Если событие было вчера, мы говорим о событии, если событие было позавчера, то нужно говорить о причинах и о его последствиях. История группы Странные Игры состояла из двух частей. Первая часть – это 82-84 год, это когда был состав: Давыдов, братья Сологубы, Кондрашкин, Рахов, Гусев, Куликовских – это команда, которая записала первую пластинку под названием «Метаморфозы», другое её название «Дыдаизм». Вторая часть – то, что было после, пусть меня извинят все, кто думает иначе… Пластинка вышла в двух студийных сборках – одну собрали в Москве, и делали это Саша Давыдов и Миша Мончадский как идеолог, они тогда дружили, были близкими товарищами. С Мишей я не был близко знаком, помню, Миша на меня производил странное впечатление, он давно уехал в эмиграцию, пожалуй, сразу после смерти Давыдова. А мы с Давыдовым волею обстоятельств в какой-то момент, после расставания с Играми, стали даже близки домами, «друганились», у нас дети, например, родились с интервалом в две недели. Мы тоже обсуждали с ним тогда вопросы эмиграции, что надо, мол, надо поехать посмотреть.
В тот день, когда мы расставались с Играми, когда стало понятно, что в наших услугах больше не нуждаются, а мы не нуждаемся в их услугах, решили, что встретимся у меня через неделю на новоселье. Я первый из оркестра получил кооперативную квартиру и пригласил всех к себе на празднование этого события. На той пьянке мы с Давыдовым надрались до нулей, но в процессе успели сказать друг другу правильные слова по той ситуации и решили создавать свой проект. Это всё было в апреле – начале мая 84 года. Тогда ещё у меня сессия началась в университете. Давыдов был на год старше меня, он институт уже закончил. Я – парень деревенский, мне трудно было здесь – все остальные с родителями были, а я по общагам мыкался. Короче, квартиру выцыганил первым из оркестра. А Давыдов, к слову, жил в «Очках» на Петроградской на Большом пр., долго эти рекламные очки еще потом висели, уже когда магазина Оптика там не было, а очки висели, сейчас, наверное, сняли.
Этот развод со Странными Играми был предопределён внутренними отношениями, я Давыдова поддерживал потому, что мне всё, что и есть явление – Давыдов, было близко. Да, собственно, меня никто и не спрашивал. Обоюдное решение. Последней Давыдовской фразой было – «Достало смеяться над смехом, кривляться над кривляньями, высасывать из пальца на пустом месте». Это – позиция художника.
После того, как башка после пьянки прошла, у нас с Давыдовым было несколько организационных встреч, по поводу состава и первичного репертуара. Меня он брал запасным, сказал, что здесь будут появляться разные музыканты, в том числе пианист Курёхин, а Сергей рядом с собой других пианистов не терпел. Обратите внимание, что ни в одном оркестре, где играл Курёхин других пианистов не было. Сейчас я его – Курёхина, по-человечески понимаю – два пианиста могут быть в одном оркестре только если один на сцене, а второй в первом ряду. Я сам не принимаю, когда два синтезаторщика в одном месте пытаются что-то вместе играть. И одного иногда много… Но Давыдов мне сказал, чтобы я спокойно к этому отнёсся.
Но самое главное, что мы обсудили концепции, те смыслы, которые я и теперь несу через всю жизнь. Первый концепт содержится в «О Постоянстве веселия и грязи» – вот эту песню Давыдов просил без него не играть. Виктор Сологуб пошутил недавно со сцены, когда было 35-летие оркестра, когда начали играть «О Постоянстве…», потом остановились, он говорит – «ничего, сейчас поправимся, это не очень любимая песня у Коли Гусева». Такие дела. Потом ещё, «Поэтому»… есть такие стихи у Тристана Тцара – Давыдов сказал «…не надо играть эти песни». Есть ещё – «Мы Услышать Должны»– это из Жака Превера, кажется. Это – для новой команды он определил из репертуара Странных Игр… Кроме этого, было ещё три песни, это «Семейная», которую играет сейчас мой теперешний оркестр… с нашей современной интерпретацией, с нашей мелодикой, нашей подачей… играем…, потом не играем…, потом опять играем – эта песня очень правильная, для восприятия современного очень трудная. Её не так просто сделать…, мы раза четыре к ней подходили – в 93м году, в 2000м году, в 2017, в 2018м, мы её записали… уже раза два, потом всё перечеркнули, стёрли, мы её ещё раз попробуем, наверное, её переписать. Я не буду раскрывать, что это за концепции и что здесь есть что, заинтересуетесь – посмотрите и додумаете… Но, актуально, черт возьми… До сих пор…
Музыка должна быть наполнена смыслом, о чём и шёл разговор у нас, с социальным окрасом. Например, как вариант, это история маленького человека, который бьётся в лабиринте социальных казусов, когда Ничто в его жизни Ничего не стоит. Кроме самой жизни. Это достаточно смешная и грустная линия, которая и у Чарли Чаплина, например, проходит… Эти песни, они не были раскрыты до конца. Ни в «Метаморфозах», ни в «Смотри в оба» их толком не прозвучало. «Семейная» была написана вообще после развода… в смысле намечена к написанию…
У нового оркестра Давыдова же начинались репетиции, Женя Губерман должен был на барабанах играть, но были несостыковки, репетиции отменялись и переносились, а у меня при этом ещё и трудная сессия была, и я не очень хотел в сессию играть что-то, а репетировали в студенческом клубе в Петергофе. Как и в Странных Играх, в новой команде, я был главным по техническим и хозяйственным вопросам, точка была университетская, и они должны были в Петергоф ездить первое время в студенческий клуб университета. Как-то на встречу никто не приехал, ну, думаю, завтра экзамен и бог с ней, с музыкой-то. Я же не знал, что Давыдов умер в тот день. Мне только сказали позже – давай разворачивайся на встречную электричку, сегодня Давыдова хороним – у меня шок случился! Вот этим всё и закончилось…
Знаю, что его жена Наталья с сыном потом уехала к родственникам в Штаты, то ли в Чикаго, то ли в Бостон. 87-й год – времена были не самые простые – все говорили про перестройку, а само время было ещё советское и достаточно реакционное, а я работал в закрытой организации, меня по всякому поводу, чуть что я по телефону скажу – сразу вызывали к генералу по режиму, я на карандаше был. Тем более, я в экспериментальной группе работал, и каждый раз мне грозили кулаком из-под стола за контакты с иностранцами и всё такое, а тем более – с эмигрантами-евреями. Так все и закончилось…
…
А началось всё с «Рубинового дождя», была такая команда университетская при химическом факультете. Там играли замечательные люди из тех, кого мы теперь знаем это Джеки – Перминов Серёга, он начал в этой группе играть ещё когда в интернате учился при университете (Ленинградский государственный университет – SR). Я уже закончил интернат, а он ещё продолжал обучение, они ездили на репетиции на Четырнадцатую Линию ВО (Васильевский остров – SR). Был там еще такой замечательный человек Игорь Кичаев – гитарист, который потом в театре Дорониной в Москве на какое-то время осел. Гриша Мануков – тот во МХАТе играл, они из театральных людей, которые после интерната ушли в театр. Был Серёжа Николаев, студент-химик, он сейчас профессор университета, к музыке не имеет никакого отношения, скорее академик, серьёзный химик с серьёзными достижениями в научной области. Встал вопрос о барабанщике, и вот, наконец, пришёл на барабаны Витя Васильев. Это был – «Рубиновый Дождь». 1978 год.
Игорь Кичаев, наш тогдашний гитарист, который учился на физическом факультете университета, нас сильно подвёл. Незадолго до того нас, «Рубиновый Дождь», продвинули на обслуживание международного студенческого лагеря «Буревестник» в Туапсе, это был лагерь только для иностранных студентов, которые учились в Ленинграде, действовавший летом ежегодно, там две смены, примерно 60 суток вместе с заездом. Мы по плану приезжали чуть раньше.
Выезд был назначен на конец июня 78 года, и тут Игорь Кичаев – сообщает, что он не едет, будет поступать в театральный в Москве. Это сообщение ввергло нас в шок и унынье. Репетировали мы в студенческом клубе ЛГУ на Стрелке, а кофе пить мы ходили на «Кронверк», на кораблик – ресторан у Петропавловки. Сидим на «Кронверке» с Витей Васильевым, горюем, думаем, как вывернуться. Витя не имел тогда к университету отношения, жил в Пулково в академическом городке в обсерватории. Хороший барабанщик, он до сих пор играет, мы поддерживаем отношения до сих пор. Сидим, я говорю – «что же делать – что же делать???», а Витя, как человек очень спокойный и прагматичный, пробубнил, что «что-нибудь придумаем…». Посмотрел-посмотрел вокруг… и говорит – «О, Дыда идёт!».
Смотрю – идёт человек со свисточком на шее на веревочке, босиком, на нём клетчатая жилетка шотландская, которые теперь носят все, а тогда не носил никто, баки, гитара – фигачит так себе по набережной. Пересвистнулись, он подошёл, мы говорим ему – «чувак, у нас проблема, нам через 10 дней надо ехать, а у нас танцевальная программа не готова, культурная программа вообще не готова, идей нет, абы с кем ехать нельзя – там пять или шесть землячеств иностранцев – надо играть самую разную музыку от индийской до латиносов». Чувак нас послушал и сказал – «это очень интересно, парни, очень интересно». Он был тогда студентом, лето, практика, все такое. Он отмазался от практики, и так вот Давыдов оказался у нас в «Рубиновом Дожде». Документы на него подали в КГБ за неделю до отъезда. Потом с двух репетиций и пока мы в поезде ехали двое суток, мы программу всю наиграли под гитару.
В «Буревестнике» мы дружно отработали 60 дней. Была масса интересных историй, мы там играли действительно индийскую музыку, египетскую музыку, к последней я только сейчас начинаю привыкать, когда уже туда ездить начал, начинаю входить в это специфическое звучание. А там приходилось это влёт играть; например, приходят люди, землячество кубинское, объединённое с колумбийским, и они говорят – «Вот шесть песен, так-то и так-то», а мы должны за два дня для них подготовить этот весь блок, пока они читают лекции про своего Че Гевару. Там отдыхала, кстати, племянница Че Гевары, правда под другой фамилией, мы потом с ней познакомились.
Были в лагере два шикарных индуса в одной из смен – они приехали с национальными инструментами и показывали индийскую музыку. Тимир и Манудж, дай Бог им здоровья! Много с ними времени провели вместе. Меня в меньшей степени это трогало, потому что я интересовался «официальным» хард-роком. О новой музыке в тот момент между музыкантами вообще разговора не шло – самое шикарное, что там звучало – это ритм энд блюз. Давыдов был прогрессивен – он слушал Crostby, Nash & Young, например, этих простых людей, которые играют на простых гитарах, «Отель Калифорния», например, всякие такие дела, которые, кстати не так просто устроены, как кажется на первый взгляд.
Давыдов привнес в «Рубиновый Дождь» достаточно большой кусок настоящей роковой культуры. Мне особо знаний и понятий брать было не откуда, хотя я нахватался в специнтернате от своих молодых преподавателей кой-чего. Учителя нам кое-что показывали, позже тоже многие из них покинули родину. Они в то время тоже привозили в школу западные диски, рассказывали про Jesus Christ Superstar, например, Эрика Клептона, показывали разные периоды Битлз, не просто показывали – пытались это анализировать для нас. По сравнению с молодыми людьми «в среднем» тогда я был конечно образованнее, но все это не было сильно системным. Давыдов, придя и объединившись с Васильевым, нас очень подвинули.
Было две двойки – Васильев с Саней Давыдовым и мы с Джеки, поскольку мы были интернатские, к тому же – земляки. Они нас подтягивали, рассказывали, показывали, продвигали. С подачи Дыды мы начали читать «прогрессивную» прозу, например, Курта Воннегута, читали «Чайка по имени Джонатан Левингстон» Ричарда Баха. Сейчас я не могу эту литературу читать, мне от неё плохо становится, голова кружится. Перед приездом в Питер, я играл дома в Вятской губернии с 69 года, и я всегда играл с очень взрослыми людьми, с очень хорошими барабанщиками и духовиками. От них подтягивался по теории музыки, но только с Давыдова началось окончательное понимание сути творчества. С Дыды, моих учителей в школе, еще нескольких человек из абсолютно диссидентствующей среды – художников, которые потом все уехали, к сожалению.
В «Буревестник» приехало человек 20 студентов из разных институтов из «Питера», не имевших отношения к «Рубиновому Дождю» – знакомые Давыдова, Васильева, там они перезнакомились все, создалось отдельное «землячество оркестра» – «халява», как нас называли кгбшники. Однако, их не выгоняли из лагеря, хотя они там всем изрядно надоели. В нашей стайке постоянно возникали какие-то вопросы, философские рассуждения, рождались совершенно неожиданные ответы на них, возникали и развивались идеи.
В мире уже начиналось фанк-движение, новая волна. Было много интересного, чего из совдеповских источников узнать было просто невозможно. Мы с Джеки в расчёт не шли, слишком узко мыслили. Джеки ещё какое-то время с ними потом сотрудничал до Странных Игр. Там был перерыв до 79 года, где они год-полтора вместе поиграли. Они – это прежде всего Виктор Сологуб, Васильев и Дыда… Там были группы «Пряники», «Спартак» – несколько вариантов. Участники заходили – выходили, меняли басистов, гитаристов, пробовались, одним словом. Витя Васильев после того, как съездил с нами, решил поступить в университет и валить отсюда (т.е. – к дальним берегам), позже он закончил филфак, английское отделение. Остальные тогда об этом знать не знали, а он уже тогда работал в системе аэропорта Пулково и уехал на контракт в Торонто. Вот такое оно было это было первое касание.
Но вернёмся в Туапсе. Туда, в «халяву», такие колоритные личности приезжали, и что мы там творили! «Халява» – потому что умудрялись все там на халяву не только жить, но и кормиться при столовой, а ещё пива чешского бочкового в долг на сорок рублей выпили в ресторане, не считая оплаченного. Потом мне выговаривал зам по режиму – кгбшник лагеря, мол, «как же я с вами натерпелся – у меня такого ни с одним оркестром не было». Вьетнамского генерала КГБ послали как-то раз, он просил какую-то песню сыграть прямо по ходу концерта, а мы сказали, чтобы он шёл отсюда. Кто же знал, что этот вьетнамский пацан – генерал?! Нажаловался, сука… Другой раз нас всех приняли на ночном купании – 42 человека, два с половиной оркестра.
После Буревестника начавшиеся «Пряники» закончились ничем – двумя песнями, которые у Сологуба были ещё до «Пряников», однако, начало было положено. Была такая песня «Овечка» – «…щиплют травку овечки на склоне холма». Наверное, так можно сейчас спеть про мобильную связь, а тогда … про советскую пропаганду. Там было несколько песен, которые вошли потом в Странные Игры, когда собрали концерт для проката. Они туда вошли через «Пряники». В «Пряниках» Давыдов тоже принимал активнейшее участие.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Материал подготовил Евгений Зарубицкий
зима 2018
