*
Блатные песни я стал собирать мальчишкой в начале восьмидесятых. Началось всё с эмигрантов – Токарева, Гулько, Шульмана. Потом к этим именам добавились и наши исполнители «запрещенных» песен: Северный, Братья Жемчужные, Розенбаум, Беляев. О существовании Кости Беляева и его, скажем так, весьма своеобразном творчестве мне сообщил сосед, Илюша Цукерман, чья мама работала завлитом Еврейского театра, что располагался тогда на Таганке. Она часто бывала в богемных компаниях и в одной из них, как утверждал Илюша, столкнулась с этим самородком и даже приобрела парочку его кассет. Тут же на месте он напел мне несколько песен, от которых у меня буквально волосы встали дыбом.
Конечно, к своим 10-11 годам я был прекрасно осведомлён о существовании нецензурной лексики и даже сам нет-нет вставлял словечко-другое в разговор. Однако все известные мне к тому времени самые грязные ругательства не выдерживали никакого сравнения с тем, что я услышал в исполнении Цукермана. В нежный мозг советского школьника словно вплеснули ведро «царской водки», концентрированной кислоты из самой изощренной матершины, густо приправленной чем-то невероятно грязным, похабным, о чем в ту пору я едва догадывался.
Наслаждаясь произведенным эффектом, искуситель всё наддавал, все выплевывал мне в удивленное лицо то частушки-похабелки про девок, делающих непонятный, как мне слышалось, «бэнет» и почему-то «на общественных началах», то про попа, которого употребили в ж… или про некоего Ивана Кузина, гордящегося своей «кукурузиной».
Вслед за частушками пошли и песни одна другой злее. Напевшись всласть, Цукерман в завершении «творческого вечера» сообщил, что исполнитель озвученного им репертуара в данный момент сидит в тюрьме. Сей факт, признаться, меня совершенно не удивил. Когда через неделю первый шок схлынул, любопытство взяло верх и захотелось всё-таки услышать первоисточник. По знакомым я достал-таки ленту с записями Беляева. Оригинал звучал не в пример лучше «копии». И хотя слов, мой охочий до «клубнички» сосед не переврал, передать шарм, обаяние, а вместе с ними и уникальный юмор, иронию этого исполнителя, Илюша, увы, не смог.
Высокий же голосок загадочного Кости Беляева, выкрикивающий под треньканье гитары все новые и новые вирши, где каждое второе слово было матерным, ничего, однако, кроме улыбки не вызывал. Понять природу этого феномена я тогда не смог, да и вряд ли о ней задумывался, но имя исполнителя запомнил и стал охотиться за пленками с его песнями. Их оказалось немало, и присутствовали там, конечно, не только «подзаборные песни», но и просто юморные одесские «штучки», и едкая сатира, и даже любовная лирика.
Артистизма Беляеву, как оказалось, было не занимать, и у него загадочным образом получалось органично звучать в самых разных жанрах. Информации об исполнителях музыкального андеграунда в СССР почти не было. Мы все собирали ее по крупицам в газетных фельетонах, в очередях или кухонных посиделках и потому неудивительно, что все мои попытки прояснить судьбу «матершинника» закончились тогда фиаско. Но имя это я запомнил.
**
Прошло 15 лет. Практически всё, бывшее в Союзе под запретом, давно перестало быть тайной. Календарики с Вилли Токаревым продавались в каждом киоске, пластинки загадочных «металлистов», чьи переснятые фотки я проявлял в кромешной тьме, закрывшись в ванной, никому не нужные пылились на полках магазина «Мелодия» и даже про Аркашу Северного была написана книга и снят документальный фильм. И только о Косте Беляеве не было ни слуху ни духу. То ли он продолжал сидеть в лагере, то ли эмигрировал, а может и вовсе умер…
Летним днем 1997 года я заглянул в крошечный павильон на Выхинском рынке и остолбенел: на прилавке лежала новинка – компакт-диск Кости Беляева «Озорной привет из застойных лет». На пластинке оказалась дюжина известных мне по старым временам вещиц. Матерных песен там, конечно, не было, но подборка была хорошая. К тому же все песни были аранжированы. Диск всколыхнул воспоминания, и я возжелал восстановить те старые, давно потерянные в водовороте девяностых, записи. А ещё лучше – разыскать самого исполнителя, который, как следовало из текста на вкладыше, недавно освободился из заключения. Интернета тогда не было, но уже было загадочное «фидо», где, бывало, зависал один мой коллега по работе. Однажды он сообщил, что кто-то выложил справочник со всеми адресами и телефонами москвичей. Я попросил его скачать информацию и, распечатав пачку листов на букву «Б», принялся искать нужные инициалы.
Часа три спустя, обзвонив человек двадцать, я нарвался на знакомый голос. Сейчас не вспомнить откуда, возможно из разговоров между песнями, что звучали на записях его домашних концертов, но отчество исполнителя мне было известно.
– Константин Николаевич?
– Я слушаю…
– Вы тот самый Беляев, который поет одесские песни?
– Тот самый…
Наговорив дежурных комплиментов, я спросил, не сохранилось ли у него старых записей. Оказалось, сохранилось и, более того, Беляев сам предложил мне купить у него диски.
До августовского кризиса было ещё далеко, и доллар стоил не то 5, не то 6 рублей, поэтому запрошенный Константином Николаевичем полтинник за диск, показался мне суммой не маленькой, но подъёмной. Я сказал, что хотел бы встретиться в выходные, но Беляев стал мягко, но настойчиво убеждать, что лучше бы встретиться прямо сегодня. Отнекиваясь и ссылаясь на неотложные дела, я в какой-то момент понял, что мой собеседник просто-напросто отчаянно нуждается в деньгах. Войдя в ситуацию, я согласился, не в этот же, но на следующий день приехать к нему домой. Благо и жил он неподалёку от моей тогдашней работы, на Аминьевском шоссе.
Дверь мне открыл крупный мужчина, одетый по-домашнему, в майку с надписью «Университет Огайо» и советские тренировочные со штрипками. Поздоровались. Он жестом пригласил пройти. Скромная однокомнатная квартира. Всё абсолютно стандартно: стенка, ковер, фото на обоях… Глаз зацепился только за хорошую аппаратуру. Поймав мой взгляд, Беляев тут же заговорил: «Люблю хорошую технику. Моя слабость. Я когда освободился, стал заниматься продажей заграничной техники, был посредником. Тогда это была редкость, и я неплохо зарабатывал, даже заграницу ездил, в Лондоне дважды побывал. Ведь после тюрьмы у меня совсем ничего не осталось. Все прахом пошло… Коллекция какая шикарная была…» – он тяжело вздохнул.
К моменту нашей встречи я уже знал, что посадили Константина Николаевича в 1984м за «незаконное предпринимательство» – писал за деньги музыкальные новинки из своей фонотеки всем желающим. «Меня ведь случайно взяли. Ждали моего соседа, устроили засаду и пока его выслеживали, видят, что ко мне какие-то люди все время ходят, ну и решили присмотреться, а тут как раз Андропов стал гайки закручивать, и я попал под раздачу. Четыре года лагерей в моём-то возрасте. Не шутки» – снова вздохнул Беляев и надолго уставился в окно.
– Я тут диски тебе подготовил, – встрепенулся маэстро. – Ты старые просил, вот смотри, нашёл кое-что, но у меня их немного, всё пропало после ареста. Зато я сейчас новые песни всё время записываю. Не хочешь послушать?
И, не дожидаясь моего согласия, он включил на полную мощность диск с лирическими песнями. Причём часть из них была спета почему-то по-английски.
Не в силах выдерживать мощную звуковую волну, я вежливо улыбался и в то же время давал понять, что вполне успел насладиться новинкой. Но Беляев не унимался, дождавшись пока песня отзвучит до последней ноты, он завел следующую, потом другую. Оставалось молча терпеть.
– Слышишь какой звук! Там же целый оркестр! А песни какие! – взяв в руки диск, он стал подробно и четко читать содержание диска и не прервался пока не дочитал до самого конца.
«Почему он не мог просто дать мне диск, чтобы я сам прочитал?» – мелькнуло в голове.
– А почему Вы на английском запели?
– Так я же профессиональный преподаватель английского, – неожиданно заявил Беляев. – Я и зарабатывал всегда частными уроками, а записи это все так было, для души больше. Тебе кстати язык подтянуть не надо? Я недорого беру, 10 долларов за урок.
«Какая-то сакральная цифра у него эти 10 долларов» – вспомнил я про цель своего визита.
– А из старых дисков что у Вас осталось?
Он взял несколько пластинок и приготовился зачитать мне трек-листы, но я поспешил забрать их у педантичного хозяина и ознакомиться с содержанием сам. Выбрал два или три, отсчитал деньги.
– А новые, что не хочешь? – спросил он с обидой.
– В другой раз, Константин Николаевич.
***
С того визита мы стали изредка созваниваться, и раз в пару-тройку месяцев я заезжал за очередной порцией дисков к нему домой или встречался на Горбушке, где Беляев проводил каждую субботу. Примерно полгода спустя он позвонил мне и, явно волнуясь, сообщил, что в концертном зале Олимпийской деревни у него запланирован первый большой концерт. Отказываться было нельзя, да мне и самому хотелось послушать маэстро вживую.
Ровно в семь Беляев, облаченный в солидный серый костюм, – не дать ни взять – профессор, -вышел с гитарой на сцену и сел на приготовленный стул. Перед собой он водрузил пюпитр с текстами, и понеслось прямо как в его же песне: «Я долго пел, не выдержали струны…». Было видно, что Беляев очень старается и отчаянно волнуется, но прежнего задора не ощущалось. То ли возраст виной, то ли обстановка давила на него, или мешали тексты, к которым он прилип и фактически не пел, а читал с листа. Но прежнего озорного Беляева тут не было совсем. Звучала на протяжении полутора часов одна длинная-длинная песня. Антракта не предполагалось.
Часа через два я вышел покурить и услышал разговор гардеробщиц:
– Когда же конец, Кирилловна?
– Да, пес его знает, он, говорят, сидел долго. Теперь дорвался, со сцены не стащишь…
Как ни зло прозвучали эти комментарии, доля истины в них была. Пели Беляев и его друзья в тот вечер неприлично долго, и публика потихоньку стала из зала уходить. А он в упоении всё бил и бил по струнам. Но, так или иначе, дебют состоялся, и Беляева стали звать с выступлениями то в казино, которых тогда было пруд пруди, то в ночной клуб, а то и в концертный зал. Оказалось, что таких же как я поклонников, знакомых с его песнями ещё по советским временам, осталось немало. Один из лучших его вечеров прошел в зале Дома журналистов. Наблюдался аншлаг, и шансонье пребывал в прекрасном настроении.
– Смотрите, Константин Николаевич, полный зал, – польстил я артисту.
– Мои сто человек на меня всегда придут! – отрезал Беляев.
****
Наблюдение было верным. Пережив трудные времена после освобождения и новый провал в конце девяностых, когда посредничать при продаже электроники стало невозможно, Беляев мало-помалу стал зарабатывать на жизнь концертами и продажей дисков. Он не стесняясь и ничего не боясь, прямо со сцены озвучивал свой номер домашнего телефона и приглашал всех желающих звонить и приезжать за дисками. А записывал новые концерты он, стоит отметить, без устали.
Где-то через полтора-два года после первого визита я вновь оказался в его однушке на Аминьевском шоссе, и он с плохо скрываемой радостью сообщил:
– Иду на рекорд! Вчера записал свой сотый альбом!
– Темпы, однако… – удивленно подумал я.
Тогда я ещё не знал о существовании другого московского шансонье – Александра Волокитина, у которого сегодня в дискографии более тысячи «альбомов».
Меж тем, бурная деятельность, развернутая певцом, приносила свои плоды. Его стали приглашать на ТВ в программу «В нашу гавань заходили корабли…», о нем писали газеты, а в 2000 году, когда открылось «Радио Шансон», его имя неизменно объявляли в эфире с приставками «мэтр» или «патриарх» шансона. Да он, в общем-то, действительно таковым и являлся. К Беляеву потянулись молодые исполнители. Приезжали, общались, фотографировались… Катерина Голицына в знак уважения подарила компьютер, и Константин Николаевич стал выходить в интернет. Радовался, как ребенок.
Поклонники сделали ему сайт, который он ежедневно по несколько раз проверял. В отличии от многих пожилых людей и старых меломанов, он с огромным интересом воспринял новый, почти «дискотечный», звук «русского шансона», сам покупал в свою коллекцию диски Круга, Полотно, Наговицына и многих других молодых артистов. А позднее стал даже вести колонку в какой-то газете, где писал рецензии о новинках жанра.
В декабре 2000 года «Радио Шансон», организовало грандиознейший музыкальный марафон «Звёздная пурга». Открыть концерт выпала честь Константину Николаевичу, чем он был несказанно горд. За пару недель до этого он звонил мне и предлагал купить билеты со скидкой, которые ему, видимо, выдали организаторы. Я согласился, а потом не перезвонил и билеты не забрал. Он обиделся, и лет пять-шесть мы почти не общались, лишь кивали друг другу издалека, изредка пересекаясь за кулисами сборных концертов.
*****
В 2008 я начал писать книгу «Песни, запрещенные в СССР», где одна из глав была посвящена Беляеву. Чувствуя себя несколько виноватым, я всё-таки решился и набрал давно знакомый номер. Константин Николаевич ничем давнюю обиду не обнаружил, радушно пригласил в гости и обещал всякое содействие. Приехав, я словно вернулся на десяток лет назад. Та же квартира, всё тот же подтянутый, но чуть постаревший хозяин, облачённый, кажется, в те же неизменные треники и майку с заграничной надписью.
Он с охотой дал интервью, подписал разрешение на использование песни, снабдил фото. Перебирая снимки из альбомов, с удовольствием вспоминал, где они были сделаны, с кем: «Вот мы с Игорем Эренбургом на югах с нашими любовницами, а это я в Москве, когда в институте преподавал, видишь, какой костюм на мне? Финский, в «Берёзке» за чеки брал. А это я в квартире на Тверской, которую снимал у Ляли Чёрной из «Ромэна». Какие мы там концерты закатывали! И Жванецкий, и Высоцкий там бывали…».
– Константин Николаевич, так может про Вас книгу сделаем? Издадим мемуары?
Я был практически уверен, что он не откажется от такого предложения. Но к моему удивлению Беляев предложение категорически отверг: «Не нужна мне никакая книга. Я весело пожил. Как хотел. Всё было, так что писать про это? Ничего не вернуть – пиши не пиши. Песни мои слушают, знают, и ничего мне больше не надо… Пожить бы только ещё…» – сказав последнюю фразу, он как-то осекся и надолго умолк. Я украдкой поглядел на него, окинул взглядом старую кухню, нехитрую мебель, рассыпанные хлебные крошки на столе, и сердце, как ни банально прозвучит, сжалось. Захлестнула волна сочувствия, жалости… Прощаясь, я купил у него несколько дисков и обещал быть на ближайшем концерте в трактире «Бутырка».
В тот раз в зале было много народу, Беляев продавал диски, фотографировался, я было сунулся щёлкнуться на память, но кто-то оттер меня, и я легкомысленно подумал: «А, в другой раз…». Так ни одной фотки с Беляевым у меня и не осталось. Не то в октябре, не то в ноябре 2008 он позвонил снова: «Я тут концерт организую ко дню рождения. Приходи…». Я принялся отнекиваться, ведь со времени нашей встречи в «Бутырке» прошло-то всего ничего. – Приходи! – как-то грустно и по-театральному проникновенно снова попросил Беляев. – Ведь это мой последний концерт… «Старик на жалость давит» – вскипело в душе раздражение. Но вслух я спросил:
– Почему это последний?
– Совсем плохо с сердцем у меня. Нужна операция, говорят, да боюсь я. Чувствую, не выдержу.
В ответ я понёс какие-то банальности про его цветущий вид, про отсутствие вредных привычек (он всю жизнь не пил и не курил), про «75 – не возраст» и прочую приличествующую ерунду. И на концерт, естественно, не пришёл, снова подумав: «в другой раз». В начале февраля общий приятель сообщил, что Беляев в больнице ждёт операции на сердце. А 20 числа он умер на операционном столе.
Не могу сказать, что кручу сегодня диски Беляева ночь напролёт, но вспоминаю о нём всегда с теплотой и легким чувством вины. А если уж и тянется когда рука к полке с пластинками, то всё чаще я беру именно тот диск с лирическими песнями, что так не по душе пришелся мне в первую нашу встречу двадцать лет назад: «Громко пел соловушка там вдали песенку о счастье, о любви…».
Светлая Вам память, Константин Николаевич, и спасибо за песни…
Константин Николаевич Беляев родился 23 ноября 1934 года, умер 20 февраля 2009 года.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
февраль, 2017
