Много лет назад, ещё до моего академического увлечения джазом, я знал, что те, кто играл джаз в Советском Союзе, предали свою родину. Есть похожая популярная фраза: «Сегодня ты играешь джаз, а завтра предаёшь свою родину (родину?)». В другом предложении слово «джаз» заменялось на «саксофон»: «Сегодня ты играешь на саксофоне, а завтра предаёшь свою родину».
Эта фраза, якобы воспроизводимая в официальном советском дискурсе (хотя я ни разу не встречал её ни в одном советском документе или периодическом издании), предостерегала от опасности джаза: если ты играешь эту музыку, ты становишься предателем. Слово «родина» на самом деле имеет особое значение в советских дискурсивных практиках, обозначая особую святость, часто воспеваемую в песнях и стихах. Те, кто боролся за неё, были окружены героическим ореолом, но те, чьи действия считались предательством, получали статус преступников. Хотя никогда не было ясно, что именно означало предательство в условиях советской непредсказуемости.
Позже, в многочисленных записях и интервью с музыкантами, я узнал, что джаз был запрещён в Советском Союзе. Как в академическом, так и в неакадемическом дискурсе джаз часто трактовался как нечто, противоречащее тоталитаризму, а те, кто был связан с этой музыкой, считали её оружием в борьбе за свободу и сопротивлении советской системе.
Однако мои исследования джаза опровергли эти утверждения: на самом деле никаких директив не запрещало эту музыку, и никто не выходил на улицы с джазом.
Однако нет сомнений, что самым сложным периодом для джаза стал позднесталинский период. Хотя джаз и ассоциировался с дружбой между союзниками во время Второй мировой войны, он начал подвергаться негативной критике в общественном дискурсе во время декретов «ждановщины» . Затем, наряду со всеми западными влияниями в период нарастающей холодной войны, джаз был признан не соответствующим новому политико-идеологическому дискурсу. «Истеричный свинг и горячая музыка, судорожно извивающаяся с хриплым, ломаным ритмом и отсутствием мелодии, – вот что считается «настоящим» джазом», – заявил Серафим Миловский в своей статье « О джазовой музыке» в 1946 году.
Или два года спустя «Советская музыка» высмеяла джаз карикатурой: «Мистер Спайк Джоанс организовал сенсационный джазовый оркестр с участием козы. Кому нужны эмоции и мелодия в наш атомный век? Спой, коза, реквием искусству». [i]
Несмотря на официальное презрение, джаз отказывался исчезать. Чтобы удовлетворить огромный спрос публики на танцы, многие небольшие ансамбли, выступавшие в ресторанах и танцевальных залах, включали джаз в свой репертуар. Например, Владимир Фейертаг [i] , самый известный российский историк джаза, зарабатывал на жизнь написанием аранжировок для двух танцевальных ансамблей в начале 1950-х годов и даже сумел заработать достаточно, чтобы купить квартиру. [ii] Эстонская джазовая группа «Свинг-клуб» – дружеский кружок единомышленников, создавший в атмосфере, враждебной джазу, собственную благоприятную микросреду для получения новых знаний и развития навыков посредством музыкальных дебатов и практических методов обучения на практике во время репетиций.
Новая эра в советском джазе постепенно наступила после прихода к власти Хрущёва и падения сталинского тоталитаризма. Шестой Международный фестиваль молодёжи и студентов в 1957 году ознаменовал собой поворотный момент в открытии советского общества остальному миру. Джаз обрёл определённую легитимность благодаря появлению на фестивальной сцене многочисленных зарубежных джазовых коллективов.
Категорическое заявление против советского запрета джаза было высказано Фейертагом в его статье « Как джаз был запрещён в Советском Союзе » . [iii] «Я категорически против утверждения, что джаз во времена Сталина или позже был запрещён», — заявил Фейертаг в начале своей статьи. По его словам, никаких официальных документов, запрещающих джаз, не издавалось, и ни один джазовый музыкант не подвергался репрессиям за свою джазовую деятельность. Как он иронично заметил, «шесть человек были наказаны, но ни один из них не за джаз. Один саксофонист, например, был арестован за то, что общался с американцами и раздобыл пластинки и трости. В самый суровый сталинский период можно было попасть в тюрьму и расстрелять просто за то, что ты существовал». [iv] Но общество жило по двойным стандартам: если что-то было публично запрещено или предписано, это означало, что ты должен был этому подчиняться, но в то же время люди научились лицемерно следовать идеологическим клише, продолжая делать то, что им нравится. [v]
Где же тогда кроются корни идеи советского запрета джаза и почему она так устойчива? Почему эта фраза постоянно повторяется музыкантами, учёными и дилетантами? Однозначного ответа на этот вопрос, безусловно, нет, но некоторые предположения всё же можно выдвинуть.
Очевидно, в основе объяснения лежит советская антизападная позиция. Упрощённый взгляд гласит, что вся западная культура, включая джаз, была несовместима с советской идеологией и, следовательно, встречала низкий уровень толерантности. Троп «запрета советского джаза» стал частью стратегического нарратива для тех, кто стремился рассказать истории о репрессивности советской власти, из-за которой джаз, в силу своей западности, постоянно страдал от демонической советской системы. Аура запретности, в свою очередь, порождала эффект запретного плода – человеческое желание обрести недостижимое, и, следовательно, это усиливало энтузиазм тех, кто интересовался музыкой. Стремление преодолеть ограничения и достичь своей цели, по сути, является частью архетипического тропа в человеческом повествовании, выражающего мужественные подвиги ради повышения самооценки. Неспециалисты, воспроизводившие фразу «запрет советского джаза», часто делали это в целях создания аффективных повествований, противопоставляя героический джаз дьявольскому советскому государству.
В основе интерпретации статуса джаза в Советском Союзе лежит предвзятый способ представления конфронтации Восток-Запад времён Холодной войны. Как метко замечает немецкий учёный Рюдигер Риттер [vi] , в дискуссиях времён Холодной войны «Мы» (имея в виду «Запад») в противопоставлении «им» (имея в виду «Восток») и кажущаяся объективной западная общественная или культурная дипломатия проецируются на плохую пропаганду «Востока». Подобная западная предвзятость является частью джазовой риторики, которая пыталась представить джаз как «секретное звуковое оружие» в руках граждан «несвободных» стран, борющихся за свою свободу с помощью запрещённой американской музыки. Американская джазовая стратегия, инициированная Эйзенхауэром в 1954 году, состоящая из туров джазовых послов и джазового часа «Голоса Америки», действительно должна была в первую очередь призвать «несвободных» граждан к восстанию против коммунистических режимов. Однако их намерения провалились, поскольку граждане вместо этого осуществили свою американскую мечту с помощью музыки. Однако идеи джаза как запрещенной музыки в руках советских борцов за свободу, как пережитка холодной войны по-прежнему являются частью джазового дискурса.
Кроме того, троп «советского запрета джаза» может быть связан с неявной предпосылкой аргумента о том, что массовое художественное творчество в тоталитарную или авторитарную советскую эпоху носило преимущественно оппозиционный характер. [vii] Этот политически мотивированный дискурс, как правило, воспроизводится без осмысления учёными, чьи моральные воззрения исходят из превосходства западной демократии. Он согласуется с «героической» моделью, согласно которой некоторые музыкальные исполнители, якобы восстающие против угнетения, интерпретируются как морально превосходящие примеры homines politici .
В целом, клише о «советском запрете джаза» – мощный миф, обрамляющий советский джаз. Хотя эта музыка никогда не была запрещена официальным указом, как подтвердил Фейертаг, уровень политической терпимости к ней был нестабильным. Проявление джаза зависело от множества факторов: от идеологических особенностей того периода и климата холодной войны до вкусов и морального духа людей, обеспечивавших инфраструктуру, и простых неопределённых факторов, таких как случайность. Важным идентификатором мифа о запрете джаза является также тот факт, что он был порожден самой советской эпохой, но всплывает в ретроспективных дискуссиях.
Но в целом советская эпоха была полна противоречий. Российский пианист Борис Фрумкин очень метко сказал: «Всё было так но нже так всё было и так было». Это значит, что в советское время всё могло быть не только так или иначе, но и по-третьему.
Хели Рейманн
Автор — приглашенный исследователь Исторического форума Uniarts.
переведено с финского
Добавить комментарий