В 1945 году, когда я родился, сам того не понимая, тот час же включился в борьбу с дураками. Эту борьбу я иначе называю борьбой между Богом и Дьяволом. Это тотальная борьба: Господь Бог тянет на себя, как у Paul McCartney в «Tug of war», так и я, прицепившись за кончик этого каната, сзади за Битлами, так же тяну этот канат в сторону божественного кайфа. В сторону праздника жизни, который устроили нам Битлы. Праздника, который устроил я, как их фан, и было это на Ржевке. Это случилось в 1964 году, когда народ попёр ко мне толпами. Мне было тогда 18 лет, и именно тогда я впервые услышал The Beatles, но расскажу по порядку.
Явился на свет я в Новониколаевске, в самом центре России. Батя мой, 11-го года, был сыном участников Гражданской войны, которые воевали на той стороне. Они были белыми и погибли, а он выжил. В 23 году он, беспризорником, попал в детдом, где его нарекли Иваном, потому что ответить на вопрос «Как тебя зовут?» он не смог. Мальчишки из его окружения сказали: «Да это же Андреев сын!». Так, стал он Иваном Андреевичем Васиным по воле случайных людей. Потом вырос, и, как положено Господом, прихватил в деревне девчонку, звали её Мария. Дедом её был австрийский военнопленный. Трахнул где-то австриец мою бабку, и она произвела мою мать. Это было в Черепаново, неподалёку от Новониколаевска.
Батя мой в детдоме проявил математические наклонности, и его отправили в томский университет. Там он и познакомился с моей будущей матерью. Она работала там в фармшколе — по сути аптека. Они влюбились, поженились в 34 году, и буквально год прошёл, и его вызывают в райком и говорят: «Вы хороший математик, мы направляем вас в Ленинград. Будете работать на полигоне, рассчитывать полёт снарядов». Он говорит:
– Я не хочу ехать никуда. Я люблю детей, работаю учителем математики в школе, и дети мои привыкли здесь.
– Ну, – говорят ему, – тогда партийный билет клади на стол. И, тогда он сказал:
– Будь по вашему, еду.
Спустя несколько месяцев нас перевезли на Ржевку и поселили в заброшенный финский бревенчатый дом с огородом и садом на окраине леса. Там у родителей была корова, птица и огород с картошкой. В трёх километрах от нас начиналась территория полигона – до самой Ладоги, где шла всё время стрельба. Помню, мальчишками уходили в лес, а там земля мокрая, болотистая, повсюду валяются неразорвавшиеся снаряды. Мы прыгали между этими снарядами и собирали грибы, которые там же росли. Потом папа купил «Москвич-401» и возил нас на Ладогу в лес. Он, действительно, был очень добрым, меня дико любил, и мы с ним всё время были вместе. На Ладоге отдыхали – отец всё время уху варил. Присядет на лодочке, рыбку наловит, почистит и меня угощает. Водочки нальёт, и я с ним водочку пил. Мне было лет пятнадцать, он мне из ружья давал пострелять, только в лес прогонял. Я отходил подальше и стрелял по кустам. А сердечко трепетало от ужаса этих выстрелов. Папу я обожал. Он был очень тихий, милый, я его называл медвежонком. Такой добрый, такой развалюха, ходил как медвежонок, покачивался. Очень любил рыбу ловить, охотился. Батя работал на страшном Ржевском полигоне – стрелял из пушек. Сорок лет там отработал, и там прошла вся его жизнь. Дома, сидя перед теликом, он всё время кричал:
– Колюня, беги скорее, фильм про войну начинается!
Я бежал в большую комнату и там начиналось:
–Товарищ командир, товарищ командир! Ура, товарищи, ура! – вот так прошло моё детство.
В 1963 году я закончил школу и ещё не знал, куда податься: работать или учиться дальше. Точные науки давались мне с большим трудом, пятерки я получал лишь по поведению. Мама же везде имела блат: будучи фармацевтом, она весь район снабжала редкими таблетками, настойками, кореньями. Мать мне говорит: «Коля, я хорошо знаю директора Ржевского универмага, поставляю ему лекарство. Попросила взять тебя на работу, он согласился». Делать было нечего, и я пошёл в этот универмаг в радио отдел. Сидел и ловил на рижскую радиолу «Симфония» рок-н-ролл на коротких волнах – Англию, Америку.
Недолго я там проработал – года полтора-два от силы, и мне это надоело. Пришёл к маме, сказал ей об этом. Она меня очень любила. Она ведь дала мне денег, и я в начале 66 года купил «Rubber Soul». Тогда была телефонная молва. Я уже был знаменит. Телефон мой был у всех мальчишек дилеров, которые занимались рок-н-роллом, попсой, роком. И, вот, звонит мне незнакомый мальчишка и говорит:
– Коля, у меня есть одеоновский Rubber Soul, двадцать рублей, хочешь купить?
Побежал в большую комнату к маме, попросил денег. Шутка ли сказать – альбом новый, вышел два месяца назад. В то время пластинки шли к нам с большим опозданием. «Сержанта» я услышал лишь через полгода после того, как он вышел летом 67 года, а я его получил лишь под Новый год. Удивила маму такая цифра. Папа купил трели птиц за рубль девяносто, а здесь двадцать рублей. Так появилась в моей коллекции первая пластинка Битлов.
Так вот, пришел к маме, взмолился – избавить меня от работы в универмаге, потому что дома к тому времени уже были все средства воспроизведения, и ходить на работу стало незачем. Мама согласилась: «Ладно, – говорит, – увольняйся, только тебе нужно стать инженером. Вот тут у меня есть товарищ, он работает в ЛИСИ, он тебя устроит, будешь учиться там». Я сдал все экзамены, поступил туда. Полгода вынес всей этой канцелярщины, всех этих бесконечных лекций. Ездил со Ржевки в центр города, потом начал пропускать, а затем и вовсе игнорировать учебный процесс. Когда отчислили, мать меня не ругала. Она была добрая, говорила:
– Ну ладно, ничего, ничего, я тебя устрою в медицинский институт, у меня там всё прихвачено.
Поехал сдавать документы в медицинский институт. Сдал, захожу в туалет пописать. Подхожу к писсуару, глядь, а сзади заходят девчонки и распределяются по кабинкам. Я стою около писсуара, а они совершенно спокойно на меня смотрят, мимо проходя. Мальчик я был скромный, мне это не понравилось, и я оттуда убежал. Пришел только спустя месяц, когда уже экзамены все прошли. Пришел к маме, говорю: «Мама, мне не нравится там». «Ну ладно, говорит, не горюй, я тебе ещё что-нибудь придумаю. На Большой Морской, недалеко от Исакиевского собора есть архитектурный техникум. Там у меня покупатель один завхозом работает».
Поехали мы к этому завхозу, дядька такой с громким голосом, деловой. Куда-то отвёл, я что-то подписал и так стал учиться там. Отучился два года и стал техником-архитектором. Мать успокоилась: я уже техник, почти инженер. Пошёл в Гипроприбор – проектная организация на берегу Невы, недалеко от памятнику Петру с рукой. Я туда ездил года полтора, и потом мне это надоело. Эти все унитазы, проводки, разрезы, чертежи – всё это достало меня, и я матери сказал, что больше не могу там работать. Она говорит: «Ну ладно, тогда устраивайся художником оформителем». И вот тут-то я попал, что называется, в самую точку. Это была идеальная работа – в переплётной мастерской маленького заводика, где я делал стенгазету. Приходил к двенадцати, а уходил в четыре.
И всё это время занимался только своими альбомами – составил и переплёл все эти альбомы о русском роке и Битлз, что стоят у меня на полке. Там за бутылку водки можно было сделать абсолютно всё. С одним кирнул чуть-чуть – он большой рулон плотной бумаги подгонит. Другой – достанет редкую краску. Все на меня работали. Кто-то переводил Битлов на русский язык, девочки печатали на машинках, мальчики наносили тиснение, кто-то переплетал, кто-то делал ламинат. Я запирался в своей мастерской и скрупулёзно составлял эти чудо-документы времени. В итоге, вот у меня над дверью – целая полка только с альбомами переведённых песен Битлз. Все двести песен. Этим я занимался все семидесятые годы. На отдельной полке у меня альбомы по истории Битлз: здесь одни фотографии и вырезки из газет.
Я систематизировал творчество Битлов, собирал каждую песню: сорокопятки отдельно, LP – отдельно. Песни Джоржа, песни Пола, Ринго (он всего две песни написал за восемь лет) и восемьдесят песен Джона – и всё это было у меня записано, оформлено, всё по разделам разложено, поставлено на нужное место. Сделана книга, отдельный том по каждому альбому, все тома – под номерами. От первой песни «Ain’t She Sweet» до последней. Я в течение одной минуты могу любую песню найти. Свои альбомы я до сих пор обожаю, гостям своим их показываю. Самый большой альбом – по Джону Леннону, весит тринадцать килограммов. Там восемьсот заметок-вырезок о Джонни из прессы всего мира. Я делал его пятнадцать лет и сейчас обновляю. Когда появляется о Джонни что-нибудь новенькое, я, с трудом ворочая эту глыбу, стаскиваю с полки, кладу на стол и начинаю над ней колдовать. Вклеивать, дорисовывать и так далее. За эти пятьдесят лет добавилась ещё сотня фирменных каталогов.
Здесь, у меня на полке, четыреста шикарных книг о Beatles, которые я могу держать в своём доме. Есть много книг, которые я не могу держать в доме, очень плохих книг о Beatles, в частности: женских, гопницких, русских. Русские книги – все плохие. Много ошибок, много неправильных мыслей, неверных интерпретаций. Две книги в своей жизни я даже сжёг. Мы поехали на шашлыки, и я их бросил в огонь – дрянь! Гопницкая книга вышла в Сибири, и дрянная книга вышла в Америке про Пола Маккартни, про то, что его уже нет. Вышла эта книга в Америке, шикарная книга, цветная, в обложке, и я её сжёг, потому что Пол Маккартни – жив. Несколько книг у меня есть – они стоят в углу, я их не ставлю здесь перед собой, но и не могу выбросить. Но, на полке им точно делать нечего. Одна – подарок от Севы Новгородцева, он гадостную книгу мне про Джона подарил. Такая толстенная, неправильная. Плохая книга, недобрая. Это в восьмидесятых случилось, я книгу принял, ему ничего не сказал, но поставил книгу корешком к стене. Так она до сих пор стоит там, я её не выбросил, потому что уважаю Севу Новгородцева.
Тем не менее, у меня есть четыреста фирменных книг. Они стоят от пола до потолка. Все из Англии и Америки. Есть две из Германии, одна из Польши, одна из Финляндии, одна из Болгарии, но русских нет ни одной, кроме моих. Я написал три книги о Битлз: одна издана, называется «Рок на русских костях». Большая, объёмная книга-альбом, почти 500 страниц. Туда вошли лучшие вещи из сборника «Сочинения Собраний Васи Колина» и много стихов более позднего периода. Это супер-книга, я её обожаю. Я её считаю лучшей в мире книгой о Битлз. Потому что это – книга любви.
Я не видел ни одной книги любви о Битлз. Есть очень много хороших, информативных, но книг любви нет. За эти пятьдесят лет, с 64 года, когда в Англии вышла первая книга о Битлз, публицисты написали две тысячи книг. Но эта, «на костях», по моему мнению, превосходит все те четыреста американских и английских, что стоят у меня. На вторую книгу я ищу финансы для издания, она называется «Вечный календарь Храма Джона Леннона” – 365 праздников в году. И третья книга уже на подходе.
Так, до самой перестройки, я работал художником-оформителем везде, где только можно. Парковал трудовою книжку. Родители колоссально меня всегда поддерживали, и с голоду я с ними никогда не умирал. На Ржевке жил порой на подножном корму. В сезон всегда грибы были, толпы людей тащили продукты. С 67 года я стал Битлз-центром Питера, а потом, вообще, как таковым центром рок-н-рольной культуры. Весёлой, стебковой, непонятной культуры, которая была так угодна моему сердцу. Я жил по принципу «Мир не без добрых людей».
Все ко мне что-то тащили. Каждый день по народной протоптанной тропе пёр народ из центра города. Всё время я слышал в трубке: «Коля, мы закупаемся, мы едем к тебе!» Это значит, что будет банкет. Все везли ко мне все новости музыки, свежие артефакты – в одной руке бутылка, в другой редкий сингл, пластинка, книга, или вырезка из газет. Почти никто не приезжал пустым, поэтому, моя коллекция росла не по дням, а по часам. У меня было столько всего, что было ощущение, будто я во всём этом тону. Постоянно шёл оборот: обмен, перепродажа, избавление от запиленных пластинок. Четыре «Abbey Road» я запилил.
Сидим, слушаем, кто-то говорит:
–Коля, а у тебя уже с песочком «Abbey Road».
– Да, – говорю, – Петя, ты знаешь, я его уже запилил, хочешь бери за полцены – двадцать пять рублей.
Он забирал у меня запиленный, а спустя два дня я покупал себе новый за сорок рублей. Так, постепенно обрастал. Я любил лёгкий бардак всегда. Моя любимая пословица, которую я придумал, и часто вещал на своих праздниках в микрофон: «Бардак – святое дело, но когда святое дело превращается в бардак – это и есть настоящий бардак!»
В 85 году вдруг грянула перестройка. Мы с приятелями переглянулись: “БА! Совок ветром сдуло, развалился сам по себе, как карточный домик – был и нету! Ни фига себе!” Это действительно была свобода. Время Собчака было моё любимое время: делай всё, что хочешь. В то время я жил неподалёку, на Пушкинской 16. Брат мой Володя, он на пять лет старше меня, помог с переездом. Он офицер, обеспеченный человек, чудом нашёл этот вариант. Когда родители умерли, он женился на одесситке, и ему нужно было уехать. Всю нашу квартиру на Ржевке он так ловко разыграл, что я чудом оказался в самом сердце города, в огромной коммунальной комнате на последнем этаже с лифтом. Там были такие разгуляева – набивались двадцать, тридцать человек.
Когда открылся молодёжный центр на Пушкинской 10, художники предложили мне помещение – железная дверь под аркой. Тогда-то я и обрёл этот офис на Пушкинской 10, офис Храма Любви. У меня в комнате висят десять картин Битлз. А в коридоре еще около ста – ими забито всё. «Русский народ рисует Битлз» – готовая выставка. Иногда мне кажется, что в нашей стране каждый что-нибудь нарисовал на эту вечную тему. Дети жёлтой красочкой рисуют «Yellow Submarine» и персонажей из этого фильма. Рисуют Джона и Йоко, Битликов, чего только у меня нет! Школьные записки, разные каракули – такой дадаизм своеобразный.
Когда я построю свой Храм, в него поместится вся моя коллекция. Он будет высотой девяносто метров возвышаться на берегу Финского Залива. Я один смогу заполнить всё это прекрасное, грандиозное, безумное здание только своей коллекцией.
Когда Битлы прекратили существование, я страдал, мне было худо. Хотелось от отчаяния взять бутылку и разбить её об пол. Но потом, записав Made, Джон снял напряжение, и постепенно я стал нормальным человеком. Этот альбом я считаю главным храмовым альбомом. God Message Джона навсегда поднял меня на уровень Храма. Я резко вырос: был лилипутиком и стал Гулливером, прослушав впервые этот великий альбом. И Джордж своим божественным тройным «All Things Must Pass» поддержал меня тогда. Последующие альбомы я тоже любил, конечно, но уже не так, как этот великий тройник. Эти две вещи меня спасли. Полюбил и гонял их целыми днями. Так же, как Битлов, я мог слушать их два-три раза подряд.
В моей книге «Рок на Русских костях» есть фраза: «В мире есть три кита, три ипостаси, три благодати: Элвис Пресли, Боб Дилан и Битлз». Мы это вычислили в компании моих друзей, а спустя какое-то время Джон Леннон спел: “I don’t believe in Elvis, I don’t believe in Zimmerman”, а это и есть Боб Дилан. У меня была грамотная компания, в частности, лучшим другом был Андрей Пономаренко. Переводчик, который закончил университет и был полиглотом. Переводил даже с арабского языка статью, которую привезли из Алжира. Он всё время ездил, его приглашали крутые фирмы для ведения переговоров и перевода документаций, и он мог ездить в любые страны. Знал все основные языки, включая польский, финский, арабский. Он и перевёл мне все песни, все сольные альбомы участников Битлз. С ним мы были в курсе всего. У него была целая подшивка журнала Roling Stone. Порой, он доносил до меня такие вещи, от которых я вздрагивал. Например, откровение Джона, когда он говорит страшные вещи. Для меня Джонни был самым добрым человеком на свете, и вдруг я вижу, как Леннон демонически критикует Битлов, говорит очень неприятные слова, и присутствие вот этой вот бабы-японки меня всегда очень раздражало. Джон был ангелом, а она на глазах у меня его меняла. А Битлы очень милые, добрые и божественные. Я ни одну группу не могу назвать божественной, кроме Битлз. Ни Led Zeppelin, разумеется, ни Jimi Hendrix.
Я обожал одно время Jimi Hendrix, я его слушал всю дорогу и восхищался его гитарой, его духом. Месяц назад я был в Испании, купил журнал Mojo, и там на обложке Jimi Hendrix – прекрасная фотография 60х годов. Конечно, я взял его ради The Beatles, но приехав домой, я показал друзьям этот номер:
–Смотрите, я купил этот журнал в аэропорту Барселоны неделю назад, а на обложке Jimi Hendrix! Прошло уже пятьдесят лет, а наш Джимми снова на обложке!
Я всегда брал себе главную музыку, и, какое-то чутьё, подобно собачке, бегущей рядом, никогда не позволяло мне ошибиться с выбором. И сейчас я уповаю на лучшее. Уповаю на музыку, которая спасла меня и которая реализует мои дримы, мои проекты. Спасательные круги и соломинки станут моими кораблями, на которых я въеду в Храм Музыки, Любви и Свободы на берегу Финского залива, и там меня встретят Битлы. Они все четверо вернутся: Джон Леннон из Италии, Джорж Харрисон из Индии, где он прячется сейчас в джунглях Тибета у истоков Ганга. Подтянутся Поль и Ринго, все соберутся здесь, дадут концерт в Петербурге, и начнётся новая эпоха свободы. И Россия переменится: станет нормальной, демократической и свободной страной, выйдет на уровень Америки, и появится у нас новая русская музыка, которую я буду слушать.
Для SpecialRadio.ru
Санкт-Петербург, октябрь 2016
Материал подготовлен Алексеем Вишней
JOHNNY, СПАСИ РОССИЮ ОТ ДУРАКОВ! ЧАСТЬ 2. Nothing’s gonna change my world
