Балканский хардкор

Предисловие редакции:

В Средние века в Западной Европе считалось, что ниже экваториальной линии живут существа, собирательно называемые “антиподами”. Антиподы – это люди наоборот, они даже ходят на голове, чего уж говорить об их культуре? Антиподам можно (и нужно) приписывать все негативные качества, сознательно удавливаемые западным человеком в самом себе. Но если в Средние Века антиподы жили ниже экватора, то вместе с процессом глобализации они начали подкрадываться к несчастному западному человеку все ближе и ближе. В девяностых годах XX века антиподы поселились в Югославии.

Предлагаемая читателю статья придерживается богатой традиции западноевропейских “Бестиариев” – размах замысла поражает воображение: сербы-сатиры, титовцы-сциоподы, культура анти-людей, которым не место в европейском обществе.

Но это также статья о музыке, об абсолютной песне в ответ на плеть “ковровых бомбардировок” и планомерный захват Балкан носителями идеи универсальной цивилизации.

Турбо-фолк, объявленный автором статьи инструментом пропаганды, редко воспринимается сербами как собственно народная музыка, и это такая же правда, как то, что изображение мишени «I’m A Target» не является исконно сербским искусством. Однако иногда наступают такие времена, когда в твою страну приходят вселенские половцы, и тогда священные солярные знаки принимают форму мишени на футболке, а древние ритуальные танцы – форму “балканского хардкора”.

Эта статья 2000 года – доказательство победы народа бывшей (увы!) Югославии над обезличенной супер-модельностью западноевропейского сознания. Люди, верящие в антиподов, несомненно видят их. В зеркале.

Антон Шеховцов

Западные журналисты хотят увековечить некое стереотипное представление о Сербии как о стране, застрявшей в архетипическом для Балкан и славян информационном средневековье. Основой для этого служит простое отрицание, построенное на черно-белом образе „иных“ Балкан, чьё поведение необъяснимо и в корне отлично от современных норм.

Этим объясняется реакция Запада на использование рок-музыкантов и других популярных исполнителей для сплочения антинатовских настроений во время войны. Западные обозреватели реагировали так, как будто бы их разыграли, говоря, что „они“ на самом деле не могли использовать западные формы для своих балканских амбиций. В действительности независимые и полунезависимые средства массовой информации в Югославии соревнуются не с государственными средствами массовой информации „старой школы“, а с государственными и популистскими частными масс-медиа, которые вовсю бомбардируют население страны западной музыкой, кино и телевидением. Югославов отнюдь не „морили голодом“ по западным культурным формам, как полагают западные стереотипы, напротив, они были подвергнуты воздействию интенсивной смеси националистической пропаганды, поп-культуры и преднамеренной сенсорной перегрузки, смеси, которую можно назвать „балканский хардкор“. Ноам Хомски (Noam Chomsky) и другие неоднократно доказывали, что массовая культура входит в единое целое с конструированием согласия для доминантных идеологий Запада, и ситуация в Сербии ничем не отличается, а лишь делает все более явным.

Тито и „Югорок“

Некоторые корни этого официального использования поп-культуры можно отследить еще в 1970-ых, кульминации Югорока („Yugorock“). Режим Тито допускал и поддерживал отечественные рок-группы – при условии невыхода за „безопасные“ политические пределы – и в ответ на это несколько рок-групп записали песни, восхваляющие лидера и систему. Покупка согласия осуществлялась по установившейся модели – разрешая бóльший доступ к поп-культуре и ее ограниченное внутреннее производство, тем не менее превосходящее по объемам другие социалистические государства. Музыка некоторых из этих групп и их последователей теперь используется в антинатовских видеороликах на государственном телевидении. Как ни странно, популистская поддержка и манипулирование поп-культурой при Слободане Милошевиче можно считать продолжением культурной практики коммунистической эры. Сотрудничество между музыкантами, другими эстрадными артистами и властями просто представляет яркий образ реакционного потенциала поп-культуры, и Балканы здесь далеко не исключение. За последние несколько месяцев по всей Сербии прошли серьезнейшие акции подавления сопротивления на негосударственных СМИ, которые решительно сократили возможности информационной сферы, и все же даже на оставшихся каналах, пользующихся поддержкой государства, имеется множество хорошо различимых элементов западной поп-культуры.

Необузданный разгул цвета

Язык информационных передач может оставаться строгим и однообразным, но во всех других отношениях сербское телевидение и визуальные элементы музыкальной сцены – необузданный разгул цвета. Сербское государственное телевидение и другие каналы вроде „Pink“ могут иногда показаться западному зрителю архаичными, но не столько из-за „старой школы„ идеологических репортажей, сколько потому, что визуально они часто походят на западное телевидение в дрянные, потребительские семидесятые годы пред-панка и до сих пор несут на себе следы визуального богатства глянцевой эры позднего Тито.

Это особенно явственно в более традиционных музыкальных программах – чрезвычайно яркий и бросающийся в глаза макияж певиц и их пышные прически, сверкающее освещение студии и внешний вид постоянного, обязательного удовольствия, направленного на зрителя. Можно заметить одних и тех же музыкантов в группе музыкального сопровождения одинаковых, в сущности, певцов с неизменной улыбкой и немеркнущим блеском одеяний. Песни – это монументальный кич в стиле немецких послевоенных песен-шлягеров (Schlager) или кантри и вестерна 1970-ых. Может показаться, что они романтичны, но через постоянное повторение эти песни выражают воинствующее утверждение этнической принадлежности.

А не „съехали“ ли мы?

Однако при слишком сильном акценте на архаичных „семидесятнических“ качествах сербских средств массовой информации наш обзор застывает в точке архаизации, уводя „нас“ в сторону и давая „нам“ повод пожалеть „их“ за отставание в культурном развитии, чем сейчас так озабочен весь Запад. В конце концов, даже самые худшие перегибы семидесятых годов сегодня реабилитированы и начинают заново расползаться по западным медиа. Даже если один сектор сербской музыкальной продукции определенно и „увяз“ в архаичной стилистике, то другой сознательно использовал современные формы для создания гораздо более мощной националистической формы популярной культуры: Turbofolk.

Эта форма – сплав песен о любви и старинных народных мелодий, которые более или менее открыто являются этнически сербскими, с современной танцевальной музыкой. „Турбо“ – это музыка, в которой гармония всегда преодолевает все различия и не оставляет никакого места сомнению в вас самих, вашем любимом или вашей стране. Это не просто высокооктановая музыка для вечеринок, а музыка, идеальная для военных вождей в случае необходимости национального (или националистического) кича и музыкальных форм с высоким уровнем адреналина.

Всегда на посту

Несмотря на современную упаковку и исполнение, Турбо – это этнический хардкор, часто воспринимаемый так даже в случаях, когда текст песни не несет открыто националистического содержания. Подобно вмешательствам словенской группы Laibach, Турбо можно рассматривать как полувоенную форму экс-югославской поп-культуры и как форму реакции на страх перед глобализацией.

Разность между этими двумя случаями в том, что в то время, как высококонцептуальная работа Laibach обнажает полувоенный способ мобилизации, который группа обнаруживает в западной поп-культуре, Турбо остается якобы гражданской, но на самом деле – военизированной формой, которая всегда стоит на своем посту и легко просматривается в самых своих свободных проявлениях.

Не руководствуясь напрямую приказами из центра, этот жанр, однако, вовсю раскручивается официальными каналами, и его появление и популярность при националистическом режиме далеко не случайны. Брак между эстрадной дивой Цецей (Svetlana ‘Ceca’ Raznatovic) и полевым командиром Арканом, представлявшим себя публике в стиле поп-звезды, стал отличным символом взаимозависимости между музыкой и военизированным националистическим проектом.

Создание „сербиянства“

Тактика, лежащая в основе этой мутировавшей формы, гиперсложна, но с эстетической точки зрения примитивно проста и эффективна. Турбо – это агрессивная националистическая адаптация поп-культуры, использованная как генератор националистическо-потребительской идеи „сербиянства“.

И дело просто не в том, что нет никакого противоречия между присутствием западных форм поп-культуры и националистическими идеями, а в том, что эти формы могут быть восприняты еще более эффективными носителями для укрепления единодушия и передачи пропаганды, чем „традиционные“ национальные формы.

Язык и „балканские“ мелодии Турбо выглядят странно для западной аудитории, но в остальном оно мало отличается о того, что можно услышать в западных средствах массовой информации, особенно в случае менее открыто этнических сербских вариантов рока. Эти местные варианты и модификации западных поп-форм используются для психологической мобилизации в не меньшей степени, чем „чистая“ национальная музыка, еще не испытавшая влияния Запада.

Такая переработка западных форм довела до крайности их репрессивный потенциал. Как и при любой операции переработки, всегда имеются некоторые побочные эффекты – осадки хардкора или токсичные выбросы. Однако, в данном случае эти побочные эффекты – производство менталитета осады и постоянного антагонизма, смешанного с воинственным оптимизмом и ностальгией – и есть конечная цель инициаторов этой переработки.

Ассимиляция западных техник

Сильное увеличение развлекательных программ в (довоенных) сербских средствах массовой информации показывает степень, до которой были ассимилированы западные медиа-техники, и еще раз доказывает, что не существует никакого автоматического демократического превращения в посткоммунистических СМИ при неограниченной передаче поп-культуры.

Ключевое различие между сербскими и западными средствами массовой информации состоит в том, что является законным для наслаждения и потребления. В Сербии это то, что словенский философ Славой Жижек (Slavoj Zizek) называет „национальное обстоятельство“ (the national thing), сердцевина не перестроившегося удовольствия, которое обращено и к коммунизму, и к капитализму. И если на Западе зрелище – это скорость и очарование самого потребления, то в Сербии зрелище есть потребление, нации, в его наиболее полном смысле.

Порнонационализм

По определению, почти каждое разрешенное представление в господствующей стратегии сербских СМИ торжественно-мрачно, вульгарно и чрезмерно. В целом сигналы действующих в этих рамках средств массовой информации можно считать разновидностью национальной порнографии. Настоящая же порнография в сербской инфосфере забивается безжалостной порнографией национального духа, которая (вос)производит постоянное возбуждение и постоянное вознаграждение, обнажающей все мало-мальски национальное и для многих в Сербии и за ее пределами делающее его просто непристойным.

Комбинация „порнонационализма“, перегрузки средств массовой информации и постоянной пропаганды через музыку, телевидение и печати можно охарактеризовать как тип „кинето-катастрофизма“, использующего скорость, погружение и перегрузку как терроризирующие, мобилизирующие силы, что напоминает об Ульрике Майнхоф с ее понятием „konsumteror“: преднамеренное и насильное постепенное внушение – принуждение к потреблению.

Содержание развлекательных передач сербских СМИ – это напластование формально несовпадающих эклектичных элементов, объединенных центральной идеей. Это не просто Турбо и другие видеоклипы, которые наслаждаются „тяжелой ротацией“ (heavy rotation). Документальные и художественные фильмы о войне, особенно с использованием зрелищных съемок реальных и поддельных злодеяний против сербов, смешаны с напыщенными историческими драмами и национальной символикой, практически поголовно недалекими комедиями и восторженными новостийными передачами-панегириками. Современные визуальные и музыкальные элементы в этой смеси „подслащают пилюлю“ и увеличивают эффективность основной национальной идеи.

Постмодернистский продукт по самой своей сути

Несмотря на присутствие в этой смеси некоторых архаичных элементов, в конечном результате нет ничего архаичного. Фактически его тактика „бриколажа“ (bricolage) – радикального эклектизма – прямо указывает, что перед нами по самому своему существу продукт постмодерна. Результат можно считать опасной местной формой постмодернизма: нашим Балканским хардкором. Сербские масс-медиа – воинствующая форма хардкора и постмодернизма, в котором „истинное“ (апокалиптическое националистическое удовольствие) возвратилось в отмщенье.

Даже без явного идеологического контроля бóльшая часть постмодернистской популярной культуры всегда тяготела к утверждению любой системы, в которой она существует, ограничивая себя чистой зрелищностью и не касаясь политических проблем, создавая пространство, которое можно политизировать в пользу статус-кво. Балканский хардкор, может быть, гедонистичен, но он точно не „игрив“ в смысле большинства западных постмодернистских продуктов и играет явную роль в государстве.

Эклектика балканского хардкора отнюдь не случайна, она систематична, если не воинственна. Цвета национального флага (primary colours), компьютерная графика, сопровождающая более „современные“ музыкальные программы и громкая музыка – все это знакомые западные элементы.

Эту гипергедонистическую визуальную перегрузку мы не можем с чистой совестью свалить на „них“, извращенных балканских простаков. Это всего лишь слегка усиленная версия сенсорной бомбардировки западной инфосферы, которая падка на помеси липких „ретро“-образов с искусной графикой. Под властью балканского хардкора визуальные и мобилизационные аспекты западной поп-культуры соединились с обществом, до сих пор построенном на патриархальных ценностях и культе силы, а сербские средства массовой информации усиливают и то, и другое через свой западный формат – с весьма предсказуемым исходом.

Апокалиптическое возвращение реальных

Почему же парадигма „хардкора“ так полезна в описании балканского варианта постмодернизма? Здесь уместны несколько значений термина „hardcore“ и среди них – порнография, политическая непримиримость или неусваиваемое ядро удовольствия (unassimilable core of enjoyment), но наиболее полезные параллели исходят из музыки. Turbofolk и сербская танцевальная музыка близки по стилю к британскому „happy hardcore“. Атмосфера обоих стилей основана на непрерывном натиске малохудожественного, кичевого (kitschy), воинственного (или прямо нигилистического) самопоглощающего оптимизма, соединяя бешеный ритм с приторными мелодиями.

И сербский, и британский варианты прославляют свою „массовую“ природу, свою нарочитую безыскусность. Саймон Рейнольдс (Simon Reynolds) считает, что этот стиль основан на безвкусице, ставшей источником вызывающей популистской гордости, и это описание одинаково применимо и к сцене Турбо. Именно их ультрадоступная особенность наименьшего общего знаменателя дает этим формам такой реакционный потенциал, по сравнению с более экспериментальными, атональными вариантами хардкора. Широко используемые западные понятия „хардкор-племени“ (для описания фанов) и „хардкор-апокалипсис“ (название для и „счастливого“, и „темного“ рэйва) находят себе точные, но намного более зловещие параллели в сербской национальной/националистической музыкальной сцене.

Сталинистские начала координат постмодернизма

В коммерческой сербской поп-культуре произошло апокалиптическое „возвращение настоящего“. Его императив – потребление. Потребление племени, себя и Другого достигает высшей точки на казнях и массовых убийствах, последнем (но вряд ли удовлетворяющем) пределе апокалиптического удовольствия хардкора.

Присутствие постмодернистской технологии СМИ (лишенной своих прогрессивных элементов) и бросает вызов, и, возможно, как следствие, подтверждает западный образ примитивизма Балкан, но ее присутствие не должно вызывать удивления. Русский теоретик Михаил Эпштейн предположил, что сталинизм уже был формой постмодернизма, опередив Запад. Согласно Эпштейну, релятивизм в тоталитаризме сделал его постмодернистским преемником модернистской идеологической практики оригинального марксизма.

И хотя после 1948 югославский режим фактически никогда не был полностью сталинистским, как государственное социалистическое общество, он содержал те же самые структурно постмодернистские элементы, что и советская система, и был столь же сведущ по части релятивистского эклектизма, который можно назвать постмодернизмом. Брэндон Тейлор (Brandon Taylor) пришел к тому же заключению в своем эссе „Постмодернизм в Третьем Рейхе“.

Орудие для набора новобранцев?

Если эти объяснения правильны, то структура тоталитарной и современной „пост-тоталитарной“ коммуникации по самой своей природе частично постмодернистская, а структура постмодернистской коммуникации, по крайней мере потенциально, тоталитарна или гегемонистична. Поэтому одновременное использование формально противоречивых элементов в Балканском хардкоре не должно удивлять. Элементы постмодерна в поп-культуре компенсируют друг друга и облегчают непрерывность централизованной пропаганды и управления информацией.

Эта смесь также дает гарантии против потенциально отчуждающего воздействия неисправимой националистической пропаганды и фольклорного архаизма на современную аудиторию, показывая будущим бойцам или националистам, что присоединение к общему делу не требует отрицания поп-культуры.

Как и при Тито, нет никакого необходимого противоречия между авторитарной политикой и присутствием западной поп-культуры. И в самом деле, можно указать на то, что и система Тито, и ее наследницы дозволяли присутствие поп-культуры – для создания образа культурного плюрализма и современности, одновременно используя потенциал поп-культуры для популистской мобилизации.

Поддержание нового националистического порядка

Если принять во внимание эти факторы, становится очевидным, что в основе и западных, и сербских средств массовой информации лежит одно: постоянное обязательное удовольствие. Избыток развлечений по западным образцам, как может показаться, противоречит националистическому желанию сопротивляться культурной вестернизации и тянущейся социалистической риторике в Сербии. На самом же деле они хорошо сработались, а любые получающиеся антагонизмы выводятся вовне – на национальных внутренних и внешних врагов.

Ситуацию нельзя объяснять и как триумф западных форм поп-культуры над местными альтернативами; и те, и другие находятся в отношениях симбиоза, растущего из националистической идеи. Возможно, чрезмерная вульгарность сербских масс-медиа жизненно важна для поддержания нового националистического порядка, будучи заодно неизбежным следствием посткоммунистической глобализации (вестернизация часто подразумевает вульгаризацию).

Славой Жижек доказывал, что то, что он называет „разрегулированное производство избытка“, ставшее возможным с переходом к капитализму в Восточной Европе, фактически порождает спрос на новый сильный источник власти как защиту против последующего социального, экономического и информационного хаоса. Сербский режим вызывает призрак этого хаоса своей активной бомбардировкой потребительства, чтобы воспользоваться преимуществом дезориентации, которую она порождает, и в то же время добавляет новое свое собственное националистическое содержание к этой смеси, используя ее, таким образом, вдвойне, и далее обогащая как никогда материалистичные и клептократические элиты.

Сербская аудитория максимально поражена тем, что Жан Бодрийяр (Jean Бодрийяр) назвал „Ад Симуляции“ (или по крайней мере балканской симуляции „Ада Симуляции“), и присутствие демонического в общественной сфере не должно вызывать удивления.

Фольклорные элементы – бесспорно хорошо

Один из лейтмотивов этой сферы – то, что Бодрийяр определил как „обязательная экстраверсия внутреннего“ (the compulsory extraversion of interiority) (1990, 64). За ослепительным блеском националистических СМИ нет теней или неоднозначности – если что-то вообще появляется на экране, то оно крупно высвечено и усилено, будь то позитив или негатив.

На практике это означает, что монументализируются сокровенные фольклорные элементы национальной культуры с сединой (даже те, что уже десятилетие назад представлялись лишь как следы), и всё хоть сколько-нибудь „истинно“ национальное обозначено как бесспорно хорошее – эта характеристика, возможно, даже более относится к хорватским СМИ.

Обычаи, которые теперь мало трогают другие народы, и которые в других странах исполняются почти исключительно для туристов, стали основным местным развлечением в националистических средствах массовой информации. То, что при Тито было привлекательно для туристов, теперь стало крайне популярным. Сербские телепрограммы спортивных состязаний обязательно показывают и национальные виды спорта, включая стрельбу из лука с коня всадниками в национальных костюмах. Постороннему такие образы кажутся какой-то причудливой пародией, тем более, что еще не так давно, в конце восьмидесятых, это считалось устаревшим и никогда бы не привлекло столько внимания.

Это не значит, однако, что народные ритуалы являются по существу реакционными: опасно именно их усиление и соединение с агрессивной современной упаковкой. Более того, еще непонятно, насколько лучше другая крайность в странах первого мира, где глобализация и либерализм стремятся уничтожить локальные культуры. И разрушение, и неумереная героизация местных культур несут в себе опасность и требуют постоянного равновесия между крайностями.

Уклоняться – значит отклоняться

В националистической инфосфере все преувеличено, гиперболизировано и стремится к полному погружению. Насколько возможно, стираются расстояния и тонкости. Нет никакого предела, никакой отсрочки, никакого компромисса и, прежде всего, никакого раскаяния. Нет ничего за пределами национального удовольствия, никакой западной культуры, никакого отдаления в смысле Тито, и показывать такие угрызения значит быть антипопулистским, “врагом народа”, по сути. Явные признаки национализма настолько велики, что становятся почти незаметными, но, однако, то, что говорит спектакль в целом, знакомо и из западного потребительства, и из государственного социализма: уклонение от официально поддерживаемых способов удовольствия антинационально, отклоняющееся от нормы.

Выключение

Иногда сигналы настолько подавляющи, что единственный способ вновь дистанцироваться от национального спектакля (или скорее, народа, разыгрывающего спектакль из самого себя) состоит в том, чтобы выключить. Это приводит к массовым выступлениям, которые пытались заглушить звуки вечерних новостей во время антиправительственных демонстраций в конце 1996. Использованы они или нет, программы националистической инфосферы – главные силы, стоящие за демонизацией сербов. Постоянное изображение фанатичных и буйствующих (на языке СМИ – “беснующихся”) людей до недавнего времени было в интересах режима Милошевича, поскольку демонизация со стороны внешнего мира усиливает менталитет осады и националистический комплекс преследования.

Укрепление западного самодовольства?

Из существования “балканского хардкора” можно сделать два вывода. Один наивен, но оптимистичен: вследствие своей (относительной) неопытности и неспособности обращаться с западными формами, или через злобу свою, некоторые продюсеры сербских средств массовой информации ответственны за опасную, но ограниченную форму, которая почти не имеет значения для Запада. Другая, более трезвая, и уж конечно, более реалистичная перспектива такова: сербы аккуратно и полностью прочитали западные техники и теперь воспроизводят антагонизмы, которые порождает и на которых основывается западное потребительство. То, что кажется западному обозревателю кошмарной галлюцинацией фантасмагории СМИ, на самом деле является катастрофической интенсификацией энтропических тенденций западных моделей потребительства, ориентированного на средства массовой информации, которое хорватско-американский социолог Степан Мештрович (Stjepan Mestrovic) (1994) назвал симптоматичным для более широкого политического и культурного процесса “балканизации”, непосредственно воздействующего на Запад. И хотя сам Мештрович отрицает националистические тенденции в своей работе, существование балканского хардкора поддерживает аргумент, что многие из уничижительны качеств и моделей поведения, которые заклеймлены “балканщиной”, присутствуют и на Западе. Значение балканского хардкора нельзя свести к одним Балканам. Оставить спор на этом уровне означает укрепить западное самодовольство и невежество относительно действительных процессов, которые являются ключевыми факторами в современных конфликтах. Тем не менее, многие из этих отрицательных “Балканских” тенденций – агрессивный популизм СМИ, футбольный национализм, сенсорная перегрузка – являются как характеристиками как Запада, так и Балкан.

Тревожащий успех балканского хардкора как способа коммуникации должен озаботить Запад и страны, прямо подчиненные ему.

Библиография:

• Baurdillard, J, Fatal Strategies, (Semiotext(e), 1990);
• Epstein, M, After The Future: The Paradoxes of Postmodernism and Contemporary Russian Culture, (University of Massachusetts Press, 1994);
• Mestrovic, SG, The Balkanization of The West: The Confluence of Postmodernism and Postcommunism, (Routledge, 1994). Ramet, SP, Ed, Rocking The State, (Westview Press, 1994);
• Reynolds, S, Energy Flash, (Picador, 1998);
• Taylor, B and N van der Will, Eds, The Nazification of Art, (The Winchester Press, 1990);
• Thompson, M, Forging War, (Article 19 / University of Luton Press, 1999);
• Zizek, S, Tarrying With The Negative, (Duke University Press, 1994).

19 июня 2000 г.
Перевод с английского: Антон Мосягин

Оригинал статьи находится на сайте Central Europe Review