Мой дед был чистокровный швед. Шведы патриархальные, у них семья считается основной ячейкой государственной. Самый большой праздник для них — сочельник. В этот день по гостям не ходят, собирается семья и с первой звездой все садятся за стол. Каждый сочельник дед поднимал бокал и говорил: «Имейте в виду, все мои дети и я — русские».
Мой прадед был технолог. А технолог — это все равно что ПТУ сейчас окончить. Поэтому я всегда гордился своим пролетарским происхождением. Прадед первым привез в Россию паровое отопление. У нас раньше его не было, а в Швеции уже у всех было паровое отопление. Так он через Финляндию покупал шведские радиаторы и поставлял в Россию. Один из его сыновей окончил Петербургский лесной институт и получил назначение в Казань, так прадед поехал с ним, и первое, что сделал — в Казанской психиатрической лечебнице поставил паровое отопление. Когда император Александр III проезжал через Казань в Сибирь, ему показали это уникальное новшество, а дворец, надо сказать, в то время тоже печками отапливался. Существовала целая иерархия печников, трубочистов. Император спросил: «Кто это сделал?» Вытолкнули моего технолога вперед. Царь пожал ему руку и сказал: «Спасибо тебе».
Лет 10 назад приехали мы с гастролями в Читу, так местные краеведы выдали мне послужной список моего деда. Выяснилось, что он отслужил срок в Казанской губернии, а жил он в Казани и попеременно в Симбирске, Симбирск же входил в Казанскую губернию. Там, кстати, родились мой отец и моя тетка. Потом его перевели на Алтай заведовать лесничеством. Леса его императорского величества. Так это называлось. Он в образцовый порядок привел этот самый лес. И тогда высочайшим повелением в 1902 году царь пожаловал его в действительные статские советники — это генеральское звание в гражданской жизни с присвоением дворянства. А дворянское происхождение оно на всю жизнь давалось. Даже декабристов хотя и судили, но не могли лишить дворянства. Раз ты родился дворянином, им и умрешь. Вот тебе и пролетарское происхождение.
…
Когда я жил в Шанхае, у меня был знакомый китаец — очень богатый человек, пароходовладелец. У 
него было несколько сыновей. Один из них, его звали Чарли Линг, у меня брал уроки фортепьяно и джаза. В те годы существовал оркестр, который назывался «Shanghai Amateur Orchestra» — «Шанхайский любительский оркестр». Музыкантами были китайцы и два шведа. Не так давно они через Интернет узнали, что я жив-здоров. А этот самый Чарли Линг нашел меня в России через американское посольство. Мне позвонили из посольства и спрашивают: «Вам ничего не говорит имя Чарльз Линг из Шанхая». Я им: «Очень много говорит. Это — мой ученик». Через некоторое время получаю письмо от Чарльза. Он пишет, что счастлив, что меня разыскал. Благодаря тому, пишет он, чему вы меня научили, я три года работал в «боллрумах», ресторанах. Если бы не вы, я бы с голоду умер. Потом он устроился на пароход и когда они заехали в Гонконг, то просто сбежал и через некоторое время возглавил рекламную фирму в Гонконге. Я посылал ему открытки к праздникам, он мне тоже. Как только Гонконг в 1997 году перешел Китаю, письма от него прекратились. Думаю, раз он сбежал нелегально, видимо, боится, как бы его там за шкирку не взяли. А может быть, махнул в Америку. Некоторое время спустя я получил еще одно письмо: все участники этого оркестра готовы со мной встретиться где-нибудь. Надеюсь, китайцы заинтересуются этим, ведь на весь Шанхай это был единственный китайский большой оркестр. Я был бы рад дать совместный концерт с ними здесь. Причем они почти все живы: двое живут в Шанхае, кто-то в Лондоне, Америке, Австралии. Они все разбежались, но обязательно хотят встретиться.
…
А вернуться наша семья хотела всегда. Еще не продали дорогу в 1935 году, мы бежали от японцев. Как бежать в никуда? Нельзя, верно? Поехали вначале трое. Я, мой коллега дирижер и ныне живущий тромбонист Миненков. Поехали в Циндао сначала, а потом в Шанхай на разведку. Почему мы в Шанхай поехали? Потому что мы списались с моим дядькой, чтобы у него остановиться. Гостиницы всегда дорого стоят. А эта («Peace Hotel» — М. Д.) — вообще самая дорогая была. Она тогда Cathey называлась. Когда мы приехали сюда, первое, что мы увидели, что здесь нехватка музыкантов. Второе совпадение — весь мир, как эпидемия, танцевал фокстрот. В том числе и китайцы. Я считал, что в Китае совершенно другая музыкальная культура, а у них уже тогда появились фокстротики. До глубокого вечера танцевали. Такой город! И к тому же далеко от японцев. Подписали контракт. Я говорю своим: «Давайте съездим в Шанхай. Отработаем контракт и уедем». Отец запротивился: «Что мне делать в Шанхае? Я русский патриот. Давайте так, вы поедете работать, а я с матерью вернусь в Россию, устроюсь там». Но мать решила остаться с детьми и сказала ему: «Поезжай. Как устроишься, нас выпишешь». Он уехал, а мы остались. Самая простая бытовая причина. В 1937 году мы подумали: «О, японцы уже тут». И напали на Ерофеева, который не дал нам уехать. А когда началась война — попали опять на Ерофеева. Из-за Ерофеева я архитектором стал, французский изучил, прочитал французскую литературу на французском языке. Меня часто спрашивают: «Вы наверное жалеете, что столько времени попусту на всякие институты потратили?». Ничего подобного. Так, высшую математику я два раза проходил. Один раз по-русски, другой раз по-французски. Возвратившись в СССР и начав уже гастролировать, мы приехали с гастролями в Караганду. А тут как раз вторая группа, бывшие харбинцы, поехала на Целину. Среди них был педагог по политехническому институту. Я его фамилию уже забыл сейчас. Естественно, мы все встретились там. У них была гордость, что харбинский оркестр получил такую известность, а вот он сказал: «Я соболезную. Из вас должен был выйти отличный математик!». Так оказалось, что я запорол себя как математика.
