В РОК-МУЗЫКЕ БАРАБАНЩИК – ГЛАВНАЯ ФИГУРА

---

Я родился в Красном Селе, здесь и пошёл учиться. Таскал в портфеле учебники, обёрнутые пергаментом, и всё время стучал по ним. Они издавали характерный высокий звук, хлёсткий и рассыпчатый. Я раскладывал учебники по парте и лупил по ней воображаемую музыку. Весь класс подключался ко мне с должным неистовством, и так проходили все перемены. Классе в четвёртом я уже оперировал различными по звучанию предметами и поверхностями. Когда я учился в пятом классе, к нам в школу приехала группа на новогодний вечер. Каникулы, уроков не было, нашу компанию мальчишек попросили помочь разгрузить аппаратуру. Группа называлась «The Sinners». Тогда было модно называть группу иностранными словами. Я перетаскал всего «Энгельса» по частям, вдыхая запах натуральной кожи, натянутой на барабаны. Тогда еще не было пластиков в свободном доступе. Влага впитывалась в кожу, и барабан переставал звучать. Барабанщики подкладывали в барабан лампу накаливания, она сушила кожу, и барабан возвращал рабочие свойства.

Надо сказать, у нас в Красном Селе была контора по производству топографических карт, и в том производстве использовалась тонкая матовая плёнка типа «Арказоль». Её можно было разрезать солнышком и натянуть на деревянный круг, промазав радиус клеем БФ, после чего её можно было поставить на барабан и произвести всего два хороших удара, ибо третий уже превращал эту плёнку в лохмотья. Зато на таком барабане неплохо звучали щётки, и барабанщики использовали самодельные пластики для домашней негромкой тренировки. Финт с «Арказолью» был более популярен, нежели кожа, которую надо всё время сушить. И вот, дяденьки из рок-группы просушили свои барабаны и собрали установку на сцене. Я не мог оторвать от нее глаз и взмолился дать мне попробовать. Впервые сев за установку, я что-то сразу такое сыграл, что ребят тех сильно удивило:

– Ничего себе, ты никогда не играл? У тебя хорошо получается. Хочешь, приходи к нам на репетицию после Нового года.

С трудом дождавшись назначенного дня, я пришёл на репетицию в клуб Красносельского бумажного комбината, где базировались мои «The Sinners». Явился точно ко времени, а их нет. Мороз 26°С, холодрыга — жуть. Я плясал у закрытых дверей на холодном ветру полтора часа и плакал от обиды. Влекомый большой мечтой, я быть может там и замёрз бы насмерть, но, к счастью, они наконец появились. С тех пор я с ними долго не расставался, а спустя некоторое время заменил барабанщика, которого призвали в армию. Играли всё самое передовое: Pink Floyd, Deep Purple, Uriah Heep, Nazareth. Русские песни тоже играли: «Снова вокруг весна бушует, мир утонул в зелёном шуме. А мне-то зачем? А мне-то зачем?»

Играя с ними, я познакомился с Женей Мочуловым из Россиян. Они играли на танцах в посёлке  Лаголово. Тогда все по местечковым клубам распределялись, в посёлке Горелово играл Пикник. Я посещал все мероприятия любых групп, на которые мог попасть, и параллельно с The Sinners попал в самый первый состав этой прекрасной, ныне здравствующей группы. Это еще до Эдмунда Шклярского было, зато там играл на флейте и саксофоне Николай Михайлов, будущий президент Рок-клуба. Колина жена – Ирина работала в этом клубе директором; она и сделала первую запись в моей трудовой книжке, приняв меня на работу в качестве истопника. Я топил печки и разрабатывал исполнительское мастерство: ставил барабаны, врубал усилитель «Трембита» и всю ночь колошматил на всю катушку. Когда распался первый состав «Пикника», часть людей с аппаратом переехали в молодёжный центр на Энергетиков, рядом с домом Саши Кондрашкина, и я туда ездил с ними играть. Но что-то у нас не заладилось, к нам пришёл Шклярский и попросил отдать ему наше название, под которым до сих пор живёт его коллектив. Поскольку внятной группы уже не было, мы с лёгкостью распрощались с нашим названием.

В те годы я часто ездил в Лаголово смотреть, как играют Россияне, и однажды туда приехал выступать Владимир Ермолин с группой ЗАРОК. Их выступление меня поразило, особенно барабанщик. Восхитительный, неимоверный. Подошел, познакомились. Поделился своим впечатлением. Барабанщика звали Женя Губерман. Еле справившись со своим восхищением, я попросил его выделить мне время, чтобы преподать несколько, особенно поразивших меня, приёмов игры. Тогда я впервые встретил и увидел живьем барабанщика столь крутого, столь высокого уровня, и шансом таким не воспользоваться я просто не мог. Благо, Женя был очень скромным и беспафосным. Познакомился со всей группой. ЗАРОК под псевдонимом “Silver” играл с Михаилом Боярским песни The Beatles – это была очень крепко сложенная группа. Женя Губерман согласился меня поучить.

Он жил на Чернышевской в огромной коммунальной комнате вместе со своей мамой. В комнате стояла профессиональная звукоусилительная аппаратура и фирменная барабанная установка. Музыку Женя слушал так громко, что лопались барабанные перепонки, но маме как-то удавалось с этим мириться. Даже, когда Губерман подыгрывал и колошматил установку изо всех сил, её crash терялся в неистовом потоке плотного звука. Мы подружились с Женей, я стал часто к нему приезжать. Как-то он предложил познакомиться с его друзьями. Стоял трескучий мороз, и мы сквозь пургу и вьюгу пошли к его друзьям в огромную пустую квартиру на Кирочной. Света не было, повсюду были расставлены свечи. Так я попал на сход группы Аквариум, а в квартире той жил Саша Ляпин со своей женой Лилей. Потом я попал ещё на один сход в комнате на Восстания, в которой жил саксофонист Владимир Болучевский. Сломался магнитофон, и я сразу его починил, чем вызвал всеобщее одобрение. Так, меня все и заметили.

Женя Губерман в то время был трудоустроен в оркестре Давида Голощёкина, где ещё играл Игорь Бутман, Пётр Корнев, Виктор Щербин, Борис Лебединский. Жена Голощёкина – Эльвира Трафова, пела в этом оркестре. Помимо Губермана в оркестре играл ещё один барабанщик – Виктор Щербин. Третий им явно не был нужен, но иногда Женя меня допускал, и Голощёкин постепенно меня принял. Привык. Я приезжал к ним во Дворец молодежи, где они тогда работали в ресторане, приезжал и слушал. Иногда просил дать мне поиграть, но, в основном,  сидел на скамейке запасных. И слушал, слушал, слушал. Это единственный способ врубиться, если не самый лучший.

В те годы меня страшно впечатлил Арсенал Алексея Козлова. Поражало Аллегро с Виктором Епанешниковым. На улице Правды был джазовый клуб Квадрат. Там всем рулил Натан Лейтис, настоящий патриот джаза. К сожалению, его уже нет давно в живых. Все молодые джазовые музыканты приезжали туда по средам на джем-сэйшн, включая меня, и каждую среду я тусовался там, слушал всех и играл со всеми, с кем было можно.

Со временем я заменил Губермана и в Аквариуме. В то время Женя начинал предпринимать первые шаги на пути своей эмиграции, и он старался познакомить меня со всеми, с кем играл, чтобы я смог его заменить. Женя попросил подменить его в Аквариуме, потому что он работал в ансамбле Голощенкина и не мог физически совместить игру в двух коллективах. Поэтому я пришел на пробную репетицию в ДК Цюрупы и после нее так и остался в Аквариуме. Я боготворил Женю и перенимал от него всё, включая внешность: у него на руке надпись была Beatles, такая же есть у меня. Из современных мировых барабанщиков я выделил бы Дэйва Дисенсо. Фантастический просто человек. В джазе – Тони Уильямс, но в глобальном смысле для меня лучшим навсегда остаётся Евгений Губерман.

Когда Женя уехал на постоянное место в Амстердам, я стал ездить с Аквариумом в Москву, останавливались у Саши Липницкого и играли в каких-то институтах, на квартирах. А в 82 году я записал первый с ними альбом «Табу». Ближе всех из прославленного коллектива мне стал Сева Гаккель. Все письма, что мне присылали из Америки, приходили на Севкин адрес. Тогда я жил ещё в Красном Селе, а в городе снимал комнату на Театральной площади, и так было удобно, потому что дома я появлялся редко. Это превращалось даже в традицию: приходит письмо, мы собираемся у него и читаем. Много времени проводил у Борьки на Перовской. Поскольку игра в Аквариуме денег не приносила, я работал в разных кабаках города. На «Климате» по пути с Театральной в Московский район я делал пересадку, а там как раз жил Боб. Частенько я к нему заходил, а под вечер там можно было увидеть всех: и Цоя, и Башлачёва, и всех-всех. Только в ночи я возвращался домой на Театральную.

Комнату я снимал у мамы Димы Васильева из «Джа Дивижн» и «Карибасы». А напротив меня была мастерская Мити Шагина. Открываю окно, кричу:

– «Ми-и-тя-а!»

И слышу в ответ:

– «Петруша, ёлы палы!»

В Аквариуме особенно хорошо у меня получилась песня «Танцы на грани весны» – там просто фантастическая игра. Очень люблю «Закрыв глаза, я прошу воду: вода очисти нас ещё один раз» – до сих пор мурашки по телу. А свой собственный брек я придумал в «Небо становится ближе». Вот уже сорок лет с удовольствием вставляю его, где он уместен. Меня тогда причисляли к сугубо джазовым барабанщикам, которые не умеют держать жёсткий ритм, но моя игра в «Танцах на грани весны», надеюсь, это мнение опровергает.

Играть в Аквариуме было интересно и весело. Поехали мы в лохматых восьмидесятых в Мурманск играть. Скрипач у нас был, Ваня Воропаев. Перед утренним вылетом ночь мы провели в возлияниях. Пришёл капитан подводной лодки и сорвал с себя самое дорогое – кокарду со своей пилотки – капитанский значок и подарил мне. Я тоже был в соответствующей кондиции и командование подводной лодкой принял. Утром приезжаем в аэропорт, а Ваня Воропаев никакой – вообще на ногах не стоит. Мы его с обеих сторон подхватили и понесли в стоячем положении, как манекен. Девушка на регистрации посмотрела, всё сразу поняла и попросила его билет и документы. Мы обыскали его, еле нашли, подаём на регистрацию. Девушка открыла его паспорт, и в шоке смотрит на нас. Я спросил, в чём дело, она показала нам документ: вместо фотографии в паспорт была вклеена игрушка – крокодил с прыгающими глазами. И всё же авторитет Аквариума оказался сильнее, и Ваню пустили на борт.

К 95му году я напрочь разочаровался в питерском джазе, потому что играли все одно и то же, а мне джазовые стандарты уже стало скучно играть. Сейчас с удовольствием бы поиграл эти стандарты в рекреационных целях – они очень тонко настраивают душу на нужный лад. Но делал бы это уже по- своему, подчас не соблюдая канонов, внося что-то своё. А тогда я просто уехал в Нидерланды и играл джаз, и там была настоящая свобода в творчестве. Ведь джаз – это импровизация, прежде всего, форма свободы. С Женей виделся в Амстердаме. Музыканты там просто запредельные, это прекрасный опыт. Там я собрал группу, и мы играли мою музыку. Наша группа называлась TROP, и мы были очень популярны и востребованы. За границей инкрустироваться в шоубизнес несложно, если ты играешь на должном уровне. Главное, если ты вышел на сцену, нужно всех погасить. Неважно: лицом, голосом или руками. И я положил жизнь на то, чтобы у меня получилось.

С БГ записал лишь одну песню в Канаде. Я как-то приехал в Америку по приглашению и даже хотел там остаться. В тусовке Аквариума я подружился с чудеснейшим американцем, его звали Адриан Гульденер. Он прекрасно говорил по-русски, здесь изучал язык, а жил в Нью Йорке. Его отец из Швейцарии, подарил ему роскошную квартиру в хорошем, добротном, дорогом двенадцатиэтажном доме. Адриан сделал мне приглашение, я пошёл в консульство и получил визу. Обменял четыреста рублей на шестьсот долларов и полетел к Адриану. Из одного окна  видны башни-близнецы, из другого Empire State Building – 12 улица Manhetten. Там я поселился и работал музыкантом. В США мы встречались с Игорем Бутманом, Сашей Машарским. И Боря как-то приехал, позвонил, говорит:

– Хочешь, давай встретимся вечером, поужинаем все вместе?

Я обрадовался, говорю:
– Конечно давай, а где?
– Дома у Мика Джаггера. Запиши адрес.

За Университетом повыше, за 96 улицей – большой дом, и одна часть этого дома принадлежит Мику Джаггеру. Очень большая, трёхэтажная квартира с лифтом. Там был Саша Титов, Дэйв Стюарт и Анни Леннокс, у которой днями раньше случился выкидыш. Она сидела в уголке на полу и скорбела о потере дочки. Я как-то пытался разрядить обстановку. С Дейвом у меня сложились лёгкие отношения еще с тех пор, когда мы играли вместе здесь в 89 году. Я нашёл игрушечный водяной пистолет и стал брызгаться в Дэйва. И Саша Титов одёрнул меня:

– Пётр, ты что, это же Дэвид Стюарт!

В доме Джаггера меня удивило обилие его старых фотографий, и очень много с Тиной Тёрнер. Собственно, как я потом узнал, Rolling Stones её и вытащили – она их разогревала на концертах.

В Нью Йорке я ходил на джазовые сэйшены и как-то попал в известный джазовый клуб Blue Note. Прохожу мимо, смотрю — Chick Corea афиша висит. Сразу же вспоминаю 83 год, когда американский консул пригласил Аквариум на концерт Chick Coreа, с ним играл вибрафонист Gary Burton. Я тогда учился в училище Мусоргского, и там повесили приказ о том, что все, кто пойдут на это мероприятие, будут непременно отчислены. Меня даже не допустили до сдачи зачётов и сразу отчислили. И вот я стою перед афишей, думаю – надо зайти, вдруг он меня вспомнит. Напомню ему об эйфории, которая с ним случилась тогда, когда он впервые посетил СССР. Захожу в клуб, там здоровенный охранник негр преграждает путь. Я прошу его вызвать господина Кория.

“Ты кто?” – спросил охранник.  «Напомните ему, пожалуйста, когда он приезжал в 83 году в Ленинград к консулу, на его вечере присутствовали музыканты группы Аквариум, и мы виделись с ним». «Хорошо», – невозмутимо ответил мне негр и позвал Chick Corea.

Он вышел, вспомнил меня, вспомнил ситуацию, в которой мы были вместе и место. Мы обнялись, а вечером я пришёл на концерт, и мы даже поиграли вместе. А однажды, удалось поиграть с известным джазовым контрабасистом Роном Картером. На барабанах у них играл Тони Уильямс, крутой барабанщик – мне его Женя Губерман открыл. Подошел, они  – довольно простые люди, и, слово за слово, мне посчастливилось с ними поджемовать. Теперь, действительно есть, что вспомнить. По моему возвращению в Питер, Аквариум поменял форму. Сева Гаккель что-то сказал БГ и покинул группу. Потом это называлось «БГ-Band”. Там играл Дюша Романов, Серёжа Щураков. Трилистник Дюши Романова был ответвлением Аквариума, и все мы сильно зависели от планов Бориса. Концертов было крайне мало, но мы один раз выезжали в Финляндию. Потом я от этого отошёл, занявшись собственным проектом.

В 91 году мы с Аквариумом ездили в Финляндию и выступали на фестивале в Йоэнсуу. Там же играли Tolking Heads, и там мы познакомились с Дэвидом Бирном. Мне очень нравилась у него песня “Listen to the wind”, мы с нашей группой хорошо её разыграли, сделав собственную аранжировку. А потом в 95 году Бирну сделали выставку в Москве, а куратором выставки была моя давнишняя подруга по имени Зорька. Я попросил свести меня с Дэвидом, напомнив ему, что я музыкант, с которым он четыре года назад играл в Йоэнсуу. Он вспомнил меня, разрешил исполнять свою песню и принял моё предложение о совместном выступлении в Санкт-Петербурге. 7 марта 95 года в кинотеатре «Охта» мы устроили сэйшн. Я нашёл спонсора в лице Дмитрия Запольского,  по тем временам значительная сумма – тысячи полторы долларов нужно было заплатить за зал, свет и звук. Дима – телевизионщик, видимо, решил это снять и помог в организации совместного концерта группы ТРОП и Дэвида Бирна. Я за барабанами подпевал ему в припевах. Запись того видео есть у меня Вконтакте. Текста собственной песни Дэвид Бирн не знал и пел по бумажке. А потом, уже двадцать лет спустя, он приезжал играть в Манеж рядом с Университетом, и я пошёл к нему в гостиницу. Попросил вызвать его и напомнить, что я тот музыкант, который играл с ним в 91 и 95 году. Он вышел, мы обнялись, пообщались в холле, и я сделал с ним сэлфи.

Я много занимался электронной музыкой и даже сочинил программу, которую долго мы играли с группой. Мой проект трансформировался из джазового в электронный. В живой музыке невозможно передать настроение, подвластное электронной музыке, не ограниченной акустическим звучанием. Однако со временем я научился извлекать из акустики звуки, подобные тем, что раньше удавалось получить лишь электронными средствами. Например, Trip Hop, который мы так привыкли слушать, в электронике прекрасно играется, путём ослабления барабанов – получается грязный, характерный для этого стиля звук. Джангл можно играть. И тарелки использовать погрязнее. Мне очень интересно, как звучит Pearl Mimic Pro, его Stiven Slate разрабатывал – автор одноимённого VST.

Интересно, что придумает Roland. У меня сейчас тридцатка, и я ей не сильно доволен. А на антресолях у меня упакованный лежит Ludwig, та самая модель, на которой играл John Bonham. Палки я выбираю по такому принципу: беру в руки и смотрю, удобно ли мне играть ими Jungle. Если да, то это мои палки. Если рок – будет рок. Для каждого стиля свои палки. Они должны быть из хорошего дерева. Ударишь ёлками – сразу сломаются. Из орешника должны быть.

В рок-музыке барабанщик – главная фигура. Но, как бы ты не был крут, если вокруг тебя собрались слабые музыканты, их ничем не вытянешь, потому что рок играет группа. Важно, чтобы те, кто с тобой играют, были не ниже уровнем, чем ты. У барабанщика одна функция: делать тыч-тыдыч максимально ровно по ритмике и динамике. Девяносто девять процентов всех на свете групп хотят от барабанщика прежде всего, чтобы он играл как можно ровнее вторую и четвёртую доли. Есть такие, кто хотел бы, чтобы он играл на кардане. Но, в целом, требуется максимально красиво играть вторую и четвёртую относительно них.

В роке подход ударный, должно быть всё чётко, как в марше. А джаз – музыка более музыкальная, более тонкая, воздушная. И барабанщик в джазе – такое же главное лицо, как и в роке. Он разбавляет синкопами линию восьмидольного баса, без смещения сильной доли на слабую джаз не получится. Там тоже есть разновидности: soul-jazz, smooth. Есть cool-jazz, и Charlie Parker – яркий представитель этого стиля. И, неважно, какой фирмы установка, она должна быть просто хорошей. Удачная установка может попасться у любой фирмы.

---

Для SPECIALRADIO.RU

Санкт-Петербург, октябрь 2016

Материал подготовил Алексей Вишня