В.М. – Должен, тем не менее, заметить, что эти люди, руководившие такими коллективами, как «Веселые ребята» или «Голубые гитары», исповедовали собственные идеи, они у них все же были. И был свой торговый знак, что – как я уже сейчас понимаю – и тогда было немаловажно. Например, название «Веселые ребята» по тем временам было хорошим рекламным ходом, так как ассоциировалось с любимым в народе фильмом. Существовала даже легенда, что сам Утесов дал добро на это название.
А то, как они обращались с музыкантами – уже другая история. Например, тот же Слободкин, беря меня в коллектив, тут же начинал искать человека, который мог бы меня заменить. Делалось это для того, чтобы я не чувствовал себя спокойно, «дергался», и чтобы профессионально рос, делал что-то. Он вообще постоянно находился в поиске новых музыкантов. У каждого человека есть какие-то свои личные комплексы – у Слободкина, на мой взгляд, комплекс неполноценности выражался в том, что он кормил свое Эго тем, что постоянно «подготовлял» всех, начиная с Бергера и кончая Барыкиным к тому, что в любой момент их можно заменить. Когда в коллективе 15 человек, и ты вдруг становишься ярким звеном в этом коллективе, тобою становится трудно управлять. Никто не позволит тебе этого, никто не даст тебе исполнять свои песни под тем предлогом, что ты, например, не член Союза композиторов. Если же ты вдруг попытаешься пристроить их в другой коллектив, тебя обвинят в попытках улучшить репертуар конкурента.
С.П. – Я вообще был свидетелем того, как жена руководителя девичьего ВИА (кажется, это были «Москвички») избила гитаристку за то, что та отлучилась без спроса. Мои попытки защитить рыдающую девушку привели даму в еще большую ярость. Но гастроли все равно продолжились: деньги, сцена, слава…
В.М. – Если человек плотно стоит на собственных ногах, им сложно управлять. Легче управлять пьяницей, который всегда на крючке, который напился, попался на «аморалке» и тому подобное. Такому всегда можно сказать: ах ты сволочь такая, еще раз напьешься – я тебя выгоню… И, – человек начиная трястись от осознания того, что его действительно могут выгнать, – становится практически рабом.
С.П. – Я тоже однажды, году в 72-м, пытался устроиться в профессиональный коллектив. Мы репетировали в каком-то захудалом клубе, никого из музыкантов я не знал и играл с листа какую-то советскую чушь. План у организаторов был такой: сделать программу, обкатать коллектив по кабакам и через полгода уйти в какую-нибудь филармонию. Руководителей было два: музыкальный и художественный.
Музыкальный руководитель отличался интеллигентностью тихого московского разлива и умением складывать аранжировки так, чтобы это могло порадовать Кобзона или Хиля, т.е. пресно, баянно-заунывно, с ударником на третьем плане и стандартным трубящим баритональным тенором на первом.
Художественный руководитель – сейчас эта стезя называется «продюсер» – был суетлив и мрачно-волнителен: было видно, что он очень хочет денег, но очень не хочет попасть в лагерь за это свое порочное в советские времена желание. Прорепетировав с ними вечеров пять, я с легким сердцем покинул этот приют серости.
В.М. – Но все же в этой работе были свои плюсы. Во-первых, я занимался музыкой; во вторых, как сейчас выяснилось, мы пели не самые плохие песни; в третьих, мне нравилось находиться на сцене; в четвертых – у меня был приличный заработок. И всегда оставалась надежда, что ты что-то сможешь сделать, чтобы направить коллектив, в котором ты работаешь, в нужное русло, о существовании которого твой художественный руководитель – те же Слободкин или Гранов – не догадываются. Например, когда Слободкин уезжал по каким-то своим делам, мы, оставшись одни, тут же перекраивали репертуар и выходили на сцену с хитами Beatles, Rolling Stones, Monkis и т.д. Но если в Москве зрители нас прекрасно понимали, то провинции все это совсем было не нужно: от нас ждали песен на русском языке и наших известных хитов.
С.П. – Надо сказать, что в среде рок-групп, исполнявших собственные песни, но не работающих на профессиональной сцене, к коллективам типа «Веселых ребят» и «Голубых гитар» относились без всякого уважения, если не сказать больше, а сами они были объектом постоянных насмешек и издевок. Например, их аббревиатуру – ВИА – придуманную советскими идеологами дабы не употреблять слово «рок», музыканты из другой жанровой группы расшифровывали как «влагально-менструальный ансамбль», а их солистов уничижительно называли «лидер-бубнами».
Было понятно, что участники ВИА – марионетки в руках руководителей, и какими бы хорошими музыкантами они ни были, все их умение шло, что называется, «в пользу бедных». То, что они исполняли и как это звучало, было настолько пятым сортом по сравнением с западной рок-музыкой, что ни о каком влиянии ВИА на развитие рок-музыки в СССР говорить не приходится. Вялые барабаны, тренькающие гитары и пукающий бас в сочетании с пафосно-гомическим вокалом ничего, кроме ехидства, у правоверных рокеров не вызывали.
На концертах на сцену вываливало человек 10-12, половина из них держала в руках трещалки-стучалки, и все они начинали толпиться у микрофонов, чтобы спеть свою личную строчку «про БАМ». После этого идешь на шоу какого-нибудь немецкого «Пудиса» и видишь, как четыре человека из другой, но тоже социалистической страны, дают такой драйв, исполняя собственные песни, а не песни народных немецких композиторов, что…
Зависть берет, и не хочется идти ни на какие уступки – ни себе, как бы не хотелось кушать, ни Партии и Правительству.
Еще одной важной причиной упрямства правоверных рокеров было советское воспитание. Нас с детства приучили относиться к деньгам, как к чему-то низкому, а к Идее – не только в политическом смысле, но и в творческом тоже – как главному содержанию жизни. Книги и фильмы пропагандировали образ передового члена общества, который бьется с бюрократией за свою идею (производственную, научную, музыкальную и т.д.) и, в конце концов, побеждает на благо всех. И такая идея у рокеров была: пробиться со своей музыкой и со своими, а не чужими песнями к зрителям. И чем больше им мешали, подсовывая в качестве образца для подражания глуповатые советские ВИА, тем больше они хотели добиться своего. И добились таки!
В.М. – Тем не менее, вот таким вот удивительным образом музыканты из первых любительских рок-групп оказали сильнейшее влияние на развитие советской рок-музыки. Были эксперименты и со звуком, и со словом – как, например, правильно петь рок на русском языке. В любом случае нужен был какой-то опыт, и в то время – в начале 70-х – форма часто заслоняла содержание того, что делалось. Это нужно было пройти, этим нужно было переболеть. Первые музыканты в конце 60-х уже переболели американской музыкой, они были не самыми глупыми людьми и понимали, что только на русском языке и с русской интонацией, в том числе и в музыке, можно делать русский рок-н-ролл. На профессиональной сцене такие опыты ставили Александр Градский и – в начале своего творческого пути – «Ариэль», который смог перенести на рок-сцену народные песни.
В итоге, правда, получился такой непонятный рок-н-ролл, который и существует до сегодняшнего дня. Страшно то, на мой взгляд, что очень часто в словосочетании «рок-музыка» у многих отсутствует смысл второго слова, т.е. собственно музыка. Есть какой-то протест, социальная борьба, а музыки – нет.
И все же, были такие группы и музыканты, которые, как я думаю, внесли значительный вклад в развитие рок-музыке в самом начале. Это, безусловно, Александр Градский и его «Скоморохи», это «Скифы», это «Оловянные солдатики», это – в меньшей, может быть, степени, – «Сокол» и «Красные дьяволята». Попытки Градского создать что-то новое в бит-музыке на основе русских песен и даже частушек – это было серьезно.
Было всего три профессиональных коллектива, в которых я работал: «Веселые ребята», «Голубые гитары» и «Пламя». Когда появились первые рок-группы – такие, как «Машина времени» – я смотрел на них как на детей, которые только учатся ходить. Но со временем мое отношение к ним изменилось: я видел, что это серьезно, что у них есть своя аудитория и что именно их путь – дорога, которую мог пройти и я со своими, а не с чужими песнями. Потом появилась «Дорога в рок-н-ролл» Юрия Лозы и первые альбомы «Аквариума», и мне подумалось: что это я сижу на собственных песнях как собака на сене и не записываю их? К тому времени их количество, говоря банальным языком, переросло в качество. Сыграло роль и то, что много лет я занимался музыкой профессионально.
Я думал о том, как бы это все записать по примеру андеграунда. Но, видимо, уйдя в проститутки нельзя остаться красивой легендой: похоже, вся эта короста, которой я порос в филармониях, на мне оставалась. И когда я уже имел собственный репертуар и собственный торговый знак, прошлое еще долго оставалось моей сутью и моей плотью.
С.П. – Впервые в большом количестве песни Славы я услышал году в 88-м. Я собирал тогда любые «самопальные» записи, и кто-то «накатал» мне целую бобину его ранних песен в довольно простой аранжировке. Поразили меня не столько песни, сколько голос – глубокий, гибкий и одновременно шершаво-жесткий – настоящий рок-н-ролльный vox!
С такими данными, да с хорошей отвязной командой можно было бы легко заткнуть за пояс любой мужской вариант «Браво», где ни у одного из солистов не было голоса с необходимой окраской.
В.М. – Наверное, то, что я записал, когда остался один, нельзя до конца считать рок-н-роллом: многое эклектично, электронные барабаны и т.д. Запись я делал на собственные деньги, заработанные на сцене, у меня не было доступа к средствам массовой информации, не было связей для того, чтобы «раскрутить» результат. Но мне надо было это сделать, чтобы сбросить с плеч накопившийся за годы груз и идти дальше. И все же я думаю, что даже в наше время не только деньги и не только связи нужны для успеха.
Если у тебя есть талант и есть то, что отличает тебя от общей массы, обязательно найдется человек, который тобой заинтересуется и захочет на тебе заработать. Раньше на совковом телевидении был свой кодекс правил поведения, но все же существовала возможность «зацепить» какого-нибудь редактора какой-нибудь из передач своим творчеством и таким образом получить эфир.
Как-то я должен был спеть свою песню «Наташка» в одной из передач, в которой тогда работал Саша Масляков – а мы вместе учились. Он мне сказал: «Что за ерунду ты хочешь петь в моей передаче?». Я ответил: «Саш, да классная песня». Но он был недоволен: «Я не хочу, чтобы эта песня была в моей передаче». Взял и вырезал ее. В итоге в исполнении моей группы «Ребята» она попала в другую передачу и стала хитом.
Не знаю, хватило бы мне сил и энергии в начале семидесятых, – если бы не было всех этих препон и запретов, – сделать свою личную, успешную карьеру. Нельзя прожить жизнь в сослагательном наклонении. Но после того, как моя песня «Наташка», всего один раз прозвучавшая по ТВ, два года пелась по всему Союзу, и я пришел в ВОАП ее регистрировать, мне там сказали, что я потерял, как минимум, две «волги»: они просто не знали, кто автор и кому перечислять деньги.
С.П. – Я знаю, кому эти деньги перечислялись. Мой отец, когда-то, в середине 50-х написавший всего три незамысловатых, но искренних песенки, каким-то образом смог их опубликовать в печати. Песни начали исполнять, а отец начал получать небольшие гонорары из ВОАП. Потом ручеек начал мелеть, но до конца так и не высох: каждый год, на 9 мая и перед новогодними праздниками, приходил квиток рублей на 130-140. Незадолго до смерти он попросил меня узнать – я тоже к тому времени стал членом РАО – почему ему выплачивают гонорары за песни, которые уже лет 20 не исполняют. Я узнал: оказалось, что авторские сборы, которые не находили точного адреса, делились в ВОАП между ветеранами, это было чем-то вроде дополнительной пенсии для стариков, прошедших войну.
В.М. – Если бы я не занимался музыкой, наверное, я бы занимался математикой, успехи в которой у меня были еще в школе. Приходилось мне делать и передачи на ТВ, я даже как-то пьесу написал, но она оказалась не востребованной: драматургов и без меня много.
Знаю, что у меня есть медицинская страховка, но не помню, есть ли пенсионная карточка. Меня как-то кто-то уговаривал ее оформить, но не уверен, что я это все-таки сделал.
Мне трудно говорить, что меня ждет в будущем, наверное, я фаталист. Через РАО, как автор, я получаю какие-то совсем смешные деньги по сравнению с тем, что зарабатываю на концертах. Когда я пытался «раскрутиться» и оторваться от пелетона под названием «вокально-инструментальные ансамбли» чтобы делать собственную карьеру, у меня было много трудностей, и иногда посещали какие-то тревожные мысли о собственном будущем.
Но удача приходила, просто часто не стой стороны, с которой я ждал. Для того, чтобы добыть крупицу золота, мне пришлось перерыть тонны породы. Как продукт советской эпохи, я должен был иметь цель и непременно ее достигать. У меня была своя «программа максимум», которую я пытался осуществить ради собственной творческой и человеческой самостоятельности – чтобы не думать, придя в магазин: смогу ли я купить то или это, или лучше просто взять кусок мяса для всей семьи. Мне было уже 38 лет, и даже мама мне сочувствовала, а я был в некоторой растерянности – что же делать дальше…
Теперь я могу сказать, что напахал за то время столько, что сейчас, не имея практически постоянных эфиров на ТВ, я не испытываю недостатка в приглашениях на концерты. И когда меня сегодня – особенно, если я не был заявлен заранее, – объявляют со сцены, еще до того, как я начинаю петь, я слышу овации. Это очень приятно, значит, тебя помнят и любят.
Не хочу каких-то звания и регалий: я прихожу к публике как к разогретой любовнице, которой не нужны какие-то предварительные ласки. Хотя я, конечно, ее ласкаю.
Мой старший сын окончил Университет Дружбы народов, занимался менеджментом, сейчас занимается чем-то вроде пиара и связями с общественностью. Маленький учится в школе, два года назад написал цикл песен, которые я помог ему записать. Надо сказать, что среди этих песен много рок-н-роллов, есть что-то напоминающее рэп.
Мне казалось, что то, что я много работаю, является для старшего сына примером, но все это оказалось чушью собачьей. Как-то я прочитал, что ребенок это стрела, выпущенная из лука твоей жизни, и куда она упадет – знать тебе не дано.
Младший ходил со мной на студию, когда мы записывали пластинку, и видел, насколько это трудоемко, тяжело, какие творческие муки за всем этим стоят. Он зауважал меня, и мне это было очень приятно. Не знаю, будет ли он в будущем заниматься музыкой, но он осознал степень мастерства собственного отца, и это важно и для меня, и для него.
Сейчас я занимаю место, на которое никто не претендует – это главное, чего я добился в жизни, и это то, что я сделал САМ. Никто не лезет на мою территорию, чтобы отнять кусок хлеба, я играю и делаю то, что хочу.
С.П. – В СССР были десятки ВИА, в них работали сотни музыкантов, имена большинства из них никто никогда, кроме друзей и родственников, не вспомнит, а часто и не помянет: многие уже умерли. Единицы из той когорты сделали себе имя на сцене, вспомню на вскидку: Барыкин, Кузьмин, Буйнов, Глызин, еще пара-тройка – и все. К их числу можно отнести и одного из первых рокеров страны – Славу Малежика. Столько лет оставаться востребованным – не сколько удача, сколько большой труд.
Но все же – лично мне – до сих пор очень хочется услышать в исполнении Славы не романс, а какой-нибудь твист или рок-н-ролл – драйвовый, грязный, веселый. Такой, какой я слышал в далеком 1969, но название которого сейчас уже, увы, не помню…
Для Специального Радио
Осень 2005
СЛАВА МАЛЕЖИК ДЛЯ МЕНЯ – ЭТО СОВЕТСКИЙ ЧАК БЕРРИ. ЧАСТЬ 1: ВЕСЕЛАЯ ЖИЗНЬ С СЕРЬЁЗНЫМИ «РЕБЯТАМИ»
