Мечту вы сами себе не создаёте, она вдруг вас окружает, появляется ниоткуда и захватывает, занимает всё ваше сознание. Её нельзя придумать. Всё началось с пионерского лагеря. Мне было 7-8 лет, когда я в первый раз увидел горн. Он так ярко сверкал на солнце, просто завораживал. Но ещё эта штука издавала очень красивый звук. Мне так захотелось дунуть, и самому попробовать его извлечь, что я набрался смелости и попросил горниста об этом. И он разрешил…
Мечта стать трубачом появилась позже, в пятидесятые годы, уже после смерти Сталина, когда на газетных прилавках вдруг возник впервые за много-много лет американский журнал под лаконичным названием «Америка». Он был жутким дефицитом, но моя мама работала в ТАСС, имела возможность его достать, и приносила этот журнал домой. В одном из номеров я увидел фотографию Луи Армстронга. Снимок был настолько профессионально сделан, настолько здорово, что глядя на фото, можно было услышать звук трубы. Я был загипнотизирован этой фотографией. Это шедевр! Такого добиться визуальными средствами… Как фотографу это удалось? Не знаю.
Я в то время уже посещал художественную школу. Мои рисунки хвалили, отправляли на выставки. И когда я увидел Армстронга с трубой на развороте журнала, я тут же решил запечатлеть его. Достал акварельные краски, взял новый лист жутко дефицитного в то время ватмана и нарисовал его. Но весь мой рисунок уместился на половинке листа, и чтобы драгоценный ватман не пропадал зря, я рядышком уже не красками, а просто карандашом изобразил себя, играющим на трубе. Кстати этот рисунок до сих пор висит у меня в квартире. Вот с него все и началось, хотя в то время, когда я рисовал, мне даже в голову не приходило, что я сам однажды буду играть на этом инструменте.
Вот так из ниоткуда родилась моя мечта… С тех пор я стал учиться музыке, и лет с 17 стал подрабатывать на всяких халтурах, играть на танцах, на всяких вечерах отдыха. В то время я уже знал слово «джаз», но услышать саму музыку было почти невозможно. И вот однажды в перерыве между номерами мой товарищ Толя Бойко (никогда мне не забыть имя этого человека) говорит: «Валерка! Приходи завтра. Я та-аакую штуку по радио записал. Это сногсшибательно. Обалдеешь!». Тот день я помню в мельчайших деталях: как ехал в метро до станции «Сокол», как шел потом дворами к его подъезду, как шумели майские деревья…
Я поднялся на этаж и увидел, что дверь почему-то не заперта, вошел в комнату к Толику, а он, может быть, за минуту до этого проснулся, ещё в кровати лежал. И как только он увидел меня, то ни сказав ни «здравствуй», ни «проходи», тут же нажал на клавишу магнитофона и оттуда полилась музыка. И то потрясение, которое я испытал, я ощущаю по сей день. Уже потом я узнал, что это была вещь Клиффорда Брауна (знаменитый трубач – прим.авт.). Я сразу понял, что это моя музыка и только ее я хочу играть. Толя сообщил мне, что записал эту композицию с радио «Голос Америки» и что там идет программа «Час джаза» с Виллисом Конновером. Я просто потерял рассудок, стал, как заведенный бегать по Москве, обзванивать всех. И оказалось, что у людей есть на пленках записи разных джазовых оркестров.
Одна из первых лент, которая попала мне в руки, была запись оркестра Арта Блейки и его «Посланцев джаза» («Jazz messengers»), мне ее дал мой приятель по имени Володя Быков, у него ещё была жена тогда Регина, позднее она вышла замуж за актера Михаила Казакова. Они были чуть старше меня, и я частенько заглядывал к ним в гости послушать музыку, потому что на первых порах у меня даже не было магнитофона. Представьте себе, что значило во времена рассвета Советского Союза подростку услышать такую музыку. Мы жили в эпоху, когда всё подвергалось цензуре, и тут глоток свободы – джаз Арт Блейки. Это был, наверное, 1959 или 1960 год. «Железный занавес» ещё не проржавел и об Америке никто даже не мечтал. Но вот, как хотите это воспринимайте, но в какой-том момент я просто понял, узнал, почувствовал, что настанет день и я буду играть вместе с Арт Блейки и «Посланцами джаза». Вечером я засиделся у Быковых и когда прощался, так и сказал им: «Вот увидите, я буду играть в оркестре “Jazz messengers”».
С тех пор я стал слушать передачи Конновера. Я знал, когда будет передача, на каких волнах. Между прочим, номера этих волн я помню до сих пор: 13, 15, 17… Мне очень нравился его красивый голос, которым он объявлял следующий номер и, конечно, та подборка артистов, которых Конновер давал в эфир. Как ни странно, его программы почти не глушили, вой и треск начинались, когда шла какая-то политическая информация, а музыку мы могли слушать почти без помех и записывать ее. Вот так люди собирали целые коллекции. Недавно меня спросили, был ли джаз оружием Холодной войны? Я думаю, что в какой-то степени был, потому что эта музыка в эфире привлекала огромное внимание, прежде всего, молодежи.
Ну, я, конечно, тоже приобрел радио, все настроил, подключил к нему магнитофон и уже записывал с этих коротких волн людей, которых мы назвали «Богами джаза»: Чарли Паркер, Каунт Бейси, Арт Блейки… Пик гонений на джаз я миновал, все эти лозунги: «Сегодня ты играешь джаз, а завтра родину продашь!» они как-то прошли мимо. Хотя я знал, что бывали случаи, когда людей за увлечение джазом раньше чуть ли не в тюрьму сажали. Что я видел сам, так это сцены в кафе «Молодежное» задержания фарцовщиков, спекулирующих дисками. Однажды прямо на моих глазах парню скрутили белы рученьки за попытку продать или обменять у иностранца джазовую пластинку.
Программы Виллиса Конновера и записи, которые я добывал по друзьям и знакомым, были основным источником информации, я слушал потом эти оркестры не часами, а буквально сутками, чтобы потом разложить все по звукам, по нотам, по аккордам и попытаться повторить. Я учился у великих заочно, потому что в СССР тогда почти никто из серьезных джазменов не приезжал. Как вдруг в 1972 году всю Москву облетела весть: в Союз едет оркестр Дюка Эллингтона! Мы забегали… Как туда попасть? Увидеть самого Эллингтона хоть краешком глаза? Удивительно, что много лет спустя мне доведется играть в его оркестре. Правда, сам Дюк к тому моменту уже отправился в лучший мир и коллективом руководил его сын Мерсер Эллингтон. Но все-таки удивительно, на какие зигзаги способна судьба.
Так вот, тогда в джазовой тусовке начался переполох. Я к тому моменту был уже состоявшийся музыкант, уже поиграл в блестящем трио Вадима Сакуна в кафе «Молодежное», потом работал в других коллективах. В общем, услышав о приезде Эллингтона, мы разузнали, что запланирован не один концерт, а целое турне по Советскому Союзу и первый город на его пути – Ленинград. Мы с ребятами взяли отгул и рванули в Питер. Начали искать гостиницу, где его команда остановилась. Нам какую-то назвали, и мы помчались туда. Ждем час, другой… Уже сомнения, может не здесь они. Как вдруг двери лифта открываются, и они друг за другом как пошли… Узнали, что они едут на репетицию в филармонию. Мы тоже – туда. А вокруг здания уже толпа. И только мы приехали, они уже из автобуса выходят. А там все запружено народом: милиция, фотографы, корреспонденты. Не подойти. Но я как-то протискиваюсь и стою вместе со всеми вдоль лестницы, по которой они поднимаются. И что вы думаете! Идет саксофонист Пол Гонсалес и уже проходит, но потом вдруг возвращается и неожиданно просовывает руку в толпу и буквально вытаскивает меня за плечо, обнимает и говорит фотографу: «Сфотографируйте нас, пожалуйста!». Этот снимок есть в моей книге «На оборотной стороне звука». Ну, что это, как ни судьба?
Вечером мы попали на концерт Дюка Эллингтона и впечатления от встречи с живым Богом были непередаваемы. А потом они приехали в Москву, и я умудрился раздобыть приглашение на встречу с ними в Доме дружбы с Америкой. Как-то так назывался этот дом на Арбате, и там уже познакомился с Дюком лично и даже пожал ему руку. У меня и с ним есть фотография и не одна. Кто-то щелкнул нас. Он потом выпустил книгу о гастролях в СССР. Она выдержала много переизданий, и в одной из них есть кадр, где Эллингтон стоит с балалайкой, дурачится значит, а рядом я. А в американском издании моей книги есть фото, где мы с моим другом детства, музыкантом Виталиком Клейнотом стоим с краю, а в центре Дюк Эленгтон и Леонид Утесов. Пару дней спустя после встречи в Доме дружбы мы вместе с участниками оркестра Эллингтона устроили совместный джем-сейшн.
И вот представьте себе, когда я отыграл и сошел со сцены, чувствую, что ко мне как-то много внимания со стороны моих же товарищей. Оказывается, стоило мне начать играть, американцы стали поднимать пальцы вверх и отпускать реплики, как здорово, мол, парень играет. Я ничего не преувеличиваю, те, кто были там, подтвердят мои слова. События эти происходили за год до моего отъезда.
Летом 1973 года я эмигрировал, как «лицо еврейской национальности» (хотя я не еврей и при подаче документов просто наврал, что у меня есть родня в Израиле), и вскоре оказался в Штатах, в джазовой «Мекке», в Нью-Йорке. Замечу, что так было не всегда, центр джазового мира менялся. Сперва это был Новый Орлеан, потом – Чикаго, а в 70-80-е – Нью-Йорк, а в 2000-е, на мой взгляд, им стала Москва. Основная причина, по которой я покинул Россию, это мечта играть вместе с «Посланцами джаза» Арта Блейки. В Нью-Йорке я работал первое время в универмаге на 34-й улице, получал копейки, но каждый свободный вечер стремился проводить в джаз-клубах, обзаводился знакомыми, иногда играл в джем-сейшенах, да и просто слушал живьем тех артистов, которые казались нам в СССР недосягаемыми.
Однажды мне знакомый барабанщик сообщил, что «Посланцы» будут выступать в клубе «Five Spots». Я пришел, сел в зале среди публики и как завороженный смотрел и слушал их фантастическую музыку. Когда они закончили я решил подойти к Арту Блейки поближе, чтобы рассмотреть его. Он был такой крепкий мужик невысокого роста, может на пару инчей повыше меня и держался очень уверенно, но в то же время по-свойски. Я почему-то, глядя на него, сразу вспомнил корешей своей юности с Мазутного проезда в Москве. И тут, почти как тогда с Эллингтоном, случилось маленькое чудо: один парень, музыкант, который стоял возле Блейки, узнал меня по совместным джем-сейшенам и говорит ему: «Посмотри, Арт, этот малый только что вырвался из Союза, но играет он, как сам Клиффорд Браун!».
Блейки эти слова, как видно, заинтересовали и он говорит: «Ну, раз ты так здорово играешь, то, давай, покажи нам…». А я в этот день, как назло, не взял с собой инструмент. – Я трубу дома забыл, – говорю. – Завтра приду с трубой. – Вот завтра и поговорим, – отрезал Арт и потерял ко мне интерес. На следующий день я с футляром сидел за первым столиком, и едва они отыграли, подбегаю к Блейки и говорю фразу, которую учил весь день: «Мистер Блейки, можно мне с вами чуть-чуть поиграть сегодня?». Он меня вспомнил, как ни странно, посмотрел так с усмешкой на футляр, и кивнул: «Выйдешь в конце второго отделения!». Сижу волнуюсь, а тут ещё, как назло, в финале концерта на сцену вышли два очень знаменитых трубача – американец и японец – и стали играть, да ещё как играть – высший класс! И я сижу просто ни жив ни мертв, и не понимаю, как мне быть. Выходить? Или сидеть и ждать сигнала от Арта? И тут они закончили, Блейки подходит к микрофону, и я понимаю, что он через секунду скажет: «Концерт окончен. Всем спасибо». Мысли в голове завертелись: «Да я же такой же как они, посланец джаза. Стоило ли бежать из Союза, чтобы на пороге своей мечты смалодушничать?». И тут Блейки подмигнул мне, мол, давай.
Я пулей рванул на сцену и заиграл. А позади меня сидел один молодой ударник и помогал мне вести тему. В какой-то момент я услышал, что ритм как-то изменился. Я на музыкальном языке выдуваю фразу: «Что случилось?». Он мне отвечает: «Играй, все в порядке!». Я не понимаю, в чем дело, снова спрашиваю, а потом обернулся и обалдел – место за барабанами занял сам Арт Блейки. …Времени не существовало. Я весь растворился в звуках своей трубы. Мне хотелось выплеснуть все, чему я научился за эти годы. И, видимо, это удалось. В зале зааплодировали, а сам Блейки схватил меня, притянул мою голову к своему плечу и говорит: «Ты будешь играть у меня в оркестре!». Мне было очень лестно, но я уже имел некоторое представление об Америке и был уверен, что он говорит так из вежливости. Но оказалось, что Арт сказал это от чистого сердца и три года спустя я действительно вошел в состав его команды, объездил весь земной шар и записал с ними дюжину дисков.
Так продолжалось четыре года. У меня ещё не было американского паспорта и один Бог знает, чего это стоило иной раз Арту Блейки, чтобы убедить пограничников пустить меня в ту или иную страну без паспорта и, порой, без визы. Иногда, кстати, не хватало даже его авторитета, и однажды в Норвегию меня так и не пустили. Когда Блейки умер, я записал альбом его памяти «A star for you», там есть одна композиция «Uh-Oh». По-русски можно перевести как «Ого», наверное. Это Блейки так всегда приговаривал, когда его что-то заинтересовывало или нравилось.
Вот так сбылась моя мечта. Я действительно стал играть с «Посланцами джаза». Помните я рассказывал в начале, как ходил в шестидесятые годы к Володе и Регине Быковым слушать джаз и как заявил им, что буду играть с Арт Блейки? Так вот история имела продолжение. Году в 1981-82 в клуб, где я давал концерт, пришла одна женщина, в которой я не без труда узнал Регину. За двадцать лет красота её несколько поблекла, но речь не об этом. Оказалось, что она тоже недавно эмигрировала и, узнав, что я выступаю, решила встретиться. – Валерка! Ты помнишь, тот вечер, когда ты заявил нам, что будешь играть с Арт Блейки? – Помню… – Знал бы ты, как я плакала потом, когда ты ушел? – Но почему, Регина? – Мы с Володькой решили, что ты сошел с ума. Он так и сказал: «У Рыжего поехала крыша». Она потом даже сделала из этой истории рассказ.
Я был рыжий в молодости как факел и кудрявый. Волосы прямо клубились, как у афроамериканцев. И вот года за два до смерти мама мне показывает фото моей прабабушки и говорит, что она лицом была темная. «Здрасьте, – думаю – Это что же выходит, во мне черная кровь есть? Вот откуда значит весь джаз…». Недавно я рассказал эту историю своему другу из группы Арт Блейки, чернокожему музыканту Бэбби Уотсону. Он посмотрел на фото и говорит: «Валера, у тебя не только волосы, как у нас, но и нос тоже…». Вот и думай…
…Вместе с «Jazz messengers» мне довелось приобрести уникальный опыт, которым я сегодня с удовольствием делюсь с молодым поколением, даю мастер-классы и частные уроки. Несмотря на возраст, а мне недавно исполнилось 74 года, я очень много езжу по концертам и фестивалям. Когда я жил в Союзе у меня была кличка Парамон, а в Америке меня зовут кратко – Поно, потому что американцы не могут произнести мое имя и фамилию сразу. Я иногда даже на концертах для западной публики устраиваю такой конкурс: кто с первого раза правильно произнесет «Валерий Пономарев», получает в подарок диск. О-оочень редко, кому это удается. Так что я пока не разорился.
Вся моя история изложена в книге «На обратной стороне звука». Я написал её изначально по-английски и потом сам перевел на русский. Она выдержала уже два издания. Меня однажды спросили, почему в этой книге нет ничего о моем сотрудничестве с певцами-эмигрантами. Например, с Мишей Шуфутинским. Ответ простой: это для меня ничего не значило, я просто принимал участие в записи их альбомов, как сессионный музыкант. Вот и всё. В 2011 году писатель Эдуард Тополь снял про мою одиссею фильм «Трубач из России». Он даже получил высшую награду на фестивале в Хьюстоне и был показан в Москве на канале «Культура». Что ещё сказать? Живу в центре Нью-Йорка, на 42-й улице. Сейчас я холостяк. У меня два взрослых сына, один – русский, второй – американец. Внуки. Каждый день я репетирую и поддерживаю себя в форме. Потому что у меня ещё много творческих планов впереди…
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
март 2017
Материал подготовил Максим Кравчинский (www.kravchinsky.com)
Фото из архива Валерия Пономарева и Максима Кравчинского.
