Я научился работать на компьютерах ещё в Америке и здесь устроился работать в пиратской фирме «Анима Вокс», где уже тогда были «Макинтоши». «Анима Вокс» – это был обломок «Мелодии», их бизнес состоял в том, что они снимали с винила или с каких-то плёнок разные музыкальные записи и пиратским образом их издавали. На этих записях иногда надо было удалить шум, щелчки, иногда надо было спектрально это немножко поправить. У нас были виниловые диски «Битлз» и «Криденс Клеарвотер Ривайвл», мы их переписывали, печатали свои компакт-диски и продавали. Сидели мы совсем рядом с Кремлём. Потом в этот же подъезд заехала известная фирма «RDM». Мы занимались нелегальным бизнесом, но при этом соблюдалось такое правило: продукт не должен звучать хуже оригинала, и чтобы звучал даже лучше.
Там работали вместе я и ныне покойный флейтист из «До-Мажора», Саша Воронин, ещё там были два любителя джаза и рока и два любителя техно – всякой такой, тогда, экзотики. Время в 1993м-1994м было такое забавное, мы сидели на втором этаже, где диски купить было нельзя, зато можно было пройти на третий этаж и там купить всё что хочешь. Длилось это недолго и в 1994м прекратилось. Там стоял комплекс Sonic Solutions, который позволял со звуком делать всё. Это была программа и станция, в состав которой входили два Макинтоша, DAT – магнитофон и какие-то аналоговые приборы. Всё это стоило какие-то невероятные деньги и занимало довольно большую комнату. Кроме нас там трудились два звукорежиссёра с фирмы «Мелодия» с характерными фамилиями Иванов и Петров. Для оцифровки мы пользовались виниловой вертушкой высоко уровня, затем удаляли щелчки, правили шумы, реставрировали записи. Там мне предложили издать что-нибудь своё, наше.
Там я стал выпускать сборники правильной музыки на компакт-дисках и первый «Суп с котом» вышел под «Анима Вокс». Остальные я стал делать под собой, от своего имени. У нас была издана запись исчезнувшей ныне группы «Нюанс» с саунд-продюсингом Брайна Ино, которая больше нигде не издавалась. Среди наших исполнителей был Слава Недиогло, который до середины двухтысячных считался директором группы «Вежливый Отказ». Я хотел, чтобы серия сборников «Суп с котом» работала долго, а в результате у меня самого этих дисков не осталось.
Потом я создал «Objective Music», под которым мы выпускали одну-две пластинки в год. Мои альбомы стал выпускать позже Олег Коврига на «Отделении «Выход» (альбом «Пальма Мира», например), которое в самом своём начале было сугубо формально отделением «Objective Music». Альбом «Майна Вира» вообще выходил на «EMI», так им понравилось.
Я люблю Питер, у меня много друзей в Питере. Ненавижу Питер зимой, а летом и осенью – это классный город. Мы играли там множество раз. Последнее время мой приятель в Питере – это Лёша Плюснин, который из хлама и сора вырос и очень изменился в лучшую сторону за последние годы. Иногда общаюсь с Севой Гаккелем, но в основном – с Алексеем. По странному стечению обстоятельств я перестал общаться с радикально-демократическими людьми в Питере. Лёша – коммунист христианского толка, и иногда мы с ним устраиваем такие забавные ссоры в Фэйс Буке. При этом он – мой чудесный друг, которого я ни на что не променяю. Вместе мы устраивали тур по питерским клубам при участии бас-гитариста из группы «Джунгли». Давно у меня был момент, когда мы общались с Майком, довелось общаться с Кинчевым, который имел когда-то огромный потенциал, дружу до сих пор с Андреем Отряскиным из «Джунглей».
Студенты московского университета устраивались дворниками, и им предоставляли квартиру в доме на улице за психфаком. Там жили некоторые психологи и журналисты, и я там часто бывал, потому что у меня там были знакомые девушки. И я там любил выпивать и закусывать. И там, в начале 80х, я встретился с Иваном Соколовским, который тоже очень любил выпивать и закусывать. Когда я спел какие-то свои песни под акустическую гитару, он сказал мне, что я никакой не новый романтик и пошёл бы я к Рыженко. Я сразу не понял, а он заявил, что это могло бы иметь коммерческий успех. Это было прерывистое общение. Более постоянно мы начали общаться году этак в 86м. Во-первых, он жил недалеко от меня, во-вторых, мне очень нравилось его зажигательное чувство юмора. К концу 90х мы с ним начали писать альбомы, и у меня дома их валяется штук пятнадцать, но их надо свести в стереопару. Я их сведу только в том случае, если мне гарантируют их издание и дадут мне хоть какие-то деньги, потому что мы писали эти альбомы такой кровью, что просто жизнь за это отдавали. У нас есть несколько альбомов, которые писались и у меня, и у Ивана. Мы просто приходили и играли. Там есть записи с участием стикера Трэйси Дрэйка из орбиты «Кинг Кримсон», с которым мы подружились раньше на «Гитар Крафте», и он приезжал сюда, я приезжал туда. У меня есть пластинка, где звучит его стик, которая называется «Сучилин, Стабуров, Дрэйк». Василий Стабуров – басист, очень хороший музыкант, компьютерщик и у него всё было для музыкальной карьеры, развития, но он этого просто не захотел. Периодически мы с ним делаем какие-то незаконченные, неизданные работы, как хобби.
С Иваном мы ходили жрать шашлыки, напивались, играли. Он был замечательным человеком и хорошим музыкантом. Был очень оригинальным человеком. Он, например, приходил ко мне, когда моя жена отсутствовала, и приносил порнографические видеокассеты. Однажды, в присутствии моей жены он привёл к нам проститутку, причём проститутка была в своём анамнезе, она была выпускницей педагогического института и могла поддержать беседу, была очень скромна и потупляла взор, и это было прекрасно! У Вани прекрасная жена, с которой я до сих пор созваниваюсь, а её дочка участвует в конных соревнованиях и является чемпионкой России. Я им делал даже какую-то музычку на такой случай.
Мой сокурсник по психфаку, Лоргус, в данный момент – директор института Православной психологии. Другой соученик, Леонтьев – внук Алексея Леонтьева, лауреата всяких ленинских премий, который читал нам психологию. Олег Мочалов, который тоже учился со мной – прекрасный гитарист, аналогов которому я не знаю, сам Ребо отдыхает. Но он умер в начале двухтысячных, к сожалению – выбросился в окно в какой-то психиатрической клинике, куда его забрали за то, что он из Азии вёз килограмм анаши. Мочалов играл со мной в «До-Мажоре». Андрей Соловьёв, ныне участник группы «Вежливый Отказ», играл у нас на трубе, – он сын философа Эриха Соловьёва, с которым я независимо был знаком ввиду того, что моя первая жена была дочерью философа Мераба Мамардашвили. У нас была идея сделать философскую группу из Коли Садовского (барабанщик), Андрея Соловьёва (духовик) и меня(гитара). В годах 78м-79м я познакомился с перкуссионистом Михаилом Жуковым, который играл с Лукиным (саксофон).
В Москве было два состава, которые играли импровизационную музыку: трио Лукин, Жуков и покойный контрабасист и трио Ганелина, Чекасина и Тарасова. Виктор Лукин – это абсолютный русак с усами, в восьмидесятом году по израильской визе как Вадим Борхович (а был Виктор Борисович) уехал в Штаты. Он был приятелем Рабина и тоже рисовал картины, которые все вывез, причём на всех его картинах стоял штамп: «художественной ценности не имеет». Удачно продал картины в Штатах, взял чемодан с деньгами и уехал в Бутан с каким-то русским мудаком, который прыгнул в горах со скалы в пропасть, считая, что он будет летать. В Бутане действует старый английский закон прецедентного права – «доведение до самоубийства». У Лукина отобрали чемодан с деньгами (карточек в то время ещё не было) и дали ему чудовищный срок. В это дело вмешалась «Amnesty international», я слышал ужасное интервью, которое Лукин дал на смешанных языках – на русском, английском и местном. Как только мы в Москве записали «Ноэму», его тут же выпустили, и он долго жил в индийских ашрамах. Потом вернулся в Россию, где был иллюстратором каких-то журналов. Он был хороший саксофонист, и его трио могло восставить большую конкуренцию Ганелину-Чекасину-Тарасову. Лукин учил игре на саксофоне Борю Лабковского, о котором мало кто знает, но который, в свою очередь, был учителем Сергея Летова и Юры Орлова.
«Ноэма» – это было такое оккультное мероприятие. Я построил такую градусную сетку, по знакам Зодиака разбил музыкальные вещи. Для меня это был стёб, на самом деле, поскольку я не верил в эти вещи, и для меня это было формальное упражнение. Я построил сложные геометрико-астрологические модели и когда принёс это Саше Соколову, он изрядно удивился. В то время программирование клавиш ещё было в новинку, а я как раз вместо секвенсора там употреблял барабанную машину «TR 505». Партии инструментов надо было заучивать, чем мы и занялись. Мы играли в студии, в которой сидел Александр Барыкин, и он попросил меня сыграть ему что-нибудь на вокодере в песню про «Верблюжий остров».
Звукооператор Костя, который записывал песни Барыкина, послушав то, что мы играем сказал: «Ничего такая музыка, нехуевая». Уже сейчас фирма «Геометрия» издала «Ноэму» в полном виде, а «Мелодия» тогда напечатала альбом в виде одинарного винила. Музыкальным редактором тогда на «Мелодии» была Ольга Глушкова – очень корректный человек. Причём, в первый раз «Ноэма» вышла в черно-жёлтом графическом оформлении, а такое сочетание цветов считается типичным для шизофреников. Два трека с «Ноэмы» кормило меня в Штатах. Они были проданы «Мелодией» на спутник (спутниковое радио) Билли Джоеля (который популярный певец) благодаря любви ко русской музыке во всём мире. Билли просто выбрал то, что ему понравилось, и купил права на трансляцию. Одна из вещей была на вьетнамскую тему, и после того, когда я во вьетнамском ресторане в Сан Озе поставил этот трек, они меня полгода кормили бесплатно. Позднее эти композиции были задействованы в следующем альбоме «To go out».
Сейчас я работаю с большим объёмом патефонных пластинок, где записана еврейская музыка, начиная с 1917 года и заканчивая тридцатыми прошлого века. Это какие-то голоса, которые сквозь время, через холокост о чём-то говорят. Дело идёт тяжело, я работаю с этим более трёх лет, получив очень небольшой грант. Директор организации, которая мне выдала грант, просто взял, да умер. Права подписи и печати восстанавливались месяца три, и, поскольку мы тогда работали на «Мосфильме» и не смогли вовремя рассчитаться со студией, там просто стёрли наши материалы. Со мной над этими материалами работает Саша Саровцер, гражданин США, у которого давным-давно в Питере была группа «Пилигрим». Затем нам стал помогать и записывать нас ныне покойный Андрей Субботин (профессор мастеринговой студии). Дальше нам стал помогать своими компьютерами Володя Белов, соучастник музыкальных преступлений Сили (Селюнина) и группы «Выход». Володя играл с нами долго, в течение двух с половиной лет, я его считал членом нашей семьи, а потом он взял, и тоже умер – утонул. Таким образом, мой еврейский альбом я все никак не могу закончить. Подобное происходило, когда некий дьякон предложил мне записать церковные хоры и колокола. Я тогда взялся и записывал хоры и колокола, а одновременно с этим общался с тувинскими шаманами, которых тоже записывал. Так на моем хард диске они оказались вместе и хард этот внезапно обвалился. У меня, кроме того, есть проект для хора и оркестра МВД с нотами и партитурами.
Юрий Орлов (группа «Николай Коперник») – замечательный человек, но иногда говорит довольно странные вещи. Когда мы встретились на первой годовщине смерти Ивана Соколовского, он мне вдруг сказал: «Боря Раскольников – гомосексуалист». Я спросил его: «Почему?», он ответил: «Не могу доказать!». С Юрой мы познакомились так: я продавал огромную двухгрифовую гитару и Юра явился вместе со своим приятелем, и они мне исполнили песню вот с таким припевом: «Ишкевет рассмеялся: «Ха-ха-ха-ха-ха!». У Юры свои воспоминания о той встрече, будто я встретил его абсолютно голым и спросил: «Хули надо?».
Одно время я сам писал и пел песни под гитару. Пара из этих песен изданы, а десяток – нет, так как они предполагали симфонический аккомпанемент, например: «Одета в целлофановый пакет, задумчиво глядит горбуша. Мерцает свет, мерцает свет…». Квартирники тогда устраивал Сергей Гурьев и предоставлял мне возможность выступить и спеть.
Он послушал мою работу с Радой 1993го года и подумал, что она звучит так, как там представлено. И стал играть басистом с Радой. Как басист у Рады также играл мой барабанщик Миша Плотников. Этот альбом не издан до сих пор, и недавно «Геометрия» ко мне с этим обращалась, но в этой записи участвовал Саша Наумов, который как бас-гитарист играл и у меня. Он либо неадекватен, либо ему эта запись не нравится. За своё участие он затребовал миллион рублей. Простой выход – написать, что он там не играл, что играл секвенсор. А почему так криво? Потому, что я его так запрограммировал. Но люди, работающие в издательстве «Геометрия» так боязливы в юридическом смысле, что не решаются это издавать. Материал этот я ремастировал, это заняло у меня полгода, и звучит он не так уж и плохо.
Альбом «Альма Матер» так и не выпустили, хотя с моей точки зрения – это очень хорошая работа.
Однажды мы попали с Сергеем Летовым на студию к Валере Лобанову, матершиннику и замечательному человеку. Это был тот момент, когда мы начали записываться со Свиньей (Андрей Панов) из группы «Автоудовлетворители» на этой студии в гостинице «Орехово». Панова по наводке Олега Ковриги приютили там на некоторое время, он ходил по коридорам одиннадцатого и двенадцатого этажей без штанов и пугал там официанток. Это было непосредственно накануне его скоропостижной смерти. Этот альбом «С особым цинизмом» вышел, и там есть мои аранжировки. Почти сразу после смерти Свиньи мы стали там записывать свой альбом «Пальма Мира». Потом я сидел и редактировал партии Летова, потому что это было невпердолиемо никуда, я сидел и транспонировал саксофоны. Панова я знал давно, и ещё в 1981м году мне позвонили питерские друзья и сказали, что «к тебе приедет хиппи».
Я в то время был хиппи, у меня до пояса все росло, и был женат на одной девушке, умнице и красавице, дочке философа Мераба Мамардашвили. Кроме неё в своей крошечной квартире, похожей на спичечную коробку, я имел ещё и тёщу. Не помню, по каким причинам, но моя жена на неделю куда-то поехала, а тёща была дома. «Ну, хорошо, пусть приезжает!» – сказал я друзьям. Приезжает юный, абсолютно позитивный Панов с тетрадочками, на которых были нарисованы пацифики, я ему говорю: «Ну, вот тебе диван, ложись, пожалуйста!». А сам я куда-то отъехал. Прихожу часов в шесть утра, а у нас там, рядом с домом стоял мусорный бак. А из бака торчат ноги с кедами. Видимо, тёщу он не выдержал. В девяностых мы снова с Пановым общались, причём меня он называл «Андрей нормальный», а себя – «Андрей Свин».
Эти же питерские люди через несколько лет мне прислали Мишу Малина. Он приехал с предметом, который он взял из стенки дома с булочной, где давали кофе, на улице Горького (Тверская ныне) – выковырял стеклянный шарик, который эту стену украшал. Был музыкальный проект, где был Миша Малин, Камиль Чулаев – офигительный музыкант, с моей точки зрения. Сейчас он уже лет тридцать как живёт в Париже, а так он – москвич и был здесь в то время регентом одного из церковных хоров. Играл он на всём, в основном – на бас гитаре. Помню их концерт в Курчатнике, где на клавишах в этом проекте под названием «Метро» играл Юра Царёв. Я приехал тогда в этот ДК, попал на середину концерта примерно, и слышу: «Право на труд, лево на труд!» – говорил со сцены Миша Малин. Я не знаю, кто их вырядил, похоже, что Малин, но у них к спинам были привязаны пенопластовые и картонные двойники Ка и Ба из египетской мифологии. Неподготовленная публика вообще не понимала, что это такое, и когда я увидел, то сильно удивился. Малин был, несомненно, очень талантлив, при этом он был одним из тех людей, которые, на самом деле, ничего не сделали.
Я – человек, очень сильно отягощённый кармой. Я был участником группы «Круиз», играл некоторые партии у Раймонда Паулса на его московских концертах, иногда подменял гитариста у «Весёлых ребят», до 1991 года. Потом, в определённый момент со мной что-то произошло, и я выздоровел от всего этого и начал играть какие-то свои вещи, слушать что-то, что поёт тебе в уши.
Я к этому отношусь очень серьёзно, и когда мне что-то поёт в уши, стараюсь это сделать в том варианте, в котором я могу это сделать, то есть перевести на человеческий язык. Причём, это «что-то» иногда мне поёт полную херню с точки зрения музыки. Особенно, когда дело касается моего «еврейского альбома», оно поёт мне такое в уши, что я сам удивляюсь. Там предполагаются песни на русском, на идише, на иврите. Там есть песни канторов, есть и домашние песни, там есть и эстрадные песни. Кроме этого меня беспокоит свой собственный альбом, это – альбом песен, где я пою по-русски какие-то песни, которые не были изданы. Кое-что уже записано, но я никуда их не выкладываю пока не сделаю альбом целиком. У меня там всё же есть несколько каверов. Это – «California Dreaming», которую я перевёл на русский язык, песня Дэвида Боуи «Its not game», которую я предложил спеть Юре Орлову. Я даже объявлял конкурс в Фэйс Буке: «Друзья! Переведите эти песни!». Кроме того, там есть две песни «Битлз» и пять моих песен.
Слушанье музыки есть занятие. А слово «заниматься» означает занимать себя, ходить куда-то, уделять этому внимание. Это касается не только играния, но и слушанья музыки. Сейчас я вижу много музыкантов и слушателей, которые не занимаются музыкой, а просто имитируют её. Хотя, по-своему это может быть довольно интересно.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Материал подготовил Игорь Шапошников
июль 2017
