Александр Кузьмич Вустин – советский и русский композитор, родился в Москве 24 апреля 1943 года, умер 19 апреля 2020 года.
Ниже представлены выдержки интервью 2019 года Александра Вустина порталу classicalmusicnews.ru.
” …
— Работая музыкальным редактором на радио, я впервые услышал «Лулу» Берга под управлением Карла Бёма. Опера меня совершенно покорила, я должен был для себя решить, почему она так потрясающе звучит, и понял, что додекафонный язык (я бы не называл это техникой) создает совершенно новое мироощущение, новый музыкальный мир. Я написал сначала короткое серийное произведение, «Сонату для шести», где мне было важно, соблюдая технику, сочинить не упражнение, а музыку, какой я ее себе представляю, и какой я ее слышал у Берга, Шёнберга и Веберна. Меня это очень увлекло.
— Книг по каббале я не читал, но если считать музыкальной каббалистикой додекафонию, то да, я познал ее, так сказать, практически: последние 46 лет моей жизни (начиная с Сонаты для шести) прошли под ее знаком.
— Огромную роль тут играют шумовые инструменты, например, ветер. В последнем акте он постоянно присутствует. Имелась в виду ветровая машина. Но в 2012 году я написал произведение «Ветер» на стихи Александра Блока, где «играет» ветер. Там мне очень помог композитор Николай Хруст, он так работал со звуком ветра, как никакая ветровая машина не сыграет – сидел за пультом, выводил в нужном ритме, с нужной динамикой и высотой. Для работы над «Влюбленным дьяволом» мы привлекли знаменитого звукорежиссера Михаила Спасского, но нужен человек, который будет работать с шумами как исполнитель.
— Это началось с музыки Ксенакиса. Я почувствовал, что можно создать новый тип фактуры, как в моем «Посвящении Бетховену»: оркестр чуть ли не XVIII века, а параллельно идет оркестр ударных, который имеет, условно говоря, свои струнные – мембранофоны, медные – тарелки и гонги, и деревянные – темпл-блоки, вуд-блоки. Оркестр ударных живет параллельно с оркестром классическим, и создается совершенно новое звучание, новый тип оркестра.
— Со Стравинским у меня вечный внутренний спор. Он чем-то мне напоминает Набокова. У них есть элемент цинизма, который делает их сочинения столь блестящими. Это такой гений ума. С другой стороны, я не могу отказать им в эмоциональности, те же «Весна священная» и «Петрушка» – великие сочинения. Но у меня с ними постоянный спор, они критиканы, всех презирают; такое ощущение, что в своих комментариях к «Евгению Онегину» он поливает грязью едва ли не всю поэтическую братию пушкинского времени, за исключением самого Пушкина.Такая же критическая манера и у Стравинского в его «Диалогах». А мне ближе Берг или «простодушный» Веберн, который молился на Бетховена как на божество и предлагал справлять его день рождения наравне с Рождеством Христа.
— Здесь есть традиция Мусоргский – Шостакович. Говорок, который Мусоргский придумал, – это русский sprechstimme; тут он непревзойденный мастер, он смотрел не на десятилетия, а на век с лишним вперед. Так что это традиция от Мусоргского, которого я обожаю с детских лет.
— Опера – это всегда игра. Я в этом смысле не вагнерианец, мне больше нравятся «Травиата», «Кармен» и оперы Моцарта, где с космической глубиной охватываются все темы. Я не философ по натуре, у меня вся философия – в звуках, мне хватает рациональной организации звукового материала, а остальное я отдаю интуиции.
— Это трудно. Мы живем в тяжелое время, я это особенно чувствую, потому что пережил несколько исторических эпох, и даже удивляюсь, как не растерял себя. Мне всегда было важно успеть написать хотя бы еще одно сочинение. У нас и артистам трудно, они святые, я готов перед ними на колени встать.
Опера – слишком сложная вещь, которая требует огромных человеческих и финансовых затрат, требует подвига. У нас в состоянии подвига все находятся, тогда как в Европе, как отсюда кажется, они находятся в состоянии праздника. А здесь и подвиг, и праздник.
…”
