В 1962 году состоялось исторические гастроли оркестра Бенни Гудмана по Советскому Союзу. Увидеть своими глазами жизнь за «железным занавесом» мечтали многие. Так в турне помимо музыкантов отправились жена и дочери самого маэстро Гудмана, а один из оркестрантов – трубач Джимми Максвелл – взял с собой 17-летнего сына Дэвида, для которого эта поездка стала безо всяких преувеличений судьбоносной…
Мой отец был знаменитым джазовым трубачом. Он начинал еще в 1930-х, когда джаз только делал первые шаги. Играл и с Бенни Гудманом, и с Дюком Элингтоном, и с Перри Кома… Легче сказать, с кем он не играл. Когда к нему обратился Бенни с предложением поехать с концертами в СССР, то папа согласился с одним условием – я поеду вместе с ним. Тогда Бенни взял меня в штат оркестра в качестве «boy-band», ну что-то вроде мальчика на побегушках. Иначе я бы просто не получил визу.
В то время представление большинства американцев о России базировалось на информации из прессы, и было примерно одинаковым – это страна несчастливых, грустных людей, где нет света, и все одеты в серое. Когда я приехал, то увидел совсем другое. Советские люди казались абсолютно счастливыми. Они прекрасно нас приняли, и было видно, что они любили нашу культуру и хорошо знали музыку оркестра Бенни Гудмана. С нами повсюду ездил культурный атташе из посольства США в России, и меня очень заинтересовала его деятельность. Представьте себе, разгар Холодной войны, Хрущев с ботинком в руках на трибуне, и вдруг кто-то посылает балет Большого Театра в Нью-Йорк и Бенни Гудмана в Россию.
Я думаю, это была хорошая идея выбрать именно джаз для гастролей в СССР, потому что это чисто американская музыка. В Америке есть много прекрасных классических симфоний, но они есть и в России. Но джаз – это именно американская музыка. И она берет начало в музыкальной традиции чернокожих рабов, в религиозной музыке. Я полагаю, в то время, в начале 1960-х, можно было смело сказать – это наша музыка. Это музыка, которая представляет Америку лучше, чем любая другая. И поэтому с моей точки зрения это было правильным решением, которое сделало свое доброе дело. Ведь поездка пришлась как раз на момент противостояния двух держав. Я очень хорошо запомнил Карибский кризис, который разразился уже после нашего возвращения. Я тогда учился в колледже на 1 курсе. И мы играли в американский футбол. Это был самый жестокий матч в моей жизни, потому что мы все думали, что завтра мы все умрем. Я очень хорошо запомнил это чувство. Когда тебе 17 лет, и ты студент первокурсник, трудно представить, что завтра мир может взорваться.
Перед отъездом для всех нас Госдепартамент устроил так называемый брифинг, где объяснили правила поведения. Сказали примерно так, что вы все знаете, что вам предстоит серьезное дело, это первый американский джазовый оркестр, который едет в Советский Союз. Вам будет уделяться повышенное внимание, и вы должны вести себя так, чтобы не попасть в неприятные истории, и чтобы ваше поведение не бросило тень на репутацию Соединенных Штатов. Я уверен, что люди из Госдепартамента сами боялись, давая нам эти инструкции, потому что перед ними сидела толпа джазовых музыкантов, людей, которые как раз и были весьма склонны к совершению всяких проблемных поступков, связанных с выпивкой или женщинами. Но они очень старались, чтобы уберечь нас от любого возможного скандала. Хотя мне известно, что во время тура некоторые музыканты злоупотребляли алкоголем, иногда шумно себя вели на вечеринках, а некоторые даже покуривали травку, но официальные советские власти закрывали на это глаза, потому что желали, чтобы все прошло хорошо, не меньше, чем американцы.
К нам относились с осторожностью, но очень мило. Никаких особенных проблем не было. Помню только один смешной инцидент, спровоцированный моим отцом. Чисто музыкальный прикол. Каждое утро, когда мы садились в автобус, чтобы ехать на репетицию или на концерт, мы ждали, пока все не соберутся. После этого господин Константинов из Госконцерта входил в автобус, садился и говорил своим низким голосом: «Поехали!». Однажды мы сели в автобус. Там было человек 8-9 всего, включая меня с отцом и водителя, и мой отец своим низким голосом говорит: «Поехали!». Двери закрылись и автобус тронулся. А никто же русского не знал, что бы объяснить водителю, что это шутка. В итоге мы показали ему на сиденье позади него, где не было никакого мистера Константинова, и он вернулся к отелю.
Атмосфера и прием зрителей менялись от города к городу. На первом концерте в Москве было ясно, что там присутствуют одни «партийные». Там был Хрущев… После каждого номера перед тем как начать аплодировать, люди поднимали головы и смотрели хлопает ли Хрущев. И поэтому атмосфера была напряженная. Все были вежливые, но чувствовалось напряжение. Но с другой стороны мы же понимали, что в зале сидят не любители джаза, а те кто пришел сюда, потому что партия приказала. Но были и другие концерты в Тбилиси, Киеве, Ташкенте, Ленинграде, где люди приходили в радостное волнение, кричали «бис» и притоптывали ногами, желая продолжения.
По ходу тура Бенни немного корректировал программу. И хотя он всегда настаивал на своем, когда Джоя Шерилл исполняла «Катюшу», народ буквально приходил в неистовство. Людей охватывало общее состояние воодушевленности. Это уже был совсем другой контакт с залом. Иногда оркестра исполнял «Полюшко-поле», и следовала та же реакция: ничего себе! Они играют русские песни. Я думаю, это очень помогало наладить контакт с публикой.
Я хорошо запомнил банкет в Тбилиси, который был одновременно веселым и ужасным. Это происходило в ресторане на вершине скалы с видом на город. Чтобы добраться туда, автобусу пришлось взбираться вверх по очень извилистой дороге. Это был типичный грузинский банкет с десятками тостов, где каждый произносил тост, то за Американо-Советскую дружбу, то за родину, то за джаз. А страшно было, потому что Советский Союз – это страна всеобщего равноправия, и все водители сидели с нами за одним столом и пили наравне с остальными. В голове все время крутилась мысль: «Эй, ребята, как вы собираетесь везти нас обратно?». Они не пропустили ни одного из двух десятков тостов. В итоге к концу вечера все были абсолютно пьяными. Мой отец очень разнервничался из-за этой ситуации. А у Бенни конечно же был персональный автомобиль, и отцу удалось убедить его, что я не могу ехать на том автобусе с пьяным водителем и я поехал вниз в одной машине с Бенни.
Но вообще, даже несмотря на давнюю дружбу моего отца и Бенни, его отношения с музыкантами были сложными. Он относился к ним плохо. Он звал их всех, чуть ли не «эй, ты, салага», ни к кому не обращался по имени, даже не хотел забивать себе голову именами музыкантов. Он был капризный, мог сказать кому-нибудь: «Сегодня ты играешь соло», а за пять минут до начала объявить, что это будет делать кто-то другой. Он все время менял песни, которые исполнялись во время концерта. Он был нарцисс и не терпел, когда кто-то другой получал много внимания. И это можно легко заметить. Недавно друг прислал мне видеоклип, где мой отец вместе с Бенни выступают в Амстердаме. Много-много лет назад. И там есть момент, где Бенни зовет отца выйти на авансцену, чтобы исполнить соло. Отец начинает играть, публика бурно реагирует, аплодирует, и в это время камера фокусируется на Бенни, и по выражению его лица видно, как он несчастлив, ну просто очень расстроен оттого, что все внимание досталось отцу.
Я мог бы рассказать множество, десятки историй людей, которые работали с Бенни и все как один говорили, что он был один из самых трудных людей, с кем им довелось сотрудничать. Но все искупалось тем, что он был блестящий музыкант. Люди готовы были мириться с его отношением и его поведением, потому что он был величайший музыкант, и они уважали его за талант. Я присутствовал на Красной площади, когда там играл Бенни. Это было замечательно, с одной стороны, а с другой, являло собой пример типичного поведения Бенни. Представьте, он стоит прямо в центре Красной площади, играя на кларнете, а вокруг него толпятся сотни людей. В этот момент он был самым счастливым человеком на Земле, потому что он один играл на кларнете, а люди, стоящие вокруг восхищались им и его музыкой. Это была идеальная ситуация для Бенни.
У меня есть своя личная, а вернее финансовая история, связанная с Гудманом. Как я уже сказал, Бенни нанял меня в оркестр в качестве “boy-band”, чтобы я мог получить визу и иметь официальный статус. И потом, где-то через 10 дней после начала тура, он меня уволил и решил, что я больше не нужен. И за неделю до окончания тура помощник Бенни вручил моему отцу счет за еду и отель из расчета 35$ долларов в день! Отец был обескуражен и начал жаловаться. С нами работал замечательный человек, представитель Госконцерта по фамилии Константинов. И отец ему пожаловался на то, что сделал Бенни. На следующий день Константинов принес чек, выписанный советской стороной, с 1/3 той суммы, которую пытался получить с нас Бенни. В итоге мы заплатили 10 рублей в день… Всего 10 рублей! Вместо 35 долларов! Такова была реальная стоимость. Этот поступок, как нельзя лучше характеризует его нрав. Не знаю, почему он был таким. Поговаривают, что с детства Бенни страдал от маниакально-депрессивного психоза и биполярного расстройства. И, если это так, то в то время же не было таких препаратов лекарств как сегодня, чтобы держать эти заболевания под контролем. И это объясняет его резкие перепады настроения, когда он просто сиял от счастья и был любезен со всеми, а через 2 часа становился злобным и мерзким.
К концу поездки я решил, что тоже посвящу свою жизнь выстраиванию культурного диалога между нашими странами. Когда вернулся, поступил в университет, начал слушать курс по современной советской литературе, потом «Russian area studies», где изучал не только литературу, язык, а и историю, политику, экономику. Особенно я любил русскую литературу. Чехов до сих пор – мой любимый писатель.
Меня часто спрашивают, почему я не стал джазовым музыкантом, как отец. Ответ простой: потому что я недостаточно талантлив и усидчив. Я играю на гитаре, но как любитель, не более того. Но я не жалею, потому что абсолютно счастлив от выбора, сделанного полвека назад, и помогаю выстраивать отношения между США и Россией, которые сегодня вновь далеки от идеала. На протяжении всей моей карьеры я занимался организацией программ обмена между США и Советским Союзом. Я думаю, чем больше мы будем узнавать друг друга, а не слушать мнения наших властей на этот счет и их взаимных обвинений, чем больше будем развивать человеческие контакты, тем сложнее будет русским представлять нас в качестве своих врагов и американцам, в свою очередь, будет сложно считать русских врагами. Я могу рассказать очень личную историю, которая убедила меня в эффективности программ обмена, неважно культурных или образовательных.
Когда мы с женой жили в Москве в общежитии МГУ, мы познакомились со студенткой 1 курса из Саратова по имени Марина, которая тоже училась на литературном факультете. Она была очень удивлена, встретив американцев. Конечно, когда ты из Саратова, встреча с американцами в 1962 году была для нее, наверное, чем-то вроде встречи с жителями Луны. Она и представить себе такого не могла. Она подошла к нам в студенческой столовой и спросила, можно ли к нам подсесть и поговорить. И с того момента она стала заглядывать к нам, чтобы поболтать, днем или вечером, когда возвращалась домой из библиотеки.
И однажды я прихожу, а Марина сидит на кровати с заплаканным лицом. Я спрашиваю мою жену, что случилось, а она не может ответить, потому что мы приехали только две недели назад, и она почти не говорила по-русски и понять не могла, что происходит. Я говорю Марине: «В чем дело?» – «Ни в чем» – отвечает. Ну тут я на нее надавил, и она в конце концов призналась, что только что вернулась с занятий по научному коммунизму, который был обязательным предметом для всех, начиная с 1 курса, и что им там показали 2 фильма. Один о том, как полиция где-то на Юге Америки, избивает чернокожих. И я говорю: «Да, такое, к сожалению, случается. Возможно, это было в Алабаме. Там было нашумевшее происшествие…». И потом – она говорит, – они показали нам второй фильм о том, как американские бомбардировщики бомбили Северный Вьетнам и сбросили несколько бомб на госпиталь. И я говорю: «Такое возможно могло случиться, но я уверен, что они не бомбили госпиталь нарочно. Но на войне происходит вечная неразбериха, и это ужасно». Она снова заплакала и говорит: «Когда я смотрела фильм, я все время думала о том, что это не Мегги и Дэйвид, что это делают не те американцы, которых я знаю». И я тогда подумал, тот факт, что она были лично знакома с нами всего 2 недели, свели на нет все усилия советской пропагандистской машины. Она просто не сработала.
У меня был интересный случай, когда я приехал на 21-ю встречу выпускников и общался со своими одноклассниками. Я рассказал, что возглавляю главную программу академического обмена, что мы отправляем американцев учиться в Россию, а студенты из России приезжают в США. А моя одноклассница работала в Бостоне в комитете по еврейской эмиграции из СССР. Она жутко разозлилась на меня: «Как ты можешь работать с этим правительством, которое притесняет евреев, ты что, не знаешь, что там происходит?». Я выслушал ее и говорю: «Я знаю, что там происходит, но не думаю, что изоляция – это выход, я думаю, что совместное сотрудничество – это выход. Решение проблемы именно в том, чем я занимаюсь, а не в том, чтобы держать их на расстоянии вытянутой руки и говорить, что мы не будем иметь с вами ничего общего». Пятнадцать лет спустя мы снова собрались по случаю 40-летия со дня окончания школы и она там тоже была. К тому моменту Горбачев уже побывал у власти, а СССР исчез с карты мира и я ей говорю: «Помнишь нашу беседу?» – «Да», – отвечает. – Теперь ты знаешь, что я был прав, не так ли?» – «Что ты имеешь ввиду?» – спрашивает. А я отвечаю: «Ты знаешь, что большинство советников Горбачева учились в американских университетах?». Так что, это сработало. Вовлеченность сработала. Конечно, это был не единственный фактор, но он сработал.
Когда я оглядываюсь назад и вспоминаю свой жизненный опыт, то не перестаю удивляться, как выросший в Нью-Йорке сын трубача, стал человеком, который играл не последнюю роль в российско-американских отношениях. Такая удача выпадает не каждому, и я буду продолжать делать все, чтобы наши отношения улучшались.
Для Специального радио
Нью-Йорк, май 2017 года
Записал Максим Кравчинский (www.kravchinsky.com)
МАТЕРИАЛЫ ПО ТЕМЕ:
