Началось всё с юмористической истории. Возле Гостиного двора в Питере продавались разные рок-н-рольные пластинки, где я приобрёл себе пластику Битлз, и по пришествии домой, вместо Битлз из проигрывателя раздался веселый радиостатический шум. Пытался пластинку обменять потом, но меня послали. Это было первое моё такое интенсивное столкновение с шумом.
Потом ещё много влияний было, поскольку я интересовался искусством, и с разных сторон к этому шёл. С одной стороны, я много музыки записывал с радио, и в то же время читал по тематике шумов. Был такой автор Глеб Анфилов – два издания вышло его книги в шестидесятых годах, где серьезно рассматривались истории про Пьера Анри, ранних французских экспериментаторах типа Пьера Шафёра, других известных деятелях подобного направления. И мне стало интересно, можно ли использовать то, что я записываю, в этом плане. Помню, вырезал куски из плёнки с шумовыми паузами, где шли шумы, и пытался использовать их, делал петли, и всё это потихоньку меня к этому делу подвигало.
В семидесятых у меня кассетник появился, стал уже на него всё это сгонять и пытался добавлять какие-то гитарные ходы. Получалась чисто шумовая нарезка. Несколько лет назад я издал это дело на двух пластинках – «Хаос» и «Космос», состоящие из кусков того, что сохранилось. Они наивные по своей сути, но всё равно интересные. Мой подход был более художественный, я действовал как художник. Был год восьмидесятый, наверное, ещё до армии, у меня были картины абстрактные, и я решил к каждой из работ сделать шумовой трек. Треки состояли из разных кусков, плюс я ещё гитару там добавлял опять, получились кусочки – не более минуты каждый, они к сожалению, утрачены, один только сохранился. Это были такие домашние извращения. Тогда таким вещам выхода не было вообще, никому это не надо было, круг общения в этом плане отсутствовал. Хотя, в какой-то момент мы со школьными приятелями сделали проект, «Генератор» он назывался, где все рубились дико на гитарах, а я пускал эти свои записи в дело. Так что, это всё постепенно наслаивалось.
Я был на концерте Гребенщикова году в 75м, мне тогда было 15 лет. У меня в то время была проблема – я пристраивался в группы разные и пытался всё время шум им приткнуть свой, чем вызывал всеобщее неудовольствие. Была такая группа питерская Посторонним В, они СКА играли, даже альбом есть, где я на гитаре рублюсь. У меня это не вызывало добрых чувств, это я делал от безысходности – некуда было податься. Люди не воспринимали другие формы, приходилось подлаживаться под имеющийся саунд.
Курёхин познакомил нас с Судником, и я считаю, что это был серьезный момент в моей жизни. С самим же Сергеем Курёхиным познакомился я так. У меня был знакомый Костя Меньшутин, уже покойный, он работал в агентстве Депутат Балтики, было такое агентство у Курёхина, не знаю, чем оно занималось. Косте я в своё время подарил свою кассету, а он передал её Курёхину. В итоге мне Курёхин позвонил по городскому телефону, сказал, что хочет встретится, приехал ко мне домой, съел килограмм сухарей, мы с ним выпили кучу пива, я тогда ещё пиво пил, обсудили мои работы, мои картины, его сильно это всё интересовало. Я так понимаю, что у него определенный кризис был в середине 90х, и он искал новых персонажей.
Я уже знал его по интервью к тому времени, знал, что он в эту сторону идёт, но не ожидал, что он так быстро доберётся до меня. Его очень интересовали все эти шумовые безумия. То было лето 95го, у него была идея наладить издания винилов – семидюймовых сорокапяток, ходили на Пушкинскую к Тропилло, выясняли, в каком состоянии находится издание винила в Питере, и я так понял, что в то время это был полный туман – там всё разобрали по частям. А ещё у Курёхина была идея, что неплохо бы сделать фортепиано с шумами моими, но он у мер, и всё это растворилось. На уровне идеи было, а реально не воплотилось, к сожалению.
У нас с ним не было каких-то обсуждений музыки. Я ему ставил слушать какие-то проекты, которые мне на тот момент нравились, Happy Flowers, была из Шатов ро́ковая группа такая, но интересного плана. Тогда вообще была странная волна и именно американских групп, которые пытались найти нестандартные музыкальные ходы. То, что я делал, это было более шумовое, атональное, а если из рока говорить, то мне нравились Butthole Surfers, Big Black, и Pussy Galore даже в каком-то смысле. На меня Throbbing Gristle подействовало сильно в свое время, я был поражен, что можно вот с этим делом выходить на сцену.
В 80е я слушал всё, в основном киномузыку, Левитина из Угрюм-реки, тревожные всякие музыкальные темы, или рок типа Сёрферсов всяких, да даже панк-рок, очень зависал одно время на Секс Пистолс, именно в плане звуковых решений, как они это сделали, свой яростный звук с вокалом. Я воспринимал это как шум. Причем интересно, что у них не было последователей. Все панк-группы группы сегодняшнее, которые сегодня играют, они по-другому играют, и по-другому у них поставлена манера подачи. Раз в пять лет обязательно прослушиваю их.
Я тогда уже слышал про группу ЗГА, которая фигачит на железяках, но сошлись мы позже, а в 80е – в основном слушал я тревожную киномузыку. Трудно было находить материал, который энергетически близок. У Виктора Лебедева, питерского композитора известного, мне нравились мрачные ходы, в кино его музыка частично была представлена, совсем такой дарк, про чекистов были фильмы какие-то, и там его музыка была. Более-менее серьезную запись – «Космос» и «Хаос» я сделал году в 85м. Супруга купила стационарную магнитолу Арго, и я на нее пытался записывать какие-то шумы. Шла нарезка быстроменяющихся звуков. Получился полный сумбур звуковой. У меня где-то сохранилось два куска неизданных, довольно интересных по энергетике. Меня в первую очередь интересовала звуковая энергетика. С радио записывал куски какие-то, причём вырезал куски пауз – там, где нет музыки, чистый свист, потом это всё склеивал, получались петли.
Мне было интересно что-то создать из отходов звукового производства – этих пауз между песнями, какие-то атональные формы. В 87 году я купил себе Лель, который до сих пор использую, на котором я кольцую свои записи, и он дал рывок в том, что я делал, появилась возможность записывать более длинные куски. Мне было интересно то, что обычно в музыке не используется – всякие зашкалы, перегрузы, я их пытался компоновать, и потихоньку всё это нарастало. У меня была польская пластинка Джимми Хендрикса, которая заедала на одном месте, и получался ритм такой жуткий – бэээ, я с удовольствием кольцевал его. Мне очень нравились некоторые ходы у Лед Зепелин, специально карябал пластику иголкой, чтобы они на одном месте зацикливались. Получалась жуть нечеловеческая.
Проект «Мертвые хиппи» – это уже были 90е. В группе «Монумент страха» я не играл, там была такая история. На черном рынке, где пластиночки торговали, мы познакомились с Юрой Ковальским, нашли общий язык с ним, он бодрый парень был всегда и таковым остаётся, и его тоже интересовали безумия, но больше в радиусе рока. У них была группа «Монумент страха», они хотели меня заманить туда в певцы, но я играть, а уж тем более петь, с ними не собирался. Потом мы решили попытаться соединить рок с шумовыми моментами, и так появились «Мертвые хиппи» в 91 году. По тем временам это нормально получилось, такого плана мало было групп, и мы умудрились дать пару-тройку живых концертов – в Там-Таме, и даже в ЛДМе, откуда даже сохранилась съемка.
Юра всё пытается совратить меня на то, чтобы пластинку эту издать. Это такой рок со звуковым мясом. Я там работал на бас-гитаре, которая несла шумовую функцию, на которой я играл палками и чем-то ещё, вроде такого. Был у меня ещё медиатор специальный с нарезками, который создавал вой. Там всё равно присутствовали текст, ритм, зеленые гармонии, но выглядело это брутально. Во всяком случае это было не то, что называется русский рок, это было что-то более жёсткое. Егору Летову очень понравилось то, что мы тогда сделали. Дальше мне было не очень интересно этим роком заниматься, а Юра с Лёшей из Монумента занялись своими делами. Всё это постепенно рассыпалось, остались какие-то записи. На альбом хватит, и ладно. Всё это тихо умерло, и я опять перешел к чисто шумовым темам, без особой надежды на то, что это кому-нибудь нужно. Потом уже, в 95м году появился Курёхин, Коля (Судник), и это всё вдруг стало более серьезным.
Я издавал кассеты, небольшим тиражом, штук 15. Была такая кассета «Ничего». Был ещё проект «Пила -гипнотическая фаза», но это было сделано просто, что называется, одним тычком, в состоянии измененного состояния. Эта была первая фаза – штук десять я таких кассет сделал. Для меня это был огромный тираж, но реализовать это было невозможно. А вот, когда появился интернет, появилась возможность свой материал пропагандировать. Эдуард Чернышев мне помогал в этом, у него был интернет и все дела. Это был год 96й, Эдуард стал контакты налаживать с западом, с Донной Клем – немецкой женщиной, которая стала менять мою музыку на компакты, которые мы потом здесь продавали, хотя задачи зарабатывать не было. Но именно интернет и выход на Курёхина дали толчок определенный. К тому моменту я уже хотел на всё на это плюнуть. Но, когда Курёхин появился, это стало рывком вперед. Всякие «Вепрейсуицида» стал с ним записывать, потихонечку появился интерес у кого-то к тому, что я делаю. Иначе не знаю, чем бы это все кончилось. Мне хотелось этим заниматься, и я это делал. От большинства людей я слышал выражение – «Это не музыка». Я к сожалению, не помню человека, который первый у меня приобрёл кассету, причем за деньги – был у нас в клубе пластиночном на Римского-Корсакова такой с татуировкой парень, купил у меня кассету из-за дизайна – ему понравился дизайн, а потом он очень радовался, услышав на кассете живое мясо.
Рисовать осознано я начал году в 79м. Сначала это было что-то экспрессионистское, потом к коллажам перешёл. Мне очень близок коллаж именно. Не помню уже, где я увидел коллажи Ханны Хёх, была такая немецкая двадцатых годов дадаистка, её коллажи мне очень нравились, я был и остаюсь её фанатом. Общий стиль менялся, я маслом писал одно время, даже умудрился во Франции проиллюстрировать книгу Юрия Нагибина – там на обложке моя картинка маслом написанная. Но это тоже всё было тупиковое – я был оторван от культурной среды, на Пушкинскую 10 у меня выходов практически не было. Может я стеснялся, может я не слишком контактный такой был, чтобы организовывать какие-то выставки. Тем не менее что-то делал. В 90е годы у меня была знакомая Настя Нелюбина – художник, которая мои работы брала на выставки. Но всё равно – провел выставку, а потом всё это в тупик. В 94году я сделал выставку персональную «Фиш Фабрик», где у меня даже одну работу купила иностранная женщина. Потом был такой клуб Ост-Вест на Восстания, где мой приятель работал, он выставил мои работы там, и они продавались потихоньку. Но это были какие-то копейки, хотя тогда на них можно было жить. Много работ ушло за бугор за эти вот копейки. То есть появилась новая задача – научиться зарабатывать деньги для того, чтобы потом на них что-то новое делать.
В 95м году я вошел контакт с главарями НБП, и в Лимонке я почувствовал, что это та структура, которая может опубликовать мои работы. Других выходов на публикации у меня особенно не было. Они опубликовали, и в результате я оказался главным их оформителем. Хотя там были у них свои художники – Эдуард Кулёмин из Смоленска, Паша Лосев, известный серьезный график, книги оформляет. На самом деле я не очень долго с НБП сотрудничал.
Я очень сильно зациклен на старом кино – 20х, 30х годов, и один раз поймал себя на мысли, что все мои картины – это статичные кадры из фильмов, которые я «снимаю». Снять фильм я не могу – у меня нет возможностей, и я делаю их покадрово. Был такой фестиваль Кинорок году в 2000м, где мой клип «Веприсуицида» был представлен, и я получил первую премию как кинохудожник, правда толку с той премии – даже бутылку водки не дали, просто показали на большом экране. Дебежев, якобы, протолкнул это дело. Оголтелый клип такой. Я снимал на камеру какие-то куски, потом всё это замонтировал, и мы наложили на это дело вепресуицидовские гитарные зверские поливы. Довольно смешно, там такая художественная каша. Все на пленочку делалось – компьютеров не было ещё.
«Веприсуицида» – это была антимузыка. Мне интересно было посмотреть, как работают структуры, которые вообще не воспринимаются как музыка. Курёхин в свое время правильно сказал, что если найти человека, который пилит деревяшку, то это частный случай, а если таких пять наберётся, то это уже музыка, уже направление. Правда, он не говорил про второй этап – что потом надо найти людей, которые будут воспринимать это как музыку, покупать твои пластинки и следить за дискографией.
В году 96м один человек сделал передачу небольшую про меня минут на 10 по ленинградскому телевидению, и там был кусок клипа этого «Веприсуицида», и мне позвонил мой папа и сказал – Александр, чем ты занимаешься! Это впечатляет, но поменьше порнографии! – а у меня там голые тела по экрану летали.
В Линии Масс была задача создать аналог пролетарской музыки 20х годов. Я большой поклонник этого, на меня в своё время очень подействовал фильм Дзиги Ветрова «Энтузиазм», году в 78м я его посмотрел в ДК Кирова, и мне захотелось сделать его аналог в музыкальной форме. В Линии Масс очень жесткая структура эстетическая, и в ней трудно развиваться дальше. Нюансы могут быть какие-то, но принципиально новое уже сложно что-то сказать. Ветрофония – это более свободный проект по форме, мы здесь можем любую форму давать, в симфонизм уйти, если надо. Я в этом смысле сторонник Секс Пистолс – сделали один альбом и хватит. И я понял, что с Линией Масс надо завязывать. Повторений не хотелось.
Ветрофония – это был осознанный выбор, она вылезла в каком-то смысле из Линии Масс. Сначала я делал Линию Масс, потом всё это заглохло, и я решил делать рабочие материалы для будущей Линии Масс, когда она воссоздастся. Но потом понял, что она не воссоздастся никогда, а альбом назывался Линия Масс – Ветрофония. Ну, я и решил так проект назвать Ветрофония. А само название – Ветрофония, было взято из книги Николая Носова Незнайка в Солнечном городе, где было описано культурное течение, которое называлось ветрогоны, которые приклеивали в театре людей к стульям, футуристы такие, и у них был ансамбль Ветрофон. Отталкиваясь от этого всего, как художественной идеи, и получилось название Ветрофония, и я записал два альбома. Первый ещё Линией Масс отдавал по стилистике, а второй был уже Ветрофонией. Потом это всё тоже на уровне студийного проекта закончилось году в 89-90м. Когда уже я Николая встретил, название это возродилось.
Помню у Носова в книге был театральный режиссер по фамилии Штучкин, именно он приклеивал людей к стульям, и потом ветрогоны поливали приклеенных людей водой. Такая легкая аллюзия на эту эстетику. А «Веприсуицида» – это у Юфита (Евгений Юфит, кинорежиссёр) был фильм «Вепри суицида», мне захотелось, чтобы это было в одно слово. Линия Масс – она так и была, а Т.А.У. – название просто родилось в голове, хотелось какую-нибудь транс-аэро-урбанизацию развести, хотелось проект сделать отличный от Ветрофонии, от Линии Масс, более романтический такой проект. Т.А.У. мы делали с художником Кириллом Рожковым. Главное в музыкальном проекте – найти правильное название, чтобы в нем всё вмещалось, и все пойдет. На данный момент Ветрофония – главный проект, сплошная Ветрофония.
Для меня всегда важно было, чтобы то, что я делаю инспирировало других людей на нечто подобное. Сейчас информации гора, и масса групп, которые называют себя шумовыми, но мне хотелось бы чтобы в России люди куда-то дальше пошли, пытались найти свои ходы в этом плане. А я сейчас слышу кучу групп, который заняты повторами западных аналогов, и новых идей маловато. Когда я занимаюсь музыкой, я пытаюсь «снимать» кино. Должно быть то, что называется саспенс – томительное напряжение, такой Хичкок немножко, с ужасами в конце и в начале. Мне важно чтобы это было интересно слушать, как и смотреть.
Любую музыку, в том числе и Киркорова, я воспринимаю как шум. Киркоров стоит в определённом диапазоне шумовой музыки, но в одном из дальних от меня сегментов, потому что он слишком структурирует пространство. Кстати, последние пару песен у него неплохие, так что Филипп молодец. Композиционные вещи я вообще не ощущаю – изнутри лезет что-то неприятное, я всё это несу к Суднику, а он уже приводит то, что вылезло в человеческий вид. Исходные звуки там, конечно, мерзейшие. Звукосклещивание – это реальный термин из биологии, когда животные скрещиваются и никак не могут разорваться, при этом извергая из своих глоток ужасающие звуки.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Материал подготовлен на основании совместного интервью
Александра Лебедева-Фронтова и Николая Судника
Материал подготовил Евгений Зарубицкий
Видео по теме
