&
Есть такая поговорка, что человек всю жизнь слушает ту музыку, которую он слушал в 14 лет. Видимо неспроста эта поговорка возникла, потому что в 14 лет у человека открывается в голове некое музыкальное окно. С двух до пяти у человека открывается окно языковое, а в 14 открывается окно музыкальное. Поэтому, если сейчас перескочить через все эти годы, когда я сейчас встречаю тех людей, с которыми я в 14 лет слушал музыку, я раз за разом убеждаюсь, что так оно обычно и происходит. То есть, музыкальные идиомы или музыкальные образы, которые вошли в них в том возрасте, они несут всю свою оставшуюся жизнь. Когда мы жили в городе Снежинск, называвшимся в то время Челябинск-70, и учились в школе, понятно, что мы с моими знакомыми пересеклись тогда на одной музыкальной волне.
То было время многих болгарских вин в магазинах, на полках красовались также вина венгерские, типа токайского, и всякого рода бормотуха и водка. Сложно сейчас сказать, какого качества всё это было, но болгарские вина пить было можно. Снежинск был дублёром Сарова и снабжался более разнообразным и качественным алкоголем, чем окрестные территории. В 57 году рядом со Снежинском взлетело на воздух целое озеро, из которого потом долго выгребали радиоактивные отходы. Это всё было в сорока километрах от того места, где мы жили и вместе с отголосками остатков радиоактивных отходов впитывали саунд того времени. Мои музыкальные вкусы определялись ещё и наличием у меня старшего брата, который на тот момент уже окончил школу и уехал в Москву, и, находясь там, был в первом эшелоне, кому поступали все музыкальные новинки. От брата эти новинки регулярно попадали ко мне. Он уехал в 73м, я закончил школу в 77м, события о которых сейчас идёт речь — это год 74-75й.
Я считаю, что у музыки не бывает «золотого» времени. Как говорят, красота в глазах смотрящего, то есть в каждый период есть выдающиеся явления, которые какие-то люди в состоянии оценить, а широкие массы реагируют уже на трудно анализируемые социальные процессы. Есть книга о ниоткуда взявшихся модных течениях, когда все по всему миру вдруг ни с того ни с сего начали носить валенки уги, хотя, когда это началось, фабрика уг в Австралии начала банкротиться. В результате эта фирма уг в течение года открыла десятки фабрик по всему миру, хотя потом эта мода опять сошла на нет. У каждого поколения есть свои события подобного рода, когда вдруг накапливается какая-то инерция, которая в один момент вдруг становится в общественном сознании доминирующей, быстро переходя из потенциальной энергии в кинетическую.
В музыке, полагаю, происходят те же самые процессы. Когда мои родители мне говорили, что моя музыка звучит как поезд, который едет по шпалам, сегодня, пройдя весь свой музыкальный путь и обернувшись назад, я могу в этом с ними согласиться. Но в тот момент, когда у человека открывается подсознание, и ты начинаешь впитывать эту музыку, которая несёт для тебя сакраментальный или сакральный смысл, человек, естественно об этом не думает, просто эта музыка как среда находится вокруг тебя, и именно эта музыка человеком и впитывается.
Итак, через моего брата я получил пластинку Beatles – Revolver. Эта музыка тогда открыла моё музыкальное окно, но долгого влияния на меня не сохранила, Битлз для меня не очень много значил. Сейчас я слушаю гребенщиковские программы Аэростат из любопытства, и меня сильно удивляет в его программах то, насколько он ограничен в своём музыкальном видении. Он иногда для проформы делает программы и про классику, и про джаз, иногда даже про какие-то новинки, но его постоянно сносит в музыку начала 70х, и я поймал себя на мысли, что у меня по той музыке ностальгии нет вообще. Удивляет, как он, прожив такую жизнь и пройдя такой музыкальный путь, всё равно возвращается к этой музыке. Поколение Битлз – это было поколение предыдущее нашему – Макаревичи, Гребенщиковы, которые тут появились на 5-7 лет раньше нас. Прочитал книгу матери Гребенщикова Мой Сын Борис Гребенщиков, она там пишет, что, когда Боря услышал пластинку Битлз, у него губы задрожали, и он не мог ничего делать три дня кроме того, чтобы раз за разом прослушивать эти песни. Для меня Битлз уже не были квинтэссенцией духа времени. Для поколения Гребенщикова квинтэссенция – это Битлз, а для нас уже время немного проехало вперёд, и квинтэссенцией у нас было следующее поколение музыки, условно говоря всякие Алисы Куперы и Джетро Таллы.
Та музыка из-за отсутствия кругозора и языка, воспринималась всеми нами тогда не совсем адекватно, в том смысле, что для американцев или англичан тот же Алис Купер значил гораздо больше, чем для нас, потому что они понимали контекст, понимали смысл, а мы могли резонировать только с музыкальной составляющей его песен. У меня есть знакомый, мой ровесник, он гордится тем, что у него есть 193 альбома Алиса Купера с его авторским автографом – больше, чем у кого-либо в мире; он бегает по всему миру за Купером, чтобы подписать очередную порцию пластинок. Я про него вспомнил, чтобы сказать, что та музыка была хороша в то время и в том месте. Я вообще не уверен, что это правильно – ностальгировать и возвращаться к музыке, песенка которой уже спета. У моего знакомого, менеджера Марка Алмонда, вышла книга про Фредди Меркури к 25тилетию его смерти. Когда он мне про это рассказал, я подумал, что, наверное, единственная группа из тех, что я тогда слушал, и которая по-прежнему для меня сохраняет остаточную память, это Queen.
&
Когда я был в Лондоне и беседовал с Джоном Пилом (ведущий музыкальных программ BBC), он очень нелестно отзывался о Марке Болане. Я так понял с его слов, что Джон помогал Болану до обретения им популярности, и когда популярность появилась, Болан перестал Джона узнавать. Это с одной стороны констатация обычного явления, что человек, достигнув определённого уровня не может сохранять прежний тип отношений со всеми, а с другой стороны, это характеристика определённых людей. Тот же Боря Гребенщиков несмотря на то, что нас с ним вообще никогда ничего не связывало, он иногда всё равно какие-то знаки внимания в мою сторону высказывает. Я понимаю, что таких как я у него тысячи, и я нахожусь не во втором, а в где-то пятом эшелоне его внимания, но, при этом, он всё равно узнает меня и общается со мной.
Опять же, если вернуться к истории Джона Пила и Марка Болана, то они общались на том уровне, что Болан чуть ли не ночевал у Пила на полу, а это немного другой уровень общения. Подытоживая по поводу ТОЙ музыки, могу сказать, что советский поп, который мы тогда манкировали, считая его ниже уровня своего достоинства, как ни странно, мне сейчас больше созвучен, чем музыка Битлз, например, которая для многих людей того времени является главным лейтмотивом их жизни. Тех же Песняров я иногда слушаю с удовольствием потому, что это несёт для меня какое-то содержание, информацию. И это то, от чего мы тогда отбрыкивались, потому что, когда в те времена речь заходила о советской культуре, молодёжь, естественно, бунтовала, строя своё поведение на отрицании, и в первую очередь отрицали культуру официальную. Одним из таких символов официальной культуры была Зыкина, которую также манкировали, а когда пришло время оценить её по достоинству, уже стало можно её рассматривать вне того официозного контекста, в котором она имела для нас координаты. Тут мы сталкиваемся с обычным эволюционным процессом, именуемым в простонародье проблемой отцов и детей, созданного природой для поддержания динамики в системе.
Смена координат в жизни каждого человека происходит незаметно, и многие даже не фиксируют это, продолжая жить, думая, что система координат неизменна, хотя это совсем не так. Когда в юности мы обитали в закрытом городе, факт его закрытости воспринимался нами как разумеющийся, и, несмотря на эту самую закрытость, мы не находили в том особых поводов для ментального дискомфорта. Сегодня же в среде, где любая информация, в том числе и музыкальная, доступна на кончике пальцев, когда можно за секунды при помощи двух пальцев загрузить любую информацию, не прилагая для этого никаких дополнительных усилий, я размышляю о том, что в то время, когда та же самая информация добывалась при помощи гораздо более сложных социальных алгоритмов, ценность этой информации была гораздо больше, что сказывалось на её носителях, которые затирались до дыр. Мне находится, что ответа на вопрос, какой способ получения информации лучше, я разрешить сегодня ещё не могу. Сразу за этим мы выходим на интересную дилемму, в оконцовке которой я могу точно сказать одно, что моё сегодняшнее музыкальное состояние, при всём том невообразимом многообразии по сравнению с полным его отсутствием тогда, богаче точно не стало. И тогда и сейчас главным было и есть объективное знание, которого с увеличением многообразия не прибавилось, как это ни странно. Если ранее у тебя был один диск в месяц, и ты его заслушивал до дыр, то сейчас у тебя есть десять секунд, чтобы просто пробежаться песням, чтобы перейти к чему-то очередному следующему.
Жизнь принимает разные формы, но суть её всегда остаётся той же самой. Так называемый в начале восьмидесятых клуб, в конце восьмидесятых назвали дискотекой, а сегодня мы называем это ночными клубами. Мой знакомый, когда он приехал поступать в МИФИ, наблюдал в студенческом городке при институте рок-фестиваль, когда ставили на козырьки над входом общаги какие-то колонки, и группы на этих козырьках что-то играли. Распространение музыки было другим, чем сейчас – писали на катушки, но принципиальной разницы между тем способом копирования и копированием на хард драйв я не вижу. Сейчас, да, быстрее, риал тайм, но вопрос упирается в то, что и тогда, и сейчас у всех по 24 часа в сутки, и в них человек может чему-то уделить предположим один час в день. Он этот час может уделить пролистыванию через все альбомы, как это происходит сейчас, не концентрируя своё внимание ни на чём, или он может посвятить этот час в день глубокому восприятию каких-то немногочисленных произведений, оказавшихся в его руках.
Смоделируем для удобства эту ситуацию распространённой у нас в стране абстракцией: 100 лет назад в России все были религиозны (не забывайте, что мы говорим об абстракции), и саунд, который окружал людей тогда, по большей части был идентичным для большинства, и этот саунд был в основном религиозного назначения. Музыкальное окно, о котором шла речь в начале, оно было у большинства людей тогда открыто в некий более широкий мир, давая некое духовное знание, которое в обычной жизни получить было невозможно. Такое знание может распространяться в разных формах, в том числе и в музыкальной. При этом, надо учитывать, что тот музыкальный саунд, который был сто лет назад, он возник не тогда, а за 1000 лет до того времени, и этот саунд, как состояние, успел за тысячу лет отпечататься в генах людей, проживающих на этой территории.
Переходя от абстракции к реальности, я думаю, что, сидя за колючей проволокой в богом забытом городе (Снежинск), и прослушивая какие-то значимые для себя музыкальные субстанции, отнюдь не религиозного свойства, этот ритуал (а это был ритуал) будил в нас состояние того самого открытого окна, вшитого в нас на генном уровне. Важнее была не музыка, а то, возникавшее в момент ритуала, состояние, которая эта музыка пробуждала, когда ты понимаешь, что ты не ограничен этим социумом и информационным объёмом, внутри которого находишься, а что у тебя есть возможность увидеть и прикоснуться к чему-то далёкому, не ведомому тебе ранее, и почувствовать нечто большее, чем окружающая действительность.
В те времена музыка была часто причиной сбора людей – все собирались вместе и слушали музыку. Каждый при этом пытался диджеить и, хотя, по сути, это были пьянки-гулянки, они крутились в основном вокруг музыки. Сейчас сложно представить себе, что люди молодого возраста будут собираться вокруг музыки. Это есть, наверняка, но массовым это не является. Сравнение того периода и сегодняшнего дня в этом ракурсе даёт почву для довольно глубоких выводов. Думаю, что ценным результат бывает только тогда, когда для его достижения тратятся усилия, и в случае с общедоступностью музыки, цена её сегодня равна одному щелчку мыши не потому, что она плоха или её много, а потому что теперь её можно извлечь из любого утюга в любом ассортименте.
&
Идиомы музыкальные, как и языковые – они либо впитываются с молоком матери, и являются родным языком, либо они впитываются позднее и являются языком иностранным и требуют изучения. Те, кто искренне и тонко чувствуют классическую музыку, прошли один из этих двух путей: во-первых, мама привела за ручку в музыкальную школу, а оттуда в музучилище; во втором варианте – самого человека вдруг начал двигать энтузиазм, и он сам прошёл этот путь обучения. Для большинства музыкальной идиомой является обычный саунд СМИ, и у большинства же он остаётся таковым на всю жизнь, этим людям также сложно врубиться в классическую музыку, как перейти с родного языка на иностранный, не зная его. Для этого перехода на иной музыкальный язык надо иметь силы, время, методику и ещё определённые способности. В том периоде слушания музыки, о котором мы говорим – это конец 70х – начало 80х, в меня были заложены ключевые фундаменты с точки зрения владения музыкальным языком, но потом был другой этап, когда я занялся аудиотехникой, и эта аудиотехника крутилась вокруг постулата, что она является техническим средством для музыкального роста человека.
Когда я приезжал в Америку на выставки аудиотехники, в основном слушал джаз и вокальную музыку, рок музыка там близко не проходила. Джаз, акустическая музыка и классика считались в Хай Энд Аудио тем, ради чего всё это направление в звукоснимательной технике существует. Как и я, все начинали с какого-то общедоступного языка, и, чтобы развиваться в музыкальном плане, ты должен был на чём-то, как в лингафонном кабинете, слушать эту музыку, чтобы постепенно, хотя бы только слушая, приобретать навыки нахождения в этих музыкальных пространствах и навыки владения этим музыкальным языком. Занимаясь этими упражнениями, мои вкусы постепенно стали дрейфовать от того, что меня привлекало ранее в сторону джаза, пусть и не слишком заумного, но я уже в джазе ориентируюсь хотя бы среди основных исполнителей, ныне выступающих. Этот путь новой музыки, владения новым музыкальным языком, добавил для моего мировосприятия новые грани. Но к классической музыке я так до сих пор не подошёл, потому что это ещё более фундаментальная конструкция.
На первых этапах изучения любого языка возникает иллюзия, что ты всё понимаешь, а на самом деле понимаешь неправильно и не до конца. Если взять записи Армстронга, то большинство слушателей выделит его пение, я же его пение терпеть не могу и обращаю внимание на тех музыкантов, которые играют вокруг него. Ту же Дайану Кролл я никогда терпеть не мог, но в какой-то момент у меня к ней резко поменялось отношение. В тот раз я посетил Лос-Анджелес, и меня зазвали в джазовый клуб, которым владеют русские, называется Лос-анджелесский русский джазовый клуб, больше смахивающий, как и большинство американских джазовых клубов, на столовку. Меня туда привели и усадили за столик перед сценой. Во всей Америке принято, что по понедельникам джазовые музыканты джемуют, причём джем в их понимании – это когда совершенно любые музыканты, не связанные друг с другом, приходят и начинают вместе играть. В тот день передо мной на сцене оказались музыканты Дайаны Кролл. До того я её слышал в Москве, и она мне показалась выскочкой, оседлавшей американскую песенную классику. Тут же, в этой столовке, я стал слушать её через неё, то есть она оказалась весьма умелым медиатором, вводящим публику в определённые состояния. Но это был случай – если бы цепь случайных событий того дня меня не привела в Лос-анджелесский русский джазовый клуб, я бы сейчас об этом не говорил, и моё мнение осталось бы прежним.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
сентябрь 2017
