ЦОЙ
С Сашей Башлачёвым судьба нас не свела, хотя мы с ним учились в Уральском Государственном университете, он учился на год старше меня. Он был филолог, а я философ. Однажды, спустя уже много лет мы с Юркой Шевчуком и Славкой Бутусовым решили помянуть Сашбаша. Купили портвейна, хлеба, кильки в томате, и завалились в общагу к девчонкам. Сели на койки друг против друга и поминали всю ночь не чокаясь. Зато на ленинградских фестивалях 86 – 87 я познакомился с Цоем. Мне не всё нравилось из того, что звучало на тех фестивалях, и я достаточно много времени проводил в буфетах. Стою один в буфете, и ко мне вдруг подходит человек восточной наружности и говорит:
– «Слушай, у меня бабок нет, а у тебя есть?» – я говорю:
– «Да, есть».
– «Можешь угостить?»
– «Угощу», – ответил я, и взял ему что он хотел.
Так получилось, что моё знакомство с Цоем началось с того, что я угостил его выпивкой. Сейчас у меня играет басист, который с играл с Цоем ещё до Рыбы. Они вместе учились в ПТУ, потом работали резчиками по дереву в какой-то мастерской. Его зовут Миша Сафошкин. У него сохранились его портреты руки Цоя, и фотографии, где они вповалку селёдками спят; Цой всегда ночевал где-то вне дома. Жили они далеко, и ему не удобно было добираться.
Я купил квартиру в центре, на Воронежской улице, в которой Цой часто оставался ночевать. Там жил художник один, и Цой часто у него зависал. Тот художник рассказывал мне, что Виктор спал в наушниках, чтобы ему в уши не заползли тараканы. А в девяностом году мы предприняли попытку познакомиться ближе. Они тусовались у одного художника, который жил в деревянном доме в Коломягах, играли там в настольный хоккей. Мы с Настей жили рядом и подумали, почему бы нам не потусить вместе, вроде знакомы уже. Не самые последние группы, могли бы и подружиться. Взяли жратвы, бухла, и приехали к ним.
Сели, всё разложили, а Цой с Каспаряном продолжают играть в свой настольный хоккей. Посидели, выпили с хозяином дома, а потом поняли, что парни-то совсем не настроены на общение с нами. Сильно мы были удивлены их поведением, их реакцией на нас. Мы как-то привыкли к тому, что если играешь рок-музыку, ты уже как бы свой, а здесь такое стойкое неприятие. Из наших был Сашка Беляев, Слава Бутусов и я. Ни Цой, ни Каспарян не проявили к нам ни малейшего интереса, ожидая лишь времени, когда мы уйдём. Мы поднялись и уехали. Так случилось наше знакомство.
Впоследствии я пересекался с Каспаряном много раз. Мы часто оказываемся в одних поездах.
Я всегда ненавидел гитаристов, которые играют много, мелко и всяко — я презираю таких до глубины души. От таких гитаристов ничего не остаётся – пыль одна. А есть такой, что может придумать соло из «Лето» – четыре-пять нот, и – это на века. И таких штук у “Кино” было много. Фирсов не даст соврать: я уже много лет регулярно хожу в клуб-котельную “Камчатка” днём и просматриваю “киношные” концерты. Потому что в период, когда я не был знаком с КИНО, я ими не интересовался. И потом, уже после коломяжской встречи подавно. А тут вдруг услышал где-то что-то, и зацепило так, что я решил хоть и поздно, но ознакомиться с творчеством Цоя. Каждую осень ставлю «Кончится лето», и вот эта добавка «Это» – она для меня многого стоит. Потому что среди всей безысходности, эта добавка из трёх букв оставляет нам надежду.
У каждого есть любимые строчки Цоя. Я люблю «самолёт с серебристым крылом», а у Насти любимое «на кухне синим цветком горит газ». Он прекрасен. Ведь он пэтэушник, но походя создавал шедевры из серии «Чёрт, почему это придумал не я?!» Ведь это всё лежало на поверхности, но в голову пришло одному ему. И если бы речь шла об одном «случайном» прорыве, ведь песен таких у него целая гора. Но, должен сказать, что даже самый большой гений имеет чёткое ограничение во времени.
Однажды Марьяна Цой пригласила нас с Настей в гости, дала поиграть на витиной белой гитаре, которую даже Рикошету не позволяла трогать – она у них в качестве талисмана была. Сомнительный талисман, учитывая судьбу Виктора, а так же самой Марьяны и Рикошета. Но, всё же я на ней немного поиграл Алюминиевые Огурцы, Марьяша всплакнула. Расчувствовавшись, она дала нам послушать песни, которые Виктор готовил для нового альбома. Никто никогда их не слышал, и, теперь уже скорее всего не услышит.
НАСТЯ
Настя Полева пела в группе «Трек», я играл с Пантыкиным в «Урфин Джюсе», и, как я уже сказал выше, между нами в то время царил жёсткий антагонизм. Мы соревновались дико, и вот однажды через третьих лиц нам от «Треков» пришло предложение справить Новый 1982 год вместе, на их территории, положив конец всем разногласиям. Мы с радостью приняли предложение, потому что соревноваться мы могли в лишь том, кто лучше и качественнее альбом запишет. Дружить нам никто не мешает. Там я с Настей и познакомился.
Она была замужем за басистом «Трека», но в близких отношениях с ним уже не состояла, хоть и жила с ним в одном помещении. Тогда ведь своих квартир не было ни у кого, и только у Лёши Балабанова было отдельное жильё. Мы познакомились, и выяснилось, что «Треки» на самом деле не хотят девочку в качестве фронтмена. Она была нужна, пока одним из лидеров там был Андрей Борщ, с которым они написали много всего вместе. Андрей скрипач, у него в Москве свой оркестр, и он был в то время основным автором группы «Трек». У них с Настей были общие вкусы, он не был женоненавистником и полагал, что женщина тоже человек, и тоже вполне может писать музыку. Продвинутый парень.
«Треки» же тяготели к суровой музыке. Они видели себя стоящими столбом в кожаных курках и кожаных штанах. С суровыми лицами пели императивные тексты: «ты должен», «ты можешь», они всё время навязывали, какими мы должны быть. Выглядело это чудовищно и глупо, но, по тем временам вполне себе канало. Когда Борщ покинул группу, Настя оказалась там не нужна. И я предложил ей создать что-то своё, в чём я мог оказать ей посильную помощь. Настя написала материал, и мы нашли музыкантов.
Лёнька Порохня тогда работал в техническом отделе университета, и там в подвале мы оборудовали студию. Записывали на «Олимп», переделанный на 38 скорость, а в качестве ревербератора использовали чёрную лестницу. Вынесли туда колоночку и организовали посыл; поставили подальше от колонки микрофон, и сделали возврат – получилась эхо-камера. Так родился альбом «Тацу» 1987 года. Он произвёл тогда достаточно большое впечатление – кассеты расходились со страшным свистом. Мы объехали весь СССР. Я незадолго до того занял у своей подружки 12000 рублей на Roland D-20, без особой надежды с её стороны на то, что я смогу их отдать. Спустя всего пару месяцев гастролей с Настей, я рассчитался полностью со всеми долгами. Масть попёрла, что называется. Где мы только не играли!
“НАУТИЛУС”
Потом был трудный период опять в «Наутилусе». Я же два раза там был: первый раз в попсовом, стадионном составе в конце восьмидесятых, когда из рок-н-рольщиков в группе были лишь Бутусов, Назимов и Могилевский, а остальные ребята профессиональные, из кабака. К ним пришёл Славка и предложил меня взять. Они снобливо поморщились, дескать зачем нам неуч таким профессионалам… и тогда Славка круто поступил, сказал, что уйдёт. Подвергнутые такому шантажу, они согласились взять меня. И их гитарист, который супер мега профессионал, пошёл за пульт.
Подружиться с ними было делом непростым, но я нашёл гениальный ход: мы разрабатывали песню «Доктор своего тела», соло для неё было уже написано тем гитаристом, что ушёл за пульт. Первая часть этого соло была действительно хороша, и я оставил её без изменений. Однако вторую часть я придумал свою. И Вовка Елизаров подошел ко мне и говорит:
– «Ты можешь и первую часть соло сыграть», – на что я ему ответил:
– «Нет, первая часть гениальна, я с твоего позволения буду её играть».
Мы обрели, наконец, согласие между собой. Славка, конечно, сделал тогда гениальный ход, что пригласил меня, потому что сами они не могли собрать программу. Там были чудовищные песни типа «Роты, из которых я вышел» или «Чужой». Жуткие песни, совершенно не те, что ожидала публика, а ведь мы уже играли стадионы! Из этого надо было сделать что-то разумное, и быстро, потому что музыканты рвались в чёс.
Практически за неделю я накидал идей, мы сделали аранжировки и поехали в Финляндию в тур по двенадцати городам. Очень успешно прошли концерты, и по возвращении в Екатеринбург на волне этой эйфории, куря в тамбуре Слава мне предложил вернуть Димку Умецкого в группу. Я был только за, поскольку это увеличивало рок-н-рольный процент в группе против кабацкого. Слава решил ехать к нему один, без меня. Вернулись домой, и, спустя несколько дней пришёл ко мне Димка Умецкий и сказал:
– «Егор, ты уволен». Я говорю:
– «Дима, ты конечно мне друг, но, всё же не ты принимал меня на работу, не тебе меня увольнять».
Спустя какое-то они приехали ко мне вдвоём. Слава сидел на кухне, не проронив ни единого слова. Умецкий снова озвучил мне, что я уволен, и они ушли. Видимо, Дима поставил условие Славе, что либо я буду работать, либо он. Они уединились в Москве и попытались записать там альбом, где «Боксер», «Красные листья» – они не смогли его записать. Он не вышел, они не смогли его доделать. Поэтому я всегда говорю, что зря они меня тогда убрали и потеряли столько времени. Я могу из любого говна сделать конфету – это мой единственный талант.
Они вызвали Александра Пантыкина. Тот приехал, посмотрел как они сидят и пьют коньяк с утра до ночи и думают, что у них получится альбом. И тоже ничем не смог им помочь – посидел с ними, плюнул и улетел домой. Всё это загнулось, Бутусов приехал в Петербург, в Коломяги, и собрал гитарный состав группы. Выписал меня, встретил в аэропорту, привез в Коломяги. Мы стали делать программу и записали альбом «Родившийся в эту ночь» ещё с Джавадом на барабанах.
Потом Джавад ушёл к Талькову, а мы взяли Алика Потапкина. Он пришёл из армии и мы сразу сделали с ним «Чужую Землю». Записывали в Москве, причем там же, где записывали “Чёрный альбом” КИНО – они прямо перед нами записывались. С этим мы вдоль и поперёк объездили Европу и Америку и Россию. Это был забавный опыт, потому что публика честно ждала заключительной части, в которой пелись хиты. Я чувствовал себя на своём месте.
В новом альбоме могло бы не быть ни «Прогулок по воде», ни «На Берегу Безымянной Реки». В «Прогулках» я сочинил гитарную мелодию вступления и основной бит куплетов. Когда делали «На Берегу…», она никак не вытанцовывалась, на вопрос , какой бы ты хотел её увидеть, Слава ответил, пусть будет похожа на «Ламбаду». Такой она и получилась. Я мог сделать как угодно: «чёрный низ белый верх, или белый низ чёрный верх». Если бы не эти две песни, я не знаю, как продавался бы этот альбом.
Потом опять произошла история великолепная. Насколько я помню, виноват был я сам. Илья Кормильцев к тому времени уже совсем не принимал участия в делах группы. У него был свой бизнес – какое-то спелеологическое оборудование, а мешки денег он получал такие же как Слава, который пишет песни, является фронтменом, участвует в записях, репетициях… и я сказал фразу подобную той, когда приходит басист и говорит: – «Ребята, я написал новую песню», после чего басист сразу будет уволен.
Так и случилось, когда Слава оставил мне рыбы «Титаника», я всё сделал и обнаружил себя сидящим в Коломягах, а группу на Свердловской киностудии, записывающей новый альбом «Титаник» без меня и без Сашки Беляева. Гогу однажды позвали, но он в основном сидел и пил, только в песне «Джульетта» сыграл на басу. А всё остальное сделали Лёха Могилевский, Олег Потапкин и Вадик Самойлов из «Агаты Кристи». Они втроём сделали весь этот альбом. И я тогда стал опять ждать от Славы гонца с моей трудовой книжкой. Гонца не было, но мы отыграли в СКК концерт, посвящённый Джону Леннону, после чего меня выгнали из Коломяг, гитару с примочками отобрали и уволили без выходного пособия.
Хорошо, к тому времени одна подружка моя –Таня, работавшая риэлтором в Петербурге, вовремя посоветовала мне купить себе жильё, отдав за него практически все карманные деньги и сбережения, которыми я владел после «Нау». Хватило мне на девятиметровую комнату с одним окном в коммуналке на Васильевском Острове. Потом мы с Гребенщиковым участвовали в каких-то цепочках, получали в Горжилобмене улучшение жилищных условий. Из Наутилуса я вылетел тогда навсегда. Редко, на двадцатилетиях, сороколетиях группы мы играем вместе, но совместная поступательная работа прекратилась, и более попыток возобновления мы не предпринимали.
ТАНЯ ЕЛЬЦИНА
Мой друг Андрей Зонов состоял в отношениях с Таней. Иногда мы заходили туда, потому что в то время как раз шла перестроечная борьба с алкоголизмом, а у папы Ельцина был бар, в котором всё всегда стояло. Таня была очень гостеприимна, и когда папы не было мы иногда заходили к ней. Илья Кормильцев таскал туда магнитофон, мы весело под песни опустошали тот бар до самого дна. Наутро приходил специальный человек. Он убирал пустые бутылки и наполнял пустой бар новым содержанием. Мне даже кажется, что именно мы стали виновниками расхожих мифов о пьянстве Ельцина.
Танин сын Борис был ещё маленьким, и, конечно, Тане с нами было интереснее, чем с ребёнком сидеть. На самом деле, в Екатеринбурге у нас была такая тусовка, в общем, круче нас никого не было. Все значимые культурные события происходили с нашим участием, особенно, когда появился Лёша Балабанов. У нас всегда была новая музыка – советские рок-альбомы выходили тогда пачками, и мы своевременно знакомили с ними Танину семью. И потом, когда они уже в Москве жили, мы встречались с ней на стадионе Динамо, где она играла в теннис.
НАСТЯ
Слово Тацу придумала Настя. Она писала для Кормильцева рыбу, и там присутствовали эти фонемы. Но Кормильцев же полиглот! Он знал все языки, он любые сочетания букв мог перевести на русский и облечь в доступную форму. Он нам сказал, что Тацу по-японски дракон. Вспомнил реальную историю про несчастного японского солдатика, которого оставили на одном из островов без связи, забыв ему сообщить о том, что война закончилась. И он тринадцать лет просидел в осаде на этом острове, пока американцы с военного корабля в рупор ему не прокричали, что война уже закончилась, империи больше нет. И тот не поверил американцам, так и не сдался. И, получилась хорошая песня о чувстве долга. Не так давно прототип этой песни умер.
Все тексты альбома «Тацу» написал Илья, а потом он бросил всех: и «Урфин Джюс», и «Настю» и меня. Кинул всех и остался лишь с «Наутилусом». Потому что мы его тексты правили, а Слава к ним даже не прикасался – пел как есть. Говорил, что вообще не считает возможным править его тексты. А как не править? Например, Илья мог сочинить такую конструкцию, типа «скат и спрут», что в настином исполнении звучало как «ссат и срут» – ну как такое можно оставить? В «Стриптизе» должна была быть строчка «развесив кишки на ветках» или ещё было у него «развевая золу по привычке». Естественно, «залупу привычки» мы тоже не стали воспевать.
Но с Ильёй мы всегда были в хороших отношениях. Тексты для второго альбома Насти написал Женя, младший брат Ильи Кормильцева. Тогда у нас принято было, что тексты для песен должны были писать отдельно выделенные поэты. У нас только Вовка Шахрин сразу стал петь свои песни, а мы отдавали предпочтение профессиональным поэтам. Однако, я всегда Настю убеждал, что она должна сама сочинять и петь свои тексты. Первый опыт, я считаю, удался, это песня «Танец на цыпочках». И дальше так всё оно и пошло.
А в 1991 году, уже будучи изгнанным отовсюду я возвратился в Екатеринбург и нашел Настю – она там была одна и ничего не делала. Я привёз её в Питер. Какое-то время мы жили в Коломягах, потом переехали на Боровую, потом на Марата, потом обрели Воронежскую, которую сдаём, а сами построили в Старой Деревне однушку, где живём по сей день.
А тогда в то время нас приютили ДДТ. Юрка пустил нас в свою студию, только он не знал, с кем нам писаться. А я смотрю, какой-то молодой паренек приколачивает рейки к потолку – Игорь Сорокин из Севастополя, он предложил нам помощь. Так записали «Море Сиам», где я практически всё сделал сам, потому что не было музыкантов. Годы были тяжёлые, но мы как-то всё записали, Настя отвезла альбом в Москву и втюхала его Морозу. По началу мы продолжали ездить со свердловскими ребятами, а потом по понятным причинам набрали питерский состав.
Это оказалось довольно непростым делом. С нами играл Серёга Наветный, но потом его позвали в «Сплин» и он ушёл. Алик Потапкин играл с нами семь лет одновременно с Аквариумом. Умудрялся ездить и с нами и с БГ. Выучил сорок песен нашего репертуара за два дня, потому что оказывается, он все их знал. Просто сел и просто заиграл. Потом он уехал в Финляндию на ПМЖ, а с нами по сей день играет Игорь Перебеев. На басу играет Миша Сафошкин, который играл с Цоем. Я научил Настю играть на гитаре, и теперь мы играем вместе на акустических гитарах: Настя играет гармонию, а я обыгрываю её. Иногда к нам присоединяется скрипач Аквариума Андрей Суротдинов, но очень не часто.
Таким образом справляемся мы вчетвером. Звукоря у нас нет, потому что люди, которые ставят аппарат обычно знают его лучше. Мы выстраиваем звук, а потом за пультом делать уже нечего. Регулировать ничего не нужно – мы сами следим за балансом. Мы очень много выступаем, но часто бывает так, что по приезду нас встречают и понурив головы говорят: – «Ну что, зато отдохнёте». А потом маленький городок узнаёт, что концерт состоится, и это не обман, потому что музыканты приехали. Они не покупают билеты предварительно, потому что не верят, что музыканты приедут. А потом за час до концерта раскупаются билеты, и мы играем при полном аншлаге.
Публика очень благодарная, долго не отпускает, осаждая нас после концертов. Часто я слышу: – «Егор, мне очень нравятся ваши песни, вы наш кумир!» Анекдотичные истории случаются, в которые трудно поверить: например, когда подходит к Юрию Шевчуку карлик и говорит: – «Юрий, я вырос на ваших песнях». В это трудно поверить, однако всё это правда от начала и до конца.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Санкт-Петербург, декабрь 2016
Материал подготовил Алексей Вишня
