— АЛЕКСАНДР Борисович, помните, как петь начали?
— Лет в десять. Но хреново… Ха-ха-ха! Между прочим, в детстве у меня был такой же тонкий голос, как у Робертино Лоретти. Помню, как с песней «Ленин всегда живой, Ленин всегда с тобой» я пришёл пробоваться в хор Дома культуры. И меня даже приняли. Но я её спел один раз только. Что интересно, потом, годы спустя, её автор Серафим Туликов был единственным воздержавшимся при приёме меня в Союз композиторов.
— Вы в детстве семь лет занимались скрипкой. Я с трудом представляю Градского-подростка, по шесть-семь часов наяривающего скрипичные гаммы, да ещё живя в коммуналке…
— На самом деле у меня это занимало не так много времени — 2–3 часа. А то, что в квартире живут 38 человек… что делать. Мои родители очень хотели, чтобы я занимался музыкой, а я был маленький очень — мне было 7 лет. Что я мог «хотеть»? В то время было модно отдавать детей учиться музыке…
— Наверное, вы напрочь были лишены простых детских радостей — футбола, дворового хулиганства…
— Нет, я не был ничего этого лишён. Именно поэтому из меня, может быть, и скрипач не получился, так как я тратил не 7–8 часов в день на занятия… Я всегда занимался спортом. Сначала футболом, потом волейболом, борьбой, карате… Даже в шахматный кружок ходил. Тем не менее я закончил музыкальную школу, получил диплом и, видимо, какие-то надежды подавал. Но к тому времени уже появились «Битлз». Было такое глобальное эмоциональное потрясение, что уже ни о какой скрипичной карьере речи быть не могло.
Я был уже взрослый, мама умерла, и я себя чувствовал человеком ответственным. В 14 лет уже играл рок-н-ролл в ансамбле польских студентов «Тараканы», в 16 — организовал собственную группу «Славяне», а чуть позже — группу «Скоморохи», которая первой в СССР сделала рок-программу на русском языке.
— Рок в семидесятые в СССР был под жёстким полузапретом — рокеры, по сути, были «подпольщиками», нелегалами. Благодаря чему к вам пришла такая популярность?
— Благодаря песне Али Пахмутовой «Как молоды мы были», которую я спел, и фильму «Романс о влюблённых», к которому я написал музыку. Востребованность была в такой степени велика, что мне платили самые высокие гонорары — начиная с 1975 года я был одним из, может быть, двух-трёх самых высокооплачиваемых артистов во дворцах спорта. Почему? Да потому что я в любом городе мог собрать залы (например, давал 20 с лишним сольных концертов в питерском зале «Юбилейный», где было шесть тысяч мест, — по три концерта в день, итого 18 тысяч человек в день). Сегодняшним гастролёрам такие цифры и не снились, они даже не понимают, что это такое.
— Интересно: «высокие гонорары» — это сколько?
— Я не хочу об этом говорить.
— И всё-таки… Существовали же официальные расценки филармоний: «потолок» — не более 30 рублей за сольный концерт.
— Мне платили 400–500 рублей за концерт. Я получал полторы тысячи рублей в день за три двухчасовых сольных концерта в трёхоктавном диапазоне. Тогда никто столько не получал…
— У АЛЕКСАНДРА Градского есть личные законы, которые он никогда не нарушит ни за какие деньги? Так называемые принципы…
— Да полно! Всегда говорить то, что думаешь. Если я хочу говорить, говорю. Если не хочу говорить, не говорю.
— Вас не смущает выступать в одном концерте с поющими под фонограмму группами-однодневками?
— Я уже давно себе сказал, что должен на это отвечать: «Мне всё равно». А всё равно или не всё равно — это большой вопрос… Я профессиональный человек, могу выступить где угодно — хоть в шахте, хоть на дне рождения проститутки, где угодно… Я заставлю слушать себя всех.
— Приходилось… на дне рождения?
— Было что-то в этом роде. Это нормально. Когда тебе платят, никакого значения не имеет… Шаляпин пел на таких вечерах — уж на что великий исполнитель. Важно, чтобы ты после этого не садился ни с кем за стол, не был вась-вась. Отработал, получил деньги, сказал: «До свидания!» Люди к этому уже привыкли — даже самые что ни на есть крутые.
— Итак, популярность вам принесли фильм «Романс о влюблённых» и песня «Как молоды мы были»…
— Ну конечно! Пять раз это было показано в течение года по телевизору. Для меня этого оказалось достаточно. Сегодня пять раз в день показывают Киркорова, и то этого иногда бывает недостаточно… Ха-ха-ха!
— Случайно совпало, что вы написали музыку к фильму Кончаловского и почти одновременно женились на бывшей жене его брата Никиты Михалкова?
— Это случайность, конечно. Когда я Настю Вертинскую первый раз встретил, я даже не знал, что она была женой Никиты. Я увидел: классная, умная женщина, очень красивая, подумал, дай приударю. И получил от ворот поворот. В первый момент… Это был или конец 1975-го, или начало 1976 года. А потом мы встретились в Крыму и как-то вот так сошлись.
— Борис Хмельницкий, который в ту пору был женат на Марианне Вертинской, рассказывал, что испытывал некий дискомфорт от такого «звёздного» окружения. Вертинские, Михалковы…
— Я не испытывал никакого дискомфорта. Потому что я был не просто рокером, я был суперпопулярным рокером уже в то время. И мне было абсолютно плевать на «значение» Михалкова, Вертинского, Вертинской и всех их, вместе взятых. Для нас этот свет или полусвет, как она сама говорила тогда, это всё была какая-то ерунда советская, в том же ряду, что комсомол, партия, профсоюзы… Мы на это смотрели свысока и поплёвывали. У нас была своя собственная жизнь, и я просто помню, как на нашей с Настей свадьбе… Каково было отношение ко мне со стороны её друзей, коллег по сцене, Олега Табакова…
— Негативное?
— Оно было не негативное, а такое… «наша гениальная Настя вдруг вышла замуж за какого-то молодого рокера. И с чего это она вдруг?» Жалели… А потом произошла замечательная, смешная вещь. Мы как-то в очередной раз поссорились, не разговаривали, Настя плохо себя чувствовала, и в это время состоялся мой сольный концерт в ЦДРИ — Центральном доме работников искусств. До этого у меня не было концертов в Москве — не разрешали официально (были только подпольные выступления в каком-нибудь клубе, институте, ДК МАИ). И вдруг меня приглашают в ЦДРИ. С подготовкой, хорошими билетами… И вот когда Настя пришла больная, с температурой под 40, а её не пускали и пришлось продираться через все заслоны… А в зале было мест 800 и на улице — около 2 тысяч человек. Когда она увидела этот ажиотаж, что творится в зале и за его пределами, то была просто потрясена — после этого мы две недели были в идеальных отношениях… Зато потом поссорились опять, и уже навсегда. Сейчас об этом весело вспоминать. Она об этом вспоминать не любит, считает наш брак ошибкой. А я считаю, что никаких ошибок в жизни не бывает — всё очень полезно.
— Вы выступали на одной сцене и с Азнавуром, и с Кристоферсоном… с Лайзой Миннелли. Она хорошая певица?
— Миннелли — блестящая артистка, фантастически эмоциональна и изумительно энергетична. Но петь не умеет. Кстати, её мама — Джуди Гарланд — пела гораздо лучше… Просто в моём представлении умение петь — это встал ночью с кровати и… записал свою партию. У нас было так: каждый должен спеть несколько фраз песни Шарля Азнавура (он ведь армянин — Азнавурян), посвящённой армянским событиям, тому времени, когда произошло землетрясение в Спитаке. Лайза шесть или семь раз спела, и все семь раз фальшиво. А я спел сразу. Когда она меня спросила: «Откуда ты такой взялся?» — и я сказал, что из России, она не поверила. ^«Там так петь не умеют!»
— Обидно! Как же так, а Шаляпин?
— Думаете, она знает, кто такой Шаляпин?! Миннелли вдруг говорит: «Если ты русский, скажи мне durty words!» То есть, мол, скажи мне грязные слова на русском языке. Я её отматерил, она как закричит: «Да-да, Барышников мне то же самое говорил!» Это было очень весело… А потом я уехал на разбитом такси в аэропорт и улетел домой. А она в огромном лимузине с девятью собаками, пятнадцатью телохранителями и четырьмя чемоданами направилась к себе в апартаменты. Шоу-бизнес. Чтобы быть богатым, не обязательно хорошо петь.
