*
От саксофона до финского ножа
Конечно, тот джем-сейшн проводился в строжайшей тайне от властей, и чудо, что он вообще состоялся. В других городах, скажем, в Киеве, его запретили без объяснения причин. Власть боялась джаза. У меня есть своя теория, которую я прослеживаю от великого пролетарского писателя Алексея Максимовича Горького. Когда он жил в Италии на острове Капри, а потом в Сорренто, у него был сын полиглот, который говорил на пяти языках и он очень любил дамское общество. Так вот, на вилле Горького…
Сам Горький жил на втором этаже, где занимался литературной работой, писал статьи и книги, а на первом этаже постоянно звучал граммофон, которым развлекался его сын, который развлекал также пришедших к нему в гости дам. Горького, как мужчину, слегка это, может быть, раздражало, потом там, может быть, какой-то фрейдистский подтекст, может он сыну завидовал своему. Во всяком случае, у Горького развилось стойкое неприятие к тем фокстротам, которые доносились с превого этажа.
И все это развилось потом в знаменитую статью 1928 года «Музыка толстых», где Горький говорит с каким-то сладострастным садизмом о соитии, о жирных телах, которые изгибаются под звуки саксофонов и ритмы там-тамов, какие-то у него там метафоры, про жаб там, черт знает что. Но! Горьковские изыскания потом стали теоретической основной для ненависти СССР к джазу. Потому что товарищ Сталин тоже как Горький, видимо, какими-то фрейдистскими комплексами страдал. И поэтому, уловив вот эти флюиды, Жданов уже произнес свою знаменитую фразу о том, что от саксофона до финского ножа – один шаг. И пошло, и поехало. И так долго не могло остановиться…
Доходило до того, что в эстрадных оркестрах конца 40-х гг. саксофоны были, но на них никто не играл. Почему? Потому что это была невидимая грань, за которую заходить было нельзя. Все играли на кларнетах в первом ряду, на флейточках. И был единственный, номер, я помню, мне рассказывали, что в Театре Эстрады, когда саксофонист брал саксофон и исторгал из него какую-то мелодию, полнейший был ажиотаж. Нервная дрожь. Дамы падали в обморок. Потому что звук саксофона всех приводил в полное неистовство.
Вот с моей точки зрения, эти истоки ненависти к джазу они все на каком-то фрейдизме наших вождей построены. И так продолжалось довольно долго пока не появился жанр еще более опасный. Это был уже рок-н-ролл, это были «Битлз». И джаз, как перелистнутая страница в книге, уже уходил в прошлое. Поэтому он переставал быть опасным, и тогда началось через, конечно, невероятное количество эстрадных компромиссов приятие джаза, как жанра, который можно выпустить на сцену.
**
Письмо краснофлотца Дубовицкого
Я участвовал в политическом процессе таким образом: оркестр Вайнштейна поехал в Москву по приглашению Союза композиторов. Там был как бы шанс пробить жанр и стать легитимизированным, т.е. «в законе» оркестром и быть принятым советской общественностью. Но всякие злыдни, вроде композитора Кобалевского, такие просоветские типки оркестр разгромили полностью. Сказали, что это эпигонство, что это слабое подражание американскому джазу и т.д. Короче над оркестром Вайнштейна навесили тогда первый топор. И я, будучи простым матросом-практикантом или там мичманом-практикантом, сел и написал письмо от имени вымышленного персонажа краснофлотца Дубовицкого, как сейчас помню, в защиту оркестра Вайнштейна.
И мое письмо, естественно, в отдел писем попало, и соответственно куда-то было подшито. Больше я ничем оркестру помочь не мог, хотя было ясно, что советской власти надо как-то противостоять по мере сил. Оркестр Вайнштейна все-таки оказался на профессиональной сцене. Это произошло в конце 1968 года. Но весь год мы репетировали во Дворце моряков у порта и сдавали 11 худсоветов. Ничего не происходило. Мы играли те же джазовые композиции. Сидели в тех же пиджаках, с тем же светом, опускались и поднимались тюлевые занавески, приходили партийные функционеры, которые ненавидели свою работу и вынуждены были слушать то, что мы там играем. И дробить нас с тем, чтобы мы улучшили, дополнили, отшлифовали.
Я помню, был очень смешной вариант такой, когда мы играли композицию Чарли Мингуса на ¾ и там в тутти в конце, трубы играли нечто похожее на «Эх вы, сени, мои сени». И наш руководитель Иосиф Вайнштейн с хитрой улыбкой, нам подмигнув, говорит: «Мальчики, сейчас мы им покажем, что…». И директору Ленконцерта, или он тогда назывался иначе – ВГТО – говорит нарочито подобострастно: «Георгий Михалыч, мы сейчас Вам сыграем вариацию на песню русскую “Сени, мои сени”. Мальчики, давайте! Раз-два-три…». И мы заиграли, загромыхали все эти трубы, тромбоны, и когда заиграли мы эти тутти, Вайнштейн спрашивает, обращаясь в зал, к Коркину: «Ну, как, Георгий Михалыч, понравились Вам наши “Сени”?». Коркин побагровел от гнева, схватил свою пролетарскую кепку, сорвал ее с головы, хрястнул ей об пол изо всех сил и сказал громко на весь зал: «Да, какие на хрен “Сени”?!». После этого ушел.
И мы, конечно, еще один худсовет провалили. Потом мы вышли, в конце концов, на сцену, путем невероятного количества компромиссов. Там надо было Шостаковича переделанного под джаз играть, впереди ходили три танцора, изображали фашистов. Пели какие-то певицы, присланные какие-то певцы там пели дурацкие советские песни. Но в общем, когда мы достигли приемлемого уровня, от начальной идеи выноса джаза на сцену оставалось довольно-таки немного.
И это потом стало причиной моего ухода из оркестра в 70 году, я уже там пошел с «Добрыми молодцами» воевать и т.д. Но сама идея джаза на сцене, как бы себя не вполне оправдала. Потому что страна была по большей части к джазу не очень готова. Вообще в больших городах понимали, но если отъехать в сторону, там я видел стеклянные глаза, первые там 3-4 ряда, где обычно сидели партработники и местные руководители и они не понимали, ну, почти ничего.
***
«Эй, Василий!»
Одно время мы играли с армянским певцом Мартиком Аванесяном. Додик Голощекин, я – на кларнете, Виктор Смирнов – басист, Валера Гувер – гитарист и был у нас барабанщик Эдик Лунский. А он был актер 2-й категории, на Ленфильме играл исключительно фашистов. У него было зверское лицо, с огромным оскалом и он там со зверской рожей все время там сидел что-то писал в канцелярии нацистов. И Эдик по системе Станиславского проникся своим «фашизмом». И он как бы жил в состоянии постоянного скетча. Эдик… У него был огромный рот и он любил надуть свои губы ходить по Невскому в шляпе «борсаллино», в суконных ботах на резиновом ходу и говорил такие фразы, вроде: «Распустились, хамы!» – он говорил. Или однажды мы с ним вошли в троллейбус , он на весь троллейбус с казал: «Эй, Василий!». Человек 8 обернулось, и он мне сказал шепотом: «Представляешь, Севочка, сколько их!».
То есть этот скетч небольшой показывает, что мы жили в постоянном враждебном окружении. И что нам нужно было и стилистически и музыкально все время пробивать кирпичную стену. Мы, конечно, ходили одетые в какие-то там шляпы, боты, с шарфиками и резко выделялись от всей остальной среды. Но это было наше знамя, мы так вот и жили. Эдик принципиально не платил за общественный транспорт. Однажды он попался контролеру и все стали возмущаться, потому что он говорит: « Ты еще в шляпе, билеты не покупаешь там, в ботах ходишь!». Какой-то полковник все дорывался, на Эдика налетал. А Эдик надо сказать великий импровизатор был. Он мог тут же сочинить вам шекспировскую сцену на ходу. Эдик встал вдруг в позу, указывая перстом на полковника, громогласным баритоном фашистским своим, сказал полковнику: «Кто ты? Откуда ты? Почему ты здесь? Почему ты не умер? Почему не сгорел в танке? …как мой отец…». И с этими словами он вышел из троллейбуса. Конечно, там была немая сцена.
Но вот этими легендами мы и жили. Мы жили на этом срезе, на этом острие, не зная там, куда голову приклонишь в следующий момент. Но в этом был, как по-английски говорят, exitment. Был интерес. Была острота жизни. Были пузырьки шампанского. Мы ощущали себя чужими среди своих. Это такая уж была судьба. Мы жили в своем миру небольшом этом. Гребли, как говорится, потом поперек всех течений. Да, это мы жили своей выдуманной жизнью. И поэтому для нас встреча с живыми американскими музыкантами была столь важной. Потому что мы варились только в собственном соку. И знали только то, что мы сообщали друг другу или слышали по радио.
****
«Пока звучит шансон…»
Но Россия – это всегда особая история. С музыкой ведь тоже интересно получилось. Джаз – слишком эзотерическая штука и он родился совсем в другой среде. И в России он прижился только отчасти. Рок этот самый в большей степени завоевал народ, потому что там есть пафос. Можно с гитарой в руке встать и сделать «запил» и ты в этот момент народный герой. Ты звуком струны покоряешь весь зал. Бас грохочет так, что у человека сердце в 7 ряду останавливается. Вот это вот сила. Так что рок свою роль тоже сыграл.
Но я не знаю, какая музыка, может сдвинуть с места такую махину как Россия. Скорее всего, что роль музыки в этом отношении закончилась. Есть только надежда на то, что молодые люди захотят жить как-то иначе. И они поймут, что для страны надо выстраивать будущее. Что есть дети, перед которыми у нас есть ответственность, есть страна, за которую надо отвечать и не кричать о патриотизме, а банально убрать за собой мусор после пикника в парке. Это и есть любовь к родине.
При Сталине огромное количество народа сидело, там чуть ли не каждый 10-й. И вместо того, чтобы облагородить преступников, преступники всех подмяли под себя и криминальная культура из магаданских лагерей и от зэчных бараков начала растекаться, как гной перитонический, по всей стране. И со временем дал самый омерзительный в истории жанр музыкально-человеческого рода из всех историй. Это, так называемый, «русский шансон». Фальшивые эмоции, приблатненные мелодии, упрощенный ритм, вот этот блатняцкая… весь этот эпос. Воспевание преступного образа жизни. Причем он уже подается в художественном виде. Поэтому для кого-то, может быть, и привлекательно. И пьяный человек, подгулявший в шансоне находит полный резонанс для своей души. Вот с моей точки зрения, пока есть шансон, пока он звучит и пока он популярен, стране ничего не светит.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
июль 2017
Записал Максим Кравчинский (www.kravchinsky.com)
Фото с офиц. сайта С.Новгородцева: www.seva.ru
