Я родился на Лиговке, на Тамбовской улице в доме номер семь. До революции это был доходный дом, он принадлежал моему деду, который унаследовал его от своей тёти. Они не были дворяне, просто были зажиточные. В 1917 году дед Пётр Николаевич отписал владение молодой республике под дулом револьвера системы Нагана. Комиссары выделили семье владельца всего одну большую комнату, и когда в 1958 году родился я, там проживали двенадцать человек. В блокаду в этой квартире умерли мои прародители, а дед погиб в 1939 году, он не вернулся с Финской войны. У бабушки было трое дочек, мама старшая из них. В начале лета 41 года маме было одиннадцать лет, и бабушка отправила детей в деревню.
В Псковскую область, в деревню Юшковы Сёла. Там они всю войну и просидели. Бабушка работала бухгалтером на Дороге Жизни, на Ладоге, за счёт чего и выжила, а её родители умерли здесь. Потом бабушка работала в Балтийском Морском Пароходстве, в Кронштадте, и ей дали квартиру в Петергофе. Там, на улице Озерковой, 3 я прожил с двух лет до семи. Петергоф – моя малая Родина. Родители купили квартиру на Ветеранов, и там я пошёл в первый класс и прожил в том районе тридцать лет. Потом купил ещё квартиру и поменял её на ту, в которой живу сейчас с семьёй почти двадцать лет.
Отец мой из Красного Села. Его родители переехали туда из Ярославской губернии больше ста лет назад. Красное Село – моя вторая малая Родина. Там внизу есть район, называется Рабочий посёлок. Несколько деревянных домов, большое озеро и первая в России бумажная фабрика. Дед там работал грузчиком. Всю войну отец провёл с родителями в Красном Селе. Его отправили на всё лето в Приморск под Выборг, он буквально на один день заехал за шмотками в Красное Село и застрял – так всю войну и просидел в немецком ближнем тылу. После победы, разумеется, всех живущих на оккупированной территории отправили в концентрационный лагерь под Саласпилс. Правда, все выжили: и дед, и бабушка, и отец, и его брат.
На музыку меня подсадил отец. У него были бобинные магнитофоны и большой приёмник «Фестиваль», у которого я вырос, и потому на всю жизнь полюбил ламповый звук. Отец собирал Высоцкого, Галича и всех подряд. Живя в Петергофе я учился фигурному катанию, и моим учителем был Юрий Кукин, который тогда только закончил институт Лесгафта и тоже жил в Петергофе. Отец задружился с ним и был в курсе всего. Кукин тусовался в КСП «Восток», там брал переписывать новинки и передавал музыку отцу. Поэтому с самого раннего возраста я знал, какие на самом деле песни в стране поются. Потом отец на четыре года поехал в ГДР строить теплоэлектростанцию, и я пару лет в 71-72 году с ним прожил. Там, конечно, с музыкой было получше: и радио ловились приличные, и пластинки все что захочешь. Хоть и социалистическая, но всё же Европа в те времена моё мировоззрение значительно расширила.
ГДР была спокойная страна. Мы часто ездили по достопримечательностям, историческим местам. Красивая страна, я до сих пор влюблён и езжу в эту страну с большой радостью. Жалею, что отец не оставил меня там заканчивать школу. Учился я не очень хорошо, отец решил перестраховаться и сдал меня в сварочно-приборо-строительный техникум на Измайловском проспекте недалеко от Варшавского вокзала. Он резонно полагал, что с такой успеваемостью институт я не осилю. Там проучился полтора года, а когда меня благополучно выгнали, пошёл работать на ЛОМО, а через год был призван на службу в ряды вооружённых сил. В конце июня 79 дембельнулся.
В техникуме у меня был дружок, Данилов, который жил в Александровской, что по дороге на Гатчину. Жил рядом с ДК, в котором на танцах играли Россияне. Всю зиму я ездил туда, и мы вместе ходили на танцы слушать Россиян, дружили с ними и ходили на все концерты. Ордановский был лет на пять-шесть старше нас. Они в то время были уже реальные звёзды, а нам по шестнадцать лет. Ещё с нами тусовались ребята из нашей группы – братья Чичерины – Виталий и Валентин. Они жили на Достоевской улице около метро Владимирская. Компанией из шести человек мы недели проводили вместе. Встречались в техникуме в понедельник, после занятий в кино пойдём или на концерт, а к ночи ехали ко мне ночевать всей ордой. Следующую ночь у Кутузова тусуемся, потом у Чичериных. И так неделями. Наши родители принимали нас, кочующих, такими, какие мы есть. Попав на Владимирский проспект, мы стали ходить в Сайгон и пельменную. В то время в городе музыки было мало, в Сайгоне рокеров ещё не было.
Весной 1977 года я пошёл служить. Служба прошла на Новой Земле – кочегаром на Северном Флоте. Когда я вернулся из армии в 79 году с роком вообще была тишина. Пустой город, и вообще ничего не происходило – тоска сплошная. Я возвратился на ЛОМО, спустя несколько месяцев ушёл кочегарить: В Петергофе, в Апраксином дворе. Потом кто-то меня затащил в стройотряд от Консерватории, и мы поехали на месяц в Ухту строить коровники. Продержавшись там три недели и осознав, что нас надинамят по полной программе, мы все разбежались. Возвращаясь из Ухты, я сел в поезд и прокатался на нём целый месяц. Попал в другой студенческий стройотряд из Сыктывкара, влюбился в девчонку и прокатался с ней четыре недели: Ленинград – Сыктывкар, Сыктывкар – Ленинград. Она была главой отряда и входила в ЦК ВЛКСМ СССР. Мне понравилось работать, я месяц отучился на ул. Шкапина и потом почти пять лет катался проводником. В основном ездил зимой на Мурманск в 185 поезде, четыре дня туда-сюда. Крайне тяжёлая работа, грязь, не поспать, но я был молодой и мне всё было нипочём.
У нас была рабочая бригада, мы хорошо работали и зарабатывали деньги. При Брежневе мы катались по «зелёной дороге»: ни один мент, ни один контролёр к нам близко не подходил. Мы всех кормили: рыбу возили, колбасу, поэтому нас не трогали. Потом у нашей бригады забрали 185 поезд и поставили на Москву. Всех возил туда и оттуда. Курёхина раз десять возил, и Цоя, Кинчева, Тропилло – всех возил. Мы всей бригадой зайцев брали на борт. От контролёров прятали их по разным щелям, но потом контролёры у нас вообще не появлялись. Они заходили в штаб-вагон, получали свои деньги и вагоны не проверяли. Можно было возить сколько хочешь. На Юг ездил, тоже возил наших людей. За одну поездку зарабатывал тысячу-полторы. Но всё испортилось, когда перевели на Москву. С одной стороны, интенсивно общался с московскими «писателями», с Ильёй Смирновым и Гурьевым, через которых вышел на Жарикова, или через Ваню Соколовского – лучший друг мой московский, но, в целом, мне очень не нравилось ездить по этому направлению: пока всех рассадишь, смотришь – вот уже и приехал. Спать некогда вообще, и денег негусто.
Тогда ещё только зарождалось большое рок-движение. В поезде у меня была мыльница и я транслировал русский рок на свой вагон. По Москве тусовался со страшной силой, стараясь посещать все возможные мероприятия, но из-за этого физически очень уставал. Или нужно спать весь день в поезде, тогда нормально, но выспавшись, ты никуда не пойдёшь и ничего не увидишь. Полгода прокатался, потом закосил месяц, потом два, потом шесть, а затем пришёл и задним числом уволился. Тогда было просто: пришёл, дал денег, и задним числом уволился. Болтался всё лето, не зная что делать, потом мне предложили кочегарить на Камчатке. С 86 года я то в рок-клуб книжку клал, то возвращался на Камчатку. И так, почти пятнадцать лет кочегарил, вплоть до нулевых . В 2000 году дом подключили к теплоцентрали и котельную закрыли. В том помещении мы сделали наш клуб.
Летом 1981 года мой приятель Игорь Леонов привёл меня в Рок-клуб. На первый фестиваль я не попал, но с 81 года стал ходить на все концерты с хорошей кассетной декой. Подключался и записывал с пульта. Активно ходил по всем квартирникам Аквариума, Кино, Кинчева. Развивалось потихонечку это движение в семидесятых годах. Сначала по десять-пятнадцать, по двадцать человек собирались. Вся информация консолидировалась в Сайгоне и передавалась с ушка на ушко. На Россиян выезжали в Русско-Высоцкое на нескольких автобусах 300-400 человек. Подружился с Геной Зайцевым и переписал у него всё, что было в Рок-клубе до меня. Ходил к БГ на улицу Софьи Перовской, к Андрею Тропилло, фактически стал архивариусом Рок-клуба, и, впоследствии, когда накопилась критическая масса мне это очень помогало жить. Тропилло понял, что я распространяю информацию, и каждый раз, когда выходил альбом он звонил и приглашал на перезапись. Я писал на хорошие хромовые кассеты, благо достать их было где.
Уже в 1983 году наступил бум рок-н-ролла: я ходил с Колей Михайловым на прослушивания, и принимал Алису в Рок-клуб, например. Очень мне понравилась первая Алиса, я был фанат. Сразу же задружился со Святославом Задерием, Шаталиным, Пашей Кондратенко. Задерия я потом на Камчатку взял. Был на прослушивании Телевизора, слабовата была их программа. Потом сели на трамвай и поехали Джунгли прослушивать. Джунгли вставили меня очень конкретно, я официально первый фанат группы. Настолько необычная была группа, конечно, и до сих пор неповторимая.
На II фестивале я уже писал все концерты, и на третьем тоже. Четвёртый фестиваль писали Тропилло с Вишней, они мне подключиться не дали и проморгали все записи – только четвёртого фестиваля из ДК Невский у меня толком нет, остальное всё есть. Подружился с Цоем, с БГ, а с Майком не получилось. Много был на квартирниках – и когда они вместе с Цоем, и когда он играл один, но контакта между нами не произошло. Майк по-чёрному бухал, а я нет. Наташу Науменко я не знал, и однажды на одном из фестивалей мы с Курёхиным начали к ней клеиться. Весь вечер кокетничали с ней, а потом пришёл Майк и возмутился:
– «Что вы к жене моей клеитесь?», – и мы извинились перед ними.
С Цоем мы очень тесно общались. Постоянно ездили с ним в Москву и обратно, и кочегарили вместе на Камчатке. Записывал его редкие акустические концерты и распространял альбомы, что писали Тропилло и Вишня. Цой вместе со своими друзьями часто посещал американское, немецкое и французские консульства, где ему дарили множество gifts – кассеты, маечки, футболки… всё это я скупал у него подчистую. Визиты и встречи были столь частыми, что какое-то время на это он мог спокойно жить. И Африка, и Гурьянов постоянно тусовались с иностранцами, я и у них скупал все подарки. Денег же было много, зарабатывал я более, чем достаточно.
В 1985 году в мою жизнь вошёл Аукцион. Они сразу мне очень понравились, я сразу стал их фанатом, мы подружились, и до сих пор это мои лучшие друзья. С Лёней Фёдоровым мы виделись каждый день, потому как жил он в Автово, а я на Ветеранов – две остановки на метро. И, до сих пор Аукцион – моя любимейшая группа, я считаю лучшая группа страны. Фёдоров развивается до сих пор, ищет новые формы для своего творчества. Они как Битлз – такая же сложилась шестерёнка, очень точный механизм. Ни одного лишнего человека нет. Величайшая группа. До того, как у них появились студийные альбомы, ходили лишь мои записи. «Рио де Шушары» только потерялся, а все остальные фестивальные концерты сохранились. В то же время в Питере появился Саша Башлачёв.
Я дружил с Женей Каменецкой. Мы познакомились с ней через Сайгон, через художника Олега Котельникова, которого Цой привёл работать в кочегарку. Олег был официальным художником группы КИНО. Каменецкая стала ходить на Камчатку, и однажды рассказала нам, что «прописала у себя одного иногороднего парнишку, надо вам его песни послушать». Впервые услышал его на третьем фестивале, где они пели с Шевчуком. Там Женя нас и познакомила на четвёртый день фестиваля. В тот день у Джимми {Урал Хазиев, друг Юрия Шевчука} в котельной на Московских Воротах проходил закрытый концерт, на котором играл Шевчук первый официальный концерт в Питере, и Башлачёв. В этой кочегарке работал Миша Борзыкин, Гена Зайцев и Джимми. Оба выступления я благополучно записал, потом это всё издали. Я сразу распознал в Башлачёве сущего гения, ибо был полностью подготовлен к тому, чтобы его адекватно оценить, благодаря бардовской подготовке в юности.
Я очень хорошо знал творчество Юрия Кукина, Александра Дольского, Галича и Высоцкого. Знал хорошо БГ и Цоя, но с первой песни Сашбаша «Чёрные дыры» я сразу въехал. В мае месяце потащил его к Вишне, и мы записали «Третью Столицу». Я стал работать с Башлачёвым в качестве импресарио и продюсера, одновременно устраивая ему концерты и фиксируя их на плёнку. Разумеется, ни разу не заработал на нём ничего, отдавая ему всё, ещё и приплачивая. Одевал, кормил своего подопечного, заодно устроил его к себе на работу в Камчатку. Уголь он не кидал, скорее был на подвесе, и каждый из нас работал вместо него. Формально он так до сих пор и работает на Камчатке истопником – он единственный, кто не уволился оттуда.
Егор Летов скрывался от ментов у меня дома. Он познакомился с Цоем, но крепко подружился лишь с Аукционом. Все остальные его сторонились, общаться с ним было очень стрёмно. Свинья по сравнению с ним был совершенно безобиден. Он был как бы политик, и все стремались. ГРОБ сыграли концерт в Рок-клубе, и публика была от них сильно в шоке. Бурлака, Джорж – они все были в панике. Правда, концерт был не очень удачный. Звук был очень жёсткий – не такой лояльный, как в его номерных альбомах. Тогда они выдали какой-то нойз, и песни все новые, но не было известных мне хитов. Летов мне привозил записи Янки Дягилевой, и в один прекрасный день она позвонила мне в дверь. Приехала по следам Егора с Нюрычем – своей подружкой. Без звонка, без предупреждения приехали. В неё все влюблялись, и меня это стороной тоже не обошло. Вся её группа – и Джеф, и Зелёный были по уши в неё влюблены, потому что она была абсолютно фантастическим человеком. Весёлая, хохотала зажигательно, энергия брызгала просто.
Вся эта сибирская тусовка меня поразила — я до сих пор обожаю этих людей, они совсем другие. Джеф, Кузьма – я влюбился в них навсегда. Летов был очень своеобразный. По тем временам они были очень энергичны. Наши уже все ходили расслабленными, а это были настоящие революционеры. Мы записали в 89 хорошую акустику Летова «Русское поле экспериментов». Потом Егор выпустил под таким же названием электрический альбом, а этот переименовал в «Русское поле эксперимента». Я записал альбом Янки «Продано», потом Олег Грабко это выпустил.
БГ я писал в 1984 году. Мне очень нравилась его серия про Инокентия и Полтораки, а записей хороших не было. Был «Бублик-альбом», но там эти песни исполняла Ольга Першина, к тому же я его и не слышал. Про Инокентия Борис пел на квартирниках, и я однажды ему предложил собрать эти песни в единый сет. Договорились и поехали к Сашке Сенину на Васильевский записывать Гребенщикова. Заплатили ему десять рублей, и он час-полтора нам пел. Потом мы с Грабко издали альбом «БГ. Стихи и песни». Очень хорошая получилась запись, я считаю. Однако, Борис её в свою официальную дискографию не внёс, но мне эта запись доставляет большое удовольствие. Мне вообще не нравится, как Летов или тот же БГ перелицовывают старые записи под другими названиями и вносят в свою дискографию чудовищную путаницу. Тот же Жариков этим же страдает. Навыпускал кучу каких-то альбомов с другими названиями – хрен разберёшь.
В девяностых я был подвешен в Рок-клубе. Ездил с Аукционом на Запад, в Москву, и тесно общался с Гражданской Обороной, пока Егор не завязал с концертной деятельностью. В 1989 появился Андрей Машнин, и в течение пяти лет я занимался только «Машнин Бэнд» и был директором группы. Работали очень плотно, записали четыре студийных альбома и несколько концертов. Нам помогали Гриша Сологуб и Женя Фёдоров. Тексты очень хорошие, его «Айя» перепел Егор Летов. Как водится, все думают наоборот, что Машнин Летова перепевает. После Машнина я больше никем не занимался, разве что помогал немного ребятам из группы «Пасхальное шествие».
Потом занимался клубом «Камчатка», когда ликвидировали котельную. Мне даже страшно подумать, сколько исполнителей прошло за эти годы через наш клуб. Сегодня особо выделяю «Чета Чиковани». Казахи из Алма-Аты уже более десяти лет живут здесь. «Пасхальное шествие», они уже двадцать лет существуют между Питером и Харьковом. Как обычно бывает, половина из них здесь живёт, а главный так до сих пор не переехал. Ещё Витя Джалилов из группы «Одинокий лётчик» многое мне открыл. Сейчас на Камчатке тусуются и играют ребята из группы «Никого нет дома» – очень яркий лидер у них.
Но такого шоу, что сделал Кинчев своим появлением в Ленинграде – ничего подобного тому с тех пор не появлялось у нас. Последний гений, которого я к сожалению не знал, это Веня Дыркин. Он в Питере был пару раз проездом, но не играл здесь ни разу. Умер от рака крови десять лет назад, совершенно гениальный был человек. В Москве он довольно много играл, но его промоутеры не смогли его раскрутить. Теоретически его можно было спасти, но нужно было денег много собрать, и не справились. Сейчас изданы все его песни – штук двадцать дисков. Очень талантливый дядька. Здорово играл на гитаре, он на высочайшем уровне поэт и очень музыкальный. А больше мне пока некого назвать, если не перечислять всех.
Для SPECIALRADIO.RU
Санкт-Петербург, Октябрь 2016
Материал подготовил Алексей Вишня
