Я уехал в 78м году, так что почти сорок уже лет живу за границей. Поскольку я гуманитарий, интересуюсь языками и литературами, поддерживал свой русский язык, читал, старался быть в курсе дел, поэтому русский я не забыл и прекрасно на нём изъясняюсь. Из-за этого я из Австралии убежал – Австралия настолько изолирована была в то время в культурном смысле, что находится там было практически невозможно. Я приехал в Амстердам в 88 году, где благодаря Максиму Шапошникову у меня начался активный период в музыке.
Научившись играть в музыкальной школе в детстве, я играл всю жизнь. В семь лет меня родители отвели в музыкальную школу, которую я любил, пока дело не дошло до фортепиано – все остальные предметы у меня вызывали радость за исключением этого. Моя училка, если я брал не ту ноту на фортепиано, била меня по рукам, когда я на нем играл. Всё это происходило под солёным солнцем Одессы. У нас была школа для особо одарённых – Столярского, но родителя меня отдали в школу для менее одаренных детей – номер один она называлась. Мои родители были люди не понимающие разницы между хорошим и плохим преподавателем, так что, окажись я тогда в руках у хорошего преподавателя, я бы сейчас на другом уровне выступал, в Венской консерватории, не меньше. У меня были очень хорошие уши в детстве, но, поскольку училка меня била, я наотрез отказывался учиться читать ноты и три года подряд я ходил на уроки фортепиано как на каторгу. Любые домашние задания я играл потом по слуху, смотря в ноты, но не читая их. Так что, слушать я умел. По прошествии трех лет, я набрался смелости, подошел к маме, сказал, что больше не хочу, мама устроила истерику, которая длилась пару дней, по завершении которой она приняла важное решение, сказав – хорошо, будешь инженером.
Я действительно стал инженером в итоге, но не промышленности, а человеческих душ. Я пишу тексты к песням. Песни выбираю существующие, но малоизвестные, сам пишу лирические песни и пою их. Одну песню Челентано я перевел на русский язык, но ещё не спел – не с кем – нужен гитарист, который бы сыграл, я, правда, не помню её наизусть, я давно её написал – три месяца назад. Услышал песню, вспомнил её, она меня сильно зацепила, думаю, надо её как-нибудь сделать, и теперь у меня дома лежит текст и, если появится человек, который это сыграет как надо, то песня состоится, так что в основном нужен гитарист. Эта песня наполовину блатная, наполовину фанковая, то есть куплет блатной, ресторанный, а припев фанковый. Это песня о грустной женщине, которая изменила мужчине, в результате чего он её зарезал, и её друга зарезал, и его свинтили менты и посадили. В последнем куплете он поёт, что, когда я тебя зарезал, когда меня уводили, я видел только твои прекрасные глаза и больше ничего, они были перед моими глазами – твои прекрасные глаза. Есть мой знакомый – профессор русского языка из Вероны, я ему позвонил, спросил – «Стефано, дорогой, привет, сегодня прекрасный день, у Челентано есть такая вот песня, о чем она?» Он мне сказал, «Алик, дорогой здравствуй, я очень рад тебя слышать! День сегодня просто чудесный!» И перевал мне эту песню. Я же в Италии жил год по отъезду из Советского Союза – между Австралией и совком был ещё год Италии, мы были в транзите, ожидали отправки. И вот под эту музыку я и написал текст. И вот этим вот я до сих пор и занимаюсь. Больше я ничем не занимаюсь. Читаю книжки, смотрю фильмы, образовываюсь на уличном уровне, типа Ютюб и прочее. Так что хорошо развиваюсь в этом направлении.
Вернемся к моему музыкальному детству. Десять лет я отзанимался в музыкальной школе, из которой ушел, но дома подняли вопрос – мальчику нужно играть на музыкальном инструменте, потому что он еврей и ему нужно идти в армию. Такие аргументы были. Меня родители, которые в музыке не понимали ничего, как не понимали и в других вещах, касательно искусства и образования в целом, они мне купили самый большой аккордеон, под которым взрослый человек ломается – пятнадцать кило плюс чемодан. С такой несимметричной вещью я бегал по Черёмушкам (район в Одессе) к учителю – брал уроки аккордеона. Я ещё год на аккордеоне учился играть у этого дядьки. Аккордеон – это синтезатор 19 века, это инструмент, который создан для того чтобы симулировать другие оркестровые инструменты на уровне технологий 19 века. Есть аккордеоны, на которых регистры обозначены названиями инструментов – кларнет, гобой, оркестр и так далее. Там идея та же, что и в синтезаторе – имитировать звуки существующих инструментов.
Хотя я не сирота, и у меня есть сестра, но родители оба сиротами были, и нам с сестрой это предалось – нас родители обучили искусственному сиротству. Это всё отразилось на поведенческих аспектах, но поскольку у меня и моей сестры характеры разные, мы пошли по разным стезям, но обсессивные навязчивые элементы поведения присутствуют у обоих – гулять, так до упора, отрываться, так по полной. Если моя сестра покупает сегодня вещи, то берёт три – чтоб хватило на всю жизнь. Но это сейчас у неё такая привычка проявилась, в детстве и у неё, и у меня вообще ничего не было – мы носили обноски племянников и двоюродных братьев. Мы, будучи детьми очень богатого человека жили как нищета, нас держали в чёрном теле. Холодильник у нас был забит битком, потому что папа был мясником, холодильник просто не закрывался – в нём было всё. Если в доме были апельсины, мы должны были их есть только дома, а шкурки заворачивать в газету перед тем, как выбрасывать в мусор, чтобы соседи не видели, что жиды едят апельсины.
Очень многие, чтобы добавить себе еврейскости добавляют к своей речи –таки. Это просто ни пришей ни на рукав, никуда. Это просто чьё-то изобретение на уровне манер, к евреям не имеющее никакого отношения. Причем это не из серии всё-Таки, а панибратский жаргон, типа доблядень.
За последний год я пересмотрел все советские фильмы и могу сказать с уверенностью, что во всех совковых фильмах без исключения, будь то фильм о русских разведчиках в военное время в немецком лагере, типа Штирлица или про весёлый сенокос или фильмы семейной проблематики, не было ни одного фильма, где бы люди не бухали. Во всех фильмах люди пьют, и как наркотик номер один в стране – алкоголь, и вообще вся социальная роль, которую алкоголь играет, она настолько доминирует, что это просто чудовищно. Алкоголь, на мой взгляд, в человеке часто возбуждает далеко не привлекательные стороны характера. Учитывая, что алкоголь является ценой нетерпимого отношения к другим людям, стимулянтом этого, он занимает такую главенствующую позицию, что под пьяную лавочку людям прощается всё – и насилие и что ты только ни хочешь, потому что если человек в пьяном виде сбил кого-то насмерть, то шанс того, что на его поведение где-то подсознательно будут смотреть со скидкой, зная о том, что он был пьяный, к этому будут относиться всё равно полегче, потому что каждый в стране может себя идентифицировать с этим персонажем.
И вот в этом мы росли, и только когда нам нужно было эмигрировать, папе нужно было во что-то деньги вложить заработанные, потому что там собралось что-то от мясной деятельности, и всё это нужно было обратить в сто долларов официально и в 750 килограмм веса на семью – все твои жизненные сбережения должны быть низведены до такого минимума для того чтобы выехать из страны. Механизм был такой – мы получали вызов от несуществующих родственников в Израиле, которые хотели воссоединить наши семьи, и мы эмигрировали официально в государство Израиль, подавали в ОВИР советский, который нас выпускал. Таким образом мы уехали. Естественно, никакого дяди там не было, но уезжали мы вот так, а потом уже, оказавшись в Вене, мы могли решать, или нам ехать в Израиль, или ехать в Америку, Канаду, Австралию или Новую Зеландию. По тем и по этим временам выбор был шикарным. Особенно Новая Зеландия, которая на сегодняшний день представляет, на мой взгляд, один из самых шикарных выборов, но тоже не на долго, я думаю.
Сначала в Вену попадали, в Вене сидели две недели, где мы подвергались всяческой израильской пропаганде, типа поезжайте всё-таки в Израиль, а не в Америку, потому что это ваша историческая родина, а мама говорит, а что же делать с моим сыном, если я не хочу, чтобы он в армии служил, поэтому и вывезла его из Советского Союза? От армии меня родители в этой жизни всё-таки уберегли, за что им большое человеческое спасибо. В Австралии, куда мы уже приехали, я тоже должен был привыкать – 19 лет, конечно не возраст, а бате было 52, возраст уже не самый гибкий. Без интернета! Для советского человека, который был полуграмотный, четыре класса школы и двадцать пять лет голодовки по общим подсчетам.
В Австралии меня привезли в одно место, где один песок и в нем миллиарды дырок, и в них ползают миллиарды муравьев по сантиметру каждый, они постоянно в брауновском движении, и они повсюду. И ты идешь по этому песку и каждый твой шаг стоит жизни сотням муравьев, а ты идешь как Бог по Вселенной, и каждый твой шаг стоит многих жизней, но при этом сам себя начинаешь чувствовать муравьем. Мишек коал держал на руках, но ничего хорошего в этом нет – они воняют страшно, потому что они жрут эвкалипты, а эвкалипты их, во-первых, вставляют, они вечно обдолбанные этими эвкалиптами, а во-вторых, они жутко воняют как коровы. Сейчас всё меньше и меньше места для их жизни в Австралии. Была ситуация, мы поехали в лес с друзьями, привезли в дикое место с хижиной. Сутра проснулся – на кухне в посуде как домохозяйка копалась кенгуру, а 20 других кенгуру стояли вне хижины и смотрели, как та собирает им пожрать. Увидев меня, она зевнула и ускакала с двумя батонами хлеба и банкой кофе в сумке. Очень по-человечески всё прошло. В городах там проблема – огромные тараканы во всех квартирах и каждый год специальная служба приходит и твою квартиру опрыскивают пестицидами за твой же счет.
К музыке я вернулся весьма прозаично. Я приехал в Амстердам, имея за плечами девять лет Австралии, которые в себя включают четыре года, убитые на изучение зубопротезному ремеслу и работе зубным техником по изготовлению съемных зубных протезов, вождение такси, мытиё посуды в ресторане.
В последние годы я водил такси, и когда я водил такси, я понял, что мне нужно отсюда убираться, потому что иначе водить такси нет смысла, нужно цель какую-то. Начал собирать деньги, три года собирал деньги в кубышку, насобирал десять тысяч долларов и рванул в Европу. Купил один билет в один конец. Приехал сюда, в Амстердам, и здесь познакомился с Максимом.
Максим приходит как-то ко мне в гости и говорит, что познакомился с музыкантом одесситом. В то время русских здесь было раз два и обчёлся, а тем более музыкантов, а тем более из Одессы. Спрашиваю, на каком же инструменте он играет? Максим говорит – на калимбе. Я подумал: если человек из Одессы и при даже просто знает, что такое калимба, не говоря о том, что он на ней умеет играть, то это уже хорошо. Поднимаю трубку, звоню, а он свежак – четвертый или пятый день в Голландии, говорю, здравствуйте, так и так, я такой-то такой-то, сегодня очень приятная погода, слышал, что ты музыкант.
Он в ответ на контакт шел неохотно, только потом я понял, что он такой человек, но в конце концов мы с ним встретились, подумали вместе, послушали музыку, всё было зашибись. Это оказался Герман Попов.
Так мы с ним встречались какое-то время, неделю или что-то, и вдруг он мне говорит, Алик, ты знаешь, мне предложили в одном доме престарелых сыграть русские песни. А у меня к тому времени был аккордеон, который я получил случайно – я был за две недели до того, когда упала стена в Чехословакии, и ещё за коммунистические деньги купил там подержанный, но в очень хорошем состоянии чешский аккордеон. Купил за смешные деньги – 100 баксов, и он в момент разговора про дом престарелых благополучно гнил на чердаке, до тех пор, пока мне Гера не предложил мне там сыграть набор русских песен.
К счастью, этот концерт был не завтра, и мы просто собирались каждый день и в охотку по две песни в день разбирали. Брали песни ДК, у нас был Закрытый гражданин в репертуаре, ещё пару песен их было, но и пару русских песен было, помимо этого. Были также еврейские песни, потому что заказчики были евреи. Так что дело пошло не то слово – мы отыграли дом престарелых, и я заметил, что за это давали в десять раз больше за уроки русского языка, которые я давал в то время. У меня было десять учеников, которые ко мне приходили. Я повесил объявление в Университете, в газете университетской дал объявление, что приходите ко мне, я даю вам уроки. Ну, как уроки – я разговаривал с этими людьми по-русски. Они сами занимались языком, а им нужна была практика разговорная, и им её давал. Этим я промышлял, пока не появился Гера со своей музыкой. Оказалось, что у Геры был такой же музыкальный опыт, как и у меня, то есть он был очень пассивным музыкантом, умел играть, но делать это не любил. У него не было группы до этого случая или что-то вот такое. Мы с ним начали выступать как Дети лейтенанта Шмидта, Максим свидетель.
Так мы как Дети лейтенанта Шмидта пару лет поиграли, потом разошлись – не сошлись характерами. Это был дуэт, мы играли и пели эти песни, и были совершенно акустические. Две глотки – мы пели в два голоса, были очень хорошо спеты с Герой. Играл он очень цепко – лениво, но очень цепко. То есть ритмика у него была железная.
С Герой получилось так – я уехал в Австралию на три месяца в отпуск, а по возвращении так легла карта, что тёща моя обнаружила в газете объявление на поиск русскоязычных актеров, статистов для спектакля Ревизор во втором самом крупном голландском театре – Гаагском. Там ставили Ревизора с большими деньгами и бюджетом и брали четырех русскоязычных актёров, которые должны были играть роль каких-то партийных бонзов – это была такая голландская современная интерпретация Гоголя. Мы должны были выступать в масках, в костюмах таких, типа партийных, в галстуках, аккордеон, гитара, я с Герой и ещё двое других русских актёров. И так сорок два спектакля и пять месяцев вместе с репетициями. Это всё было очень живо, а зарплаты – мы жировали с Герой. Работа не пыльная, скучная – нужно было на сцене быть три-четыре раза за представление, каждый раз на две-три минуты. Но мы пели песни там, и там мы познакомилась с женщиной, которая в то время была у них, скажем, агентом.
Мы с ней подружились, и она нам начала давать работу в гигантских количествах. Работа была многочисленная, но не очень престижная. Я вообще не верю в такое понятие как престижность, но дошло до того, что Гере это быстро надоело, а там надо было просто тупо работать – играть и петь, сейчас это называется корпоративы. Это иногда доходило до автоматизма, корпоративы часто могут быть очень скучные, и Гере момент скучности очень быстро приелся, а он был парень довольно избалованный, деньги для него большую роль не играли, хотя у него их не было, его полностью тогда содержала его жена, ему эта музыка не была нужна. Я его вполне понимаю, но мне эти деньги были очень даже в тему, и тут мы разошлись.
Я тогда собрал группу – ещё четыре-пять русских музыкантов, я занимался всем включая администрацию, приемом заказов. Гера ко мне обратился что он против использования в новом коллективе названия Дети лейтенанта Шмидта, и я сказал, что порядок – придумаю что-то другое. И увидел первую попавшуюся газету, там была статья, почему окаменела Зоя, про девочку которая окаменела, сокращённо это выглядело как ПОЗА, о классно думаю, голландцы произнесут, нормально. Дал название, начали бомбить в пять человек, и так с этим ребятами и работали. Времена были хорошие, богатые времена были – начало 90х! Работы было полно.
Потом я познакомился с греками, въехал в эту греческую музыку, потому что столкнулся с греческими музыкантами и познакомился с греческой музыкой, она меня очень вставила, и так или иначе, я играл различные типы греческой музыки на аккордеоне несколько лет. Петь не пел – греки пели сами.
Римбетика – это греческий блатняк 20-30х годов. Когда Ататюрк в 14м году пришёл к власти, вырезал миллион армян, а евреев и греков он депортировал. Греки и евреи в Турции сидели поколениями, они были больше турками чем сами турки, но их турнули, и в определённый день греки оказались в Афинах под Пиреем, работы никакой – 20е годы, зубы на полке, и плюс к тому гашиш, который в Турции был легальным, в Греции был очень минимизирован. Люди, которые были без работы, кинулись промышлять торговлей гашиша, за что и попадали на греческую зону. Попав на зону, греки стали песни писать, появилась субкультура. Есть целый пласт греческих песен, в которых тексты соответствующего плана.
В процессе работы с греками я познакомился с одним из парней из Клезмер бэнда, который организатор всей этой темы, Йоб Хаес его зовут, саксофонист. В Москве было смешно, когда мы играли, когда я его представлял публике как Йоба – совершенная форма, прошедшее время, законченное действие. Факт в том, что я Клезмер бэндом я уже 17 лет играю. В процессе были проекты, записи, то-сё, пятое. Я гест стар уже 15 лет – сейчас пою пять песен и играю на колокольчиках. На меня иногда волками щерятся, потому что я умудряюсь ездить за границу с маленьким рюкзачком, в котором лежат эти колокольчики, пара брюк и чешек. На аккордеоне я давно не играю – там очень крутой аккордеонист в Клезмер бэнде, так что я и не стремлюсь.
Клезмер бэнд группа богатая, у неё бюджет большой, так что мы записывались в студиях, которые стоят полторушку в день, и естественно они экипированы по последнему слову, но для меня это всё равно иностранный язык. Но опять же, в студии записываться – это проклятье, потому что настолько всё стерильно и изолировано, и как бы они ни пытались перенести атмосферу песни, всё равно получается кастрация материала, то есть какая-то доля энергии уходит на то, чтобы тебя изолировать, искусственно создать звук. Качество ведь тоже очень сомнительная вещь, потому что самые лучшие записи, которые я слышал, они записаны технически далеко не лучшим образом, но при этом в них присутствует такой невероятный дух, что это полностью затмевает все технические недочёты.
В Европе засилье голубей привело к тому, что люди отчаялись в попытке их прогнать. Уже придумывали всех дизайнов иголки, которые приколачивались к перилам балконов, сетки, которыми закрывали балконы, чтобы голуби не садились, и вдруг кто-то придумал – чуть-чуть увеличенная, где-то на 110, пластмассовая модель ворона, прикрученная к перилам, и всё – макет вороны и всё. Одна такая ворона у тебя на балконе тебе гарантирует полное отсутствие голубей, по крайней мере в радиусе твоего балкона.
В Европе в магазинах подержанной одежды, чтобы отбить запах затхлости всё время жгут индийские благовония, и когда я чувствую этот запах, у меня идет сразу отторжение на физиологическом уровне. Я уже по этим магазинам сейчас не хожу – устал. Из всех фруктов мне нравится Манго, а из запахов мне нравится запах женщины. Чистая химия.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Материал подготовил Игорь Шапошников
зима- осень 2017
Видео по теме
Фото по теме:
