансы, я видел это на Западе, и я педагог. Я рассказываю об этом студентам и показываю кадры. Они слушают у меня и Брекстона, и модного Дэвида Торна, и всё, что связано сегодня с компьютерами и электроникой мы изучаем, и я вынужден спокойно рассказывать об этом. Почему? Ну, представьте себе: лектор читает о литературе, но не любит Чехова, но обязан. И я обязан знать, что такое авангардная музыка и я знаю, что такое академический авангард и мне понятно, как это сделано. Есть литература, которая может меня подкрепить в этом, я просто грамотный человек, будем так говорить нескромно. Поэтому у меня нет аллергии на эту музыку, как ни на какую вообще. Я, допустим, не люблю диксиленд и всегда стараюсь уйти и не слушать его. Мне не нравится. Нет, где-то на улице две минуты послушать могу, но программу Ленинградского Диксиленда мне двадцать минут не высидеть. Потому что они играют сегодня стандартный шансонный свинг – это уже не дикси.
СОВРЕМЕННЫЕ ГЕРОИ ДЖАЗА
Сейчас очень мало людей попадается, которых я побежал бы слушать, потому что я наслушался. У меня дома есть, что слушать, я надеваю наушники и слушаю всё, что хочу, и ещё присылают же постоянно ссылки. Друзья наводят меня на интереснейшие вещи в классике, джазе, и даже в роке и перформансе. Дело в том, что у нас среди тех, кто о джазе пишет и кто о джазе рассуждает, много людей чуждых музыке. Они просто обожают джаз, но сами они технари и прочая, но они даже музыкальной грамоты не знают – им это и не надо. Они оценивают джаз с точки зрения своих эмоций. Я же могу посмотреть на джаз, как музыкант. И поскольку профессия у меня «музыка», не хотел бы выделять какие-то имена.
Что касается общей картины у нас, то её все знают и так. У нас пирамидальная система ценностей: наверху Игорь Бутман, всё остальное ниже. Почему? Он в хоккей с президентом играет, дружит с банком, крутится в Кремле – он может себе позволить, он добился всего, и я ему говорю: молодец! Не он бы, так кто-то другой бы добился. За него хоть не стыдно – он играет хорошо. Чаще всего то наверх пробиваются середнячки. Я спрашиваю Игоря, – «Ты успеваешь играть на саксофоне?» Он говорит, – «Владимир Борисович, Вы, наверное, мне не поверите! Но каждый день по два часа я играю!».
Есть люди, которые постоянно у нас на экране, на первом-втором канале. Это, уже всеми обсужденное явление, особо ярко у нас на Новый год проявляется – переключаешь телепрограммы – одни и те же лица в разных последовательностях. Это смешно, но это нормально для восточного общества. У нас так сложено. В Америке, например, нет единственного кумира, там их полно. Там и этот кумир и тот, разные. А не тот главный кумир, кто в Белый дом ходит и кто «замотивирован». То ли Никсон, то ли Картер, уже не помню, пригласил в Белый дом Диззи Гиллеспи. Там часто приглашают в Белый дом, у того же Обамы на День Джаза в Белом доме играет Чик Кориа, кстати. А в тот раз Гиллеспи сказал – «Да пошли они!, не люблю Белый дом, не хочу!» Как отразилось это на карьере Гиллеспи? Никак. У нас в тюрьму не отправили бы, конечно, но портить отношения с административным ресурсом – этот очень недальновидно для карьерного роста в наших условиях.
У нас человек, поднимается и поступает так, как было в советское время. Он захватывает монополию и старается других не пущать. А как же? Как режиссёры в театрах, как в кино. Что, Михалков разве пустит какого-то режиссёра на Мосфильм? Там свои. У Бутмана есть лейбл, на который кто-то попадает, а кто-то не попадает. У Козлова есть аналогичный лейбл. В Питере Бомба-питер, туда тоже кто-то попадает, а кто-то не попадает. Управляет один человек, хозяин. Пирамида. У нас нет такого, что собираются люди и решают – сделаем это или сделаем то. Никто ни с кем не совещается, кого послать на фестиваль. Другое дело, что сегодня многие не зависят ни от чего. Есть деньги – поезжай.
Народ, который на джаз не обращает внимания, знает, что в джазе есть Бутман, в Питере есть Голощёкин, в Москве Козлов, и в джазе есть Серёжа Жилин, который на Первом канале. У меня был концерт «Четыре пианиста», и фамилия Жилин была среди них, ради него почти все и пришли, а он нормальный парень, он понимает, что играл среди пианистов, которые выше него. Он богатый человек и он любит джаз. Когда я ему сказал, какая сумма ждёт его в Филармонии, он хихикнул и наотрез отказался от денег: – «Я приехал ради искусства, и все расходы оплачу сам». Благородные люди. То же самое могу сказать про Бутмана. На все наши питерские праздники он приезжает сам.
В джазе существует всё-таки какое-то сообщество, я бы сказал даже некое братство, такая масонская ложа. Нас не так много, поэтому мы ценим то, что мы можем делать.
Для SpecialRadio.ru
Санкт-Петербург, июль 2016
Материал подготовил Алексей Вишня
Ссылки по теме
