8 сентября 1970 года я родился в северной части Ленинграда на улице Карбышева, дом 6, кв. 66, рядом с Площадью Мужества. Моя мама Маргарита Михайловна преподавала математику на матмехе в ЛГУ, а папа Владимир Борисович активно читал лекции о джазе. Своё хобби отец превратил в профессию, так как он по по первому образованию филолог, а по второму музыкальный теоретик – он учился на композиторском отделении Музыкального училища при Ленинградской консерватории и пользовался успехом в профессиональной среде. Надо сказать, что на кооперативную квартиру, в которой я родился, папа заработал написанием аранжировок.
Когда мне исполнилось пять лет в нашу двухкомнатную приехала жить папина мама Эмма Давыдовна Фейертаг. Бабушка привезла с собой рояль. Его поставили в большую комнату, где жили мы втроём: с одной стороны рояля спал я, а с другой стороны папа с мамой. Бабушку поселили в маленькой комнате. Собственно, с той поры можно сказать и пошло моё музыкальное развитие. Бабушка подводила меня к роялю, нажимала какие-то ноты – по сути начальная музыкальная школа. С шести лет ко мне стала ходить тётенька лет двадцати пяти – из практиканток, наверное. Я занимался легко, безо всякого напряжения, будто играл в какую-то игру. Вскорости уже давал домашние концерты играя тремя пальцами. Переломный момент наступил в 1979 году, когда взрослые решили объединить огромную бабушкину комнату на Парке Победы в доме со шпилем с нашей квартирой на Мужества. Расселили коммуналку в доме 8 на Садовой, где ресторан «Метрополь», и получилась трёхкомнатная, где у меня появилось, наконец, собственное пространство: у бабушки своя комната с роялем, в большой комнате родители, а в средней поселился я.
Новое место – новая школа. С третьего класса общеобразовательной школы я был зачислен в третий класс музыкальной школы и попал на курс, где одни девочки-пианистки, классика, и на меня навалилось четырёхдневное посещение музыкальной школы. Но я впрягся в эту историю и стал играть все эти сонатины, осваивая специальность, сольфеджио, музыкальную литературу. Мне это всё не нравилось, конечно: слишком сильно манил футбол и прочие детские увлечения. Сдался я к шестому классу – интеграция со средой победила высокие намерения. К тому времени я был психологически истощён, преподавательница музыки стыдила за неуспеваемость, и я сказал отцу, что больше заниматься музыкой не хочу, что дело это не моё и всё. Я вообще мечтал стать дальнобойщиком! Отец мудро предложил мне не торопиться с действиями, а поменять инструмент хотя бы на кларнет или барабаны. Мы с папой пошли к его приятелю, взяли кларнет. Мне показали как дудеть, и мне понравилось. Пошёл в ту же музыкальную школу на кларнет – задатки есть, и меня взяли. Так получилось, что в шестом классе я начал учиться на первом курсе по кларнету, имея за спиной пятилетний курс рояля, и стало хорошо получаться. С двенадцати лет я стал играть на кларнете и углубляться в этот иструмент. На уроках музыки в общеобразовательной школе я скучал, потому что знал уже всё. Учительница была очень нервная, и я доводил её своими знаниями. Когда она убегала посреди урока в учительскую, я прыгал за пианино, накидывал на плечи её плед и зажигал по-полной. Играл регтаймы и был звездой класса.
В четырнадцать лет после восьмого класса я не успешно пытался поступить в училище Мусоргского. Был сильный набор, мест было мало и мне не досталось. Поэтому я поступил в девятый класс школы с математическим уклоном. Проблемы с успеваемостью по общеобразовательным предметам, которые меня преследовали в восьмом классе, начались и в девятом. Музыка отнимала много времени, и двойки по математике и геометрии сильно расстраивали мою математическую маму. По программе она пыталась меня натаскивать, даже репетиторов нанимала, но всё было тщетно – я не понимал предмета не хотел его понимать. Всё моё творческое естество восставало против, столь глубоко погрузившись в изучение действительно важных для жизни предметов. За занятиями на кларнете я проводил часы. Занимался с частным педагогом, чтобы поступить к другому педагогу в училище Мусоргского и подняться в своём обучении ещё на ступеньку вверх. Здесь меня постигло разочарование: не взял меня тот педагог, потому что набрал уже к тому времени всех учеников. Я сильно тогда понурился, потому что уровень наиграл уже серьёзный, а всё равно чего-то не хватило, и я не понимал, как мне реализоваться в дальнейшей учёбе. Мой педагог в музыкальной школе нашел хороший аргумент, убеждая меня внимательно относиться к учёбе:
– Ты не переживай, только! Твой навык по кларнету хорошо тебе пригодится в жизни. Если ты не можешь играть на кларнете, значит, ты пойдёшь работать на завод, где выпускаются эти кларнеты. В конце-концов там тоже требуется человек, который будет тестировать новые инструменты – вот там тебе будет хорошее место.
Стоил ли говорить, как меня испугала подобная перспектива. Но факты были неумолимы. То ли возросшая нагрузка в обычной школе, то ли просто недостаток труда, который нужно умножать на талант, чтобы получить результат – я утратил веру в смысл развивать тему кларнета дальше. С этими мыслями в девятом классе пришёл к отцу, и он посоветовал мне перейти на саксофон, потому что после кларнета на саксофоне играть значительно легче. И действительно: оказалось, что на саксофоне дудеть легче и аппликатура проще, и думать нужно меньше, а главное – можно расслабить губной аппарат. На кларнете должно быть всё зажато и строго чётко, после кларнета саксофон – полная шара. Главное – я открывал для себя свинг, импровизацию, учился понимать и играть джаз. Я полностью классический был: пальцы бегают, нотки выигрываются, а понятия о времени, о паузах, об импровизации ещё не было. Что-то новое сотворить путём импровизации я ещё не мог, умея играть только по нотам. Отец переговорил с Гольштейном, и весь десятый класс я ходил к Жоре Фридману в «Салтыковку» – вечернюю музыкальную школу для взрослых на улице Салтыкова-Щедрина, ныне Кирочной. В классе у стойки вставали несколько человек постарше меня, все с саксофонами. Жора Фридман раздавал на дом всем одинаковые этюды, затем спрашивал домашнее задание.
– Ошибки, иди дальше.
Ничему толком он нас не учил: по сравнению с моими педагогами – полная халява, хотя мы платим деньги. Чуть недочёт допустишь – иди дальше играй сам по себе. Но всё же слегка я чему-то там научился, и после десятого класса музыкальной школы я поступил на эстрадно-джазовое отделение в училище Мусоргского к Геннадию Львовичу Гольштейну. Это лучший период моей жизни, который я оценю гораздо позже, потому что после армии мне захотелось к нему перепоступить вновь. До бибопа я был совсем зелёным. Гольштейн привил мне интерес к бибопу, хардбопу и к другим сложным джазовым стилям. «Чарли Паркера нужно любить», «современная музыка это не джаз», и другие постулаты. Стереотипы рушились, ибо в то время я увлекался Scorpions, слушал Modern Talking, любил тяжёлый рок, и, будучи ещё студентом, вошёл в состав группы «Колибри». Просто увидел объявление и пришёл к ним играть.
Набрал квартет, и мы сразу поехали на гастроли в город Ковдор Мурманской области – это было что-то страшное. Познакомился с дядей Мишей Черновым – он тоже поигрывал с «Колибри». Было весело, но поиграли мы какое-то время вместе и расстались. Затем пошёл в группу «Прииск» ленинградского Рок-клуба. Записал с ними альбом «Здравствуй дедушка Ленин» и мы объездили несколько фестивалей, включая «Поп-Антенна» представляет. Давал частные уроки игры на саксофоне Наташе Платициной – покойной солистке группы «07». Её муж Иван Грозный привозил её ко мне на машине и терпеливо ждал. С «07» я записал саксофон на двух пластинках. Творческую идиллию нарушила армия: один призыв мне как-то удалось откосить по почкам, а после окончания третьего курса в двадцать лет дорога была только одна, и я сдался. Язов издал приказ, запрещающий служить ближе пятисот километров от дома. Возможности проходить службу в ленинградском военном оркестре у меня не было. Чтобы туда поступить, нужно было помимо учёбы в обеих школах с шестнадцати лет ходить в тот оркестр, а я увлекался совершенно другим. Девять дней в Лужниках с «Ласковым Маем» на съёмках в «Поп-Антенне» особенно запомнились мне. Из Питера было двадцать групп, в конце все участники выходили на финал и пели общую песню. На выходе со служебного входа каждый день меня преследовали поклонницы «Ласкового Мая», принимая за участника группы, и с ними я особо не спорил.
Папа мой всегда вёл очень активный образ жизни: учреждал и проводил фестивали, концерты; он был идеологом джазового движения в СССР и России. У нас собирались все ключевые фигуры питерского джаза. Приходил Сергей Курёхин несколько раз, Борис Гребенщиков. Приходил Дэйв Брубек («The Dave Brubeck Quartet») с женой и двумя кгбэшниками. Это был первый его приезд в Россию, и мы сфотографировались с ним у нашего рояля. Очень много музыкантов бывали в нашем доме, потому что во время проведения фестиваля «Осенние Ритмы» Фейертаг по воскресениям устраивал традиционный обед и музыканты приезжали к нему на служебном автобусе. Отец тщательно готовился к этим фестивалям, за полгода составлял афиши и списки участников; музыканты, попадая в сложные жизненные ситуации приезжали к нему советоваться. И я уже помогал отцу с организацией в качестве администратора фестивалей до армии и после неё.
Встречал музыкантов в аэропорту, следил за расписанием выступлений, рулил порядком на сцене и был полностью в теме. Однажды швейцарскому квартету «Sity West Quartet» не повезло со временем вылета самолёта, и мы их притащили к себе кушать борщ. Они были в восторге от русского обеда, и мы разговорились с саксофонистом Rolf Häsler, я рассказал ему, что учусь. Он подарил мне мундштук, на котором я играю уже 25 лет. Если бы не эта счастливая встреча, я никогда бы не познакомился с данной моделью мундштука! Знаковый был момент. В этом квартете еще играет клёвый немец Christian Scheuber из Людвигсхафена, где находится завод BASF.
Gary Burton бывал у нас, много фирмачей привозил Игорь Бутман, и я всегда был глубоко в среде, но ничто человеческое мне не чуждо: ходил на дискотеки в ЛДМ, и танцевал под мэйнстрим. 22 июня 1990 года я таки загремел в армию. Батюшка всё же нашёл мне оркестр буквально двумя телефонными звонками. Выяснилось, что где-то под Москвой собирается оркестр – джазовые музыканты из разных училищ страны, и решили туда меня отправить. И я попал в железнодорожный полк – военная часть номер 12672 им Ленинского Комсомола. Учебка, откуда отправляют средне-азиатских юношей на БАМ. В роли воспитателей там были украинцы и белорусы.
К русским там относились хорошо, а таджиков, узбеков и киргизов называли «войнами ислама», «индейцами», и безжалостно гнобили их. Чеченцы в 91 году уехали оттуда все. Мы там репетировали сложные программы, и даже попали на два фестиваля – у нас был отличный состав. В армии, прямо по середине службы, я встретил путч: нас просто заперли и приказали никуда не выходить. Потом всё быстро закончилось, и после отмены Язова я уже бегал в форме по Питеру. Чудом попал в это прекрасное место и закончил службу старшим сержантом. У нас была поддержка сверху, мы будто выиграли тренд. Биг Бэнд Железнодорожных войск им Ленинского Комсомола! Мы даже играли в Парке Горького.
После армии я доучился у Гольштейна – перешёл на тенор-саксофон. В армии я много занимался на тумбочке, стоя дневальным, и мне это очень помогло в дальнейшем. Учась на четвёртом курсе стал дружить с гитаристом Эльдаром Казахановым, Алексеем Бручаловским – он работал в Арт-Клинике звукорежиссёром и познакомил меня с таким направлением, как Acid Jazz. Благодаря ему я влился в эту модную струю, ибо слушая фьюжн и Земля, Ветер Огонь я во вкусах не прогрессировал. Впитал творчество Майлза Дэвиса, это тоже было очень важно на тот момент. Ранее я такую музыку не слушал и не любил. Именно там зародилась моя любовь к фанку. В Арт-Клинике в начале девяностых восседали на троне НОМ, Лера Гехнер, и я стал со своим составом резидентом этого клуба на какое-то время, чередуя отдых с работой.
Профессионалом настоящим почувствовал себя осенью 1993 года, когда заключил контракт и попал на гигантский американский корабль. Там каждый день с одиннадцати вечера до двух часов ночи, порой и под пулями, играть приходилось буквально всё. И это была настоящая работа. Мы зарабатывали во всяких шалманах, шавермах и прочих летних кафе. Работал в казино Премьер, пока оно не переросло в ресторан Палкинъ, играл в дуэте с клавишником «Doo-Bop Sound» Алексеем Никоновым. На моих глазах творилось множество криминальных разборок, торжественных ужинов с участием Дэйва Брубека, всевозможных принцев из разных королевств, депутатов Государственной Думы, членов правительства. Особенно запомнилось, когда мимо меня провезли на инвалидной коляске Лари Флинта – хозяина журнала Хаслер – его мудрый взгляд.
С нами ещё во времена Арт-Клиники подружился Володя Сайко, аранжировщик группы «Форум» и владелец одноимённой студии звукозаписи в ДК Пищевиков на улице Правды. Он стал подтягивать нас на запись программы для его подружки Татьяны Абрамовой, и наша группа “Флип Фантазия” с Борисом Мажоровым, Алексеем Дегусаровым и еще двумя ребятами имела возможность пописывать свои проекты на студии «Форум». Наше сотрудничество продолжалось год или два, пока они не переехали в Москву. Много играл сессионно: записывался с Александром Розенбаумом, с группой «Танцы Минус», которые после нашего выступления на ключевом российском фестивале «Нашествие» приглашали меня играть к ним на постоянной основе, но я увернулся, потому что хоть мне и нравилось это, всё же оно не моё. Большим прорывом на этой стезе стало сотрудничество с группой «НОМ».
Им нужен был клавишник, а у меня как раз была дудка, работающая по MIDI – чем не синтезатор? Им очень понравилось, и так я с ними попал в полугодовое слияние и съездил в прекрасный тур. В их реестре их туров он значится как «Поворачивай Оглобли Тур» – всего восемнадцать концертов. Двенадцать городов Германии, а потом наз по дороге в Италию завернули на границе и не пустили по внешнему виду. Тем самым пять концертов мы профукали и сидели в городе Копер в Словении на границе с Италией у их друзей. Там ребята благополучно спивались, а я купил фотоаппарат и давал туриста, потому что не пью, а достопримечательностей там очень много. Это было прекрасное время: мы сыграли четыре концерта в Словении, в Будапеште и в Ивано-Франковске, потому что двигались мы обратно через Карпаты. Отличный двухмесячный трип, после которого я заработал гастрит и сказал «НОМ», что я устал, ухожу и всё такое. За полгода с ними я вполне насытился рок-н-роллом, но сейчас, когда прошло много времени, мне очень приятно это вспоминать. В туре они снимали кино как всегда, и я попал в этот фильм, что-то говорил, и могу абсолютно точно сказать, что прикоснулся к великой группе.
В 1996 году мы в составе секстета «Doo-Bop Sound» мы делали своё дело по клубам Санкт Петербурга. Находясь под влиянием Майлза Дэвиса, мы старались профессионально косить под мэтров, чему способствовала особая тяга к Дэвису со стороны нашего трубача. Слава Богу появился JFC jazz club, где раз в месяц мы могли играть и реализовывать какие-то свои идеи. Наш первый выезд на Славянский Базар был очень успешным, там нас как бы «открыли». Владимир Борисович Фейертаг вёл на этом фестивале джазовый клуб, и нас туда пригласили. Мы очень удачно выступили там и поехали на следующий фестиваль в Мурманск. Там нас заметил норвежский менеджер и пригласил нас на несколько фестивалей. Благодаря тому, что мы били в одну точку, то есть играли оригинальную музыку, вшестером мы представляли собой довольно мощную субстанцию и творили уникальные вещи, что не прошло мимо глаз коммерсанта.
Однажды в JFC звукорежиссёр Саша Алышев показал мне запись певицы Леры Гехнер, и мне так понравился её голос, что я решил непременно сделать с ней проект. Мы с ней связались, встретились. Она уезжала на месяц, и мы решили в следующий раз увидеться через месяц и всё обсудить. Но пока Леры не было, я написал аранжировки на стандарты, и мы с половиной группы «Doo-Bop Sound» стали выступать вместе с Лерой. Первый же выезд на фестиваль в Днепропетровск выявил жизнеспособность проекта, и теперь мы могли существовать двумя составами. Поездили по разным фестивалям, записали альбом на студии ДДТ. Наверное, эпоха Леры в моём жизнеописании достойна особой главы. Недавно мы принимали участие в шоу «Голос», где Лера удачно спела песню Высоцкого.
В 1997 году я приобрёл этот замечательный саксофон Selmer, на котором играю по сей день. Он мне достался от одного приятеля, и я тогда, помню, продал всё, что было в доме из музыкальных вещей, чтобы приобрести этот чудесный инструмент, и еще задолжал знакомым около тысячи долларов. Это было очень важно, потому что после этого я уже понял, что всё теперь зависит только от меня, и все минусы, которые я слышу на записи, теперь нахожу в себе, не ссылаясь на то, что чего-то нет. Теперь нельзя грешить на инструмент, как это обычно бывает, на звукорежиссёров. И я рад, что сегодня я пришёл к какому-то звуку, что меня узнают. Молодёжь обсуждает на форумах на чём я играю, какой у меня мундштук.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Июль 2017
Материал подготовил Алексей Вишня
