На самом деле? Было всё не так. Отчасти так, но не совсем.
Моя музыкальная биография началась в шесть лет, когда родители решили меня учить игре на фортепиано. Зная мой нелюдимый характер, они понимали, что я вряд ли буду получать большое удовольствие от походов в музыкальную школу. Этажом ниже в нашей хрущёвке жила очень приятная девушка, она была дочь дирижёра, и сама преподавала музыку, и она согласилась заниматься со мной два раза в неделю на дому – для неё это было просто подняться на этаж. Я занимался около года. Когда я более-менее освоил музыкальную грамоту, мог читать левую руку, правую руку, настало время того самого неприятного момента, когда нужно работать над техникой исполнения. Меня это страшно бесило, я не делал домашних заданий, прятался по шкафам, когда она приходила, и, в итоге, родители решили, что не стоит меня мучить – с их стороны это было очень мудрое решение. На этом моё музыкальное образование на тот момент прервалось, я пошёл в школу, где начались другие проблемы и неприятности, связанные с обычной советской школой.
Но, музыку я любил. У нас был проигрыватель – полукруглый кожаный чемоданчик, который раскрывался, там был динамик в крышке, а в нижней части чемодана – сам проигрыватель с ламповым усилителем. Мама меня подкармливала всякой классикой, почему-то французами, в основном – Сен-Санс, Дебюсси, Равель, и это мне нравилось. Также мне нравилась польская и болгарская эстрада, которая изредка появлялась на советском телевидении. Потом произошёл знаковый случай.
Я очень долго болел в четвёртом классе зимой, и мой отец по дороге домой купил там гитару – советскую семиструнную гитару, которая мне очень понравилась. Поскольку до того у меня начальное музыкальное образование было, я первым делом нашёл какие-то ноты и стал играть. Играл простые пьесы Шостаковича, других советских композиторов. Поскольку гитара была семиструнная, ни о каком роке я не подозревал и ничего такого не знал. В шестом классе, когда образовался в нашей школе ансамбль, я узнал, что вот есть такой рок, и что все почему-то играют на шестиструнных гитарах, семиструнные никто не пользует. Мне стало интересно, я тут же переделал семиструнку свою на шесть струн. Переучиваться было легко.
Дальше была обычная советская биография: покупался за 10 рублей акустический звукосниматель, который ставился в центральную розетку, включалось это дело в магнитофон, и это была такая первая электрогитара. В восьмом классе, меня взяли в группу в качестве соло гитариста. В это время я уже серьёзно увлекался роком, у меня был свой герой – Ritchie Blackmore. Все мы занимались тем, что «снимали». Для меня вначале это было трудно, потому что я любил, когда видно ноты, но нот не было и приходилось «снимать».
Наша школа была либеральной, нам позволялось играть несколько неправильных вещей типа Deep Purple, а на 80% репертуар состоял из советских песен, которые «снимать» было довольно скучно – всяких Весёлых ребят, Цветы и прочая. В 10м классе к нам на выступления уже приходили из других школ. Пиком этого дела стало наше выступление, к которому я всех заставил разучить, аккуратно подобранное мной соло из «Hotel California». Это был 79й год – диск только вышел, и он у меня был, и примерно в конце того года мы его и играли один к одному. Народу нравилось.
Инструменты совершенствовались, у меня теперь была Jolana чешская, очень хорошая гитара, мне её купил отец в 9 классе. В 10м классе, когда я заканчивал школу, к нам приехали какие-то гастролёры из Москвы – неофициальная группа, которая играла рок. Они играли на теплоходе с заходом в разные украинские порты, что тоже было по тем временам довольно круто, и они просто встретили меня в магазине – пара ребят с длинными волосами, и спрашивают:
– Ребята, вам нужен фендер? Он старенький, но хороший.
Это был белый фендер, точно такой же был изображён на плакате с Блэкмором, висевшем у меня в комнате. У меня загорелись глаза, которые тут же потухли, когда была названа цена за него. Цена была нереальная. Вечером пришёл домой и рассказал отцу, что вот такая фигня, что люди хотят за мою мечту тысячу советских рублей. Отец попросил не говорить матери, и сказал, что 900 рублей потратить на мечту можно. Мы пошли в порт, оказалось, что теплоход ещё стоит, я нашёл этих ребят, и мы взяли эту гитару. Эта гитара до сих пор жива.
Наш факультет Киевского политеха – это был факультет электроакустики, коих в союзе было всего два – в Ленинграде и в Киеве. Третий когда-то был в Одессе, но его переделали на кинотехников. На эти факультеты в основном шли люди, которые интересовались электронной музыкой, рок-музыкой или чем-то связанным с электричеством, но при этом они хотели понимать акустику и всё остальное. Поэтому музыкантов было много на курсе.
Там я познакомился с Васей Гойденко, мы стали очень близкими друзьями, жили в общаге с ним в одной комнате. Там же был Саша Киевцев, мы втроём учились на одном факультете. Саша был старший, потому что он поступил после армии. У всех были разные вкусы, например, для Васи Queen были главной бандой планеты. Вася, в отличие от меня, закончил музыкальную школу; коме того, он был изначально очень техничным пианистом.
Сначала мы трое были знакомы шапочно, но однажды мой знакомый достал фирменные ноты Богемской Рапсодии, настоящие, с британским гербом на обложке – всё как положено. В итоге эти ноты купил Вася за семь рублей, после чего он немедленно пошёл в Ленинскую комнату, сел к роялю и очень быстро разучил и потом играл Рапсодию просто один в один. Так мы с ним и подружились, поскольку мне Queen тоже нравились.
Мы пытались вместе что-то придумывать, но ничего серьёзного вначале не получалось. Постепенно сколотили программу, и в какой-то момент в 84м году мы решили её записать, потому что поняли, что дальше тянуть нет смысла. На Рыбальском острове в Киеве, в индустриальной зоне был маленький клуб завода Ленинская Кузница, в котором были барабаны, пару усилителей и ещё какие-то инструменты. Администраторы клуба нас пустили только для того, чтобы поставить галочку, что у них там есть ансамбль. Так сказать, ансамбль есть, он не выступает, но постоянно готовится.
Мы там репетировали немного и решили записать. Это уже был 4й курс нашей электроакустики, мы были профессионалы, и всё, что касается звукозаписи мы знали, но без нужного оборудования сделать ничего не могли. Не было никаких многоканальников – даже теоретически их нельзя было достать. Мы взяли два магнитофона – один бобинный – Яуза, и второй – Весна – кассетный, и мы писали по два трека на каждый, то есть мы писали два инструмента и потом добавляли третий и перезаписывали на другой магнитофон. Трудность была в том, что музыка была сложная, инструменты вступали в разное время, а нельзя было сделать трек метрономный, не было у нас такой роскоши. Не было и меток.
Саше Киевцеву было очень трудно, в конце концов Вася, который был всегда авторитарный человек, сказал, что надо записывать без него. Релиз, который вышел, он назывался «Associaction» – Ассоциативная Акция. Мы тогда назвали группу – «Вдвоём Как Втроём», потому что мы играли вдвоём, но в принципе это было предназначено для трёх человек. Я записывал басовые партии и гитарные, а Вася записал все клавишные. Это было приключение – сейчас бы я не взялся за такое сложное дело. Мы должны были как-то регулировать звукопоглощение, мы не могли писать в зале, и записывали в каптёрке 4х4 метра, где звук можно было как-то задемпфировать всякой рухлядью.
Записав всё это, мы поехали к композитору Валентину Васильевичу Сильвестрову на дачу, где он жил, показать наш материал. Когда мы приехали в 4 вечера, он спал, как сам он потом рассказывал, что так он и сочиняет – находясь в полусне. Мы его разбудили, композитор рассказал, что питается водой, яблоками и хлебом – остальное мешает творческому процессу. На телефонные звонки он не отвечал, из всей мебели на даче был рояль, кровать и стул. Мы сели на кровать, поставили ему нашу запись и просидели с ним весь вечер. Ему понравилась композиция «Сон И Два Пробуждения», где обыгрывалась тема, как, проснувшись, ты обнаруживаешь, что ещё спишь. Это вещь состояла из нескольких частей, Валентину Васильевичу понравилась первая часть, он даже два раза её прослушал, и в конце сказал, что у него сейчас такое положение, что помочь нам ничем не может.
У него в то время как раз были проблемы с Союзом композиторов, и он говорил, что ему бы кто помог. Эти неприятности закончились позже его исключением из Союза композиторов. Он писал до этого додекафонные композиции, после у него был период сюрреализма, а это мало кому нужно было тогда. Но он посоветовал нам поехать к Эдуарду Артемьеву и дал его телефон. Артемьев занимается электронной музыкой и при этом был на хорошем счету у партийных боссов. Мы всегда к Москве относились с опаской, долго думали и в итоге решили не ехать и Артемьеву не звонить. Это была поздняя осень 84 года.
В итоге наших поисков, куда приткнуть нашу запись, нашли мы на телевидении знакомых, поскольку много наших выпускников работает на телевидении, и они нас сумели протолкнуть на украинский новогодний голубой огонёк 1985 года. Там, естественно, была София Ротару, с нами вместе записывался Цекало, у него тогда была группа «Шляпа», где с ним выступала его первая супруга – маленькая блондинка, до Лолиты которая. Они пели с контрабасом весёлые песенки a-la кантри. У нас же все композиции были инструментальные, потому что из имеющихся текстов нам ничего не нравилось, а писать самим – не было вдохновения. Мы выступили, для этого нам дали время в Киевском доме звукозаписи время – сделать фанеру для этого выступления. Это было самое главное во всём этом предприятии, и мы записали две вещи. Записывали мы тоже вдвоём, я играл на безладовом басу.
Нас представили, как дуэт «Ассоциативное Действие», по названию нашего первого альбома. Наша инструментальная композиция сопровождалась в вышедшей программе видеорядом бомбёжек израильской военщины несчастных палестинцев, показывали нас с Васей, израильских солдат и арабов, которые убегали со всех ног. То, что нас тогда показали по телевидению – был большой прорыв.
После этого был ежегодный конкурс исполнителей и музыкантов Золотой Интеграл, и мы в один из таких конкурсов попали сверх программы как внеконкурсники. Мы играли несколько композиций, начав с «Клоуна» Ковалевского. Мы старались выглядеть хорошо, я оделся специально «под Блэкмора», раздобыв предварительно шёлковую белую рубашку, чёрную шляпу.
В 85м году мы переехали в подвал дворца культуры завода «Арсенал». Это в центре Киева, на Печерске, помещение было большое, мы там наставили кучу советских клавиш – синтезаторы Электроника, Юность, всякие такие. Один раз мы играли летом во дворе этого ДК.
Когда мы с Васей начали играть вместе, в 82м году, мы сошлись на том, что нам ближе всего Genesis, хотя до того момента Genesis ни у кого не была любимой группой. Но, мы сошлись на том, что нам нравится, как Genesis решали вопросы музыкального построения, инструментовки, какую роль играет у них вокал, который мы так, к сожалению, тогда не смогли реализовать. Что касалось самих идей, мироощущения, то всё это у нас было совершенно из другой оперы.
Нашим любимым с Васей композитором начиная с 83 года был Шнитке – с того момента, как мы попали к нему на концерт. Шнитке тогда приехал в Киев, и слухи об этом моментально распространились без всяких газет, не так как сейчас. Нам сообщили, что он будет ставить свою оперу «Фауст». Все были в ожидании, пока шли репетиции. Мы только и ждали, когда выбросят билеты или можно будет достать пригласительный. Тут сарафанное радио сообщило, что пришли «товарищи» и всё прикрыли – да, премьеру сняли. Но при этом, поскольку, Шнитке всё равно был в Киеве и репетировал с местными музыкантами, они решили заменить отменённое действо концертом в филармонии и представить на нём «Реквием». Этот концерт состоялся, и мы, естественно, туда пробрались, сидели в первом ряду, и вышли оттуда в полном восторге. Это была импровизированная постановка, выступала группа на электроинструментах, медные духовые, струнная группа. Музыкант с партией тромбона в части“Tuba Mirum” играл из верхней ложи – сидишь, слушаешь концерт, и вдруг сверху – как задудят – очень эффектно было, действительно «труба предвечного».
После концерта мы подошли к Шнитке, сказали, что в восторге, и хотим познакомится. Познакомились, пожали руки, поговорили. Мы сказали, что жаль, что не состоялась опера, на что Шнитке ответил, что подозревал, что этим кончится, и что хорошо, что хоть концерт удалось провести. Очень приятный и скромный человек оказался. После этого, мы стали следить за его творчеством, благо его иногда передавали по радио, иногда выходили пластинки, в отличие от Сильвестрова, кстати.
Второе самое сильное влияние для нас было – Nino Rota. Самым любимым режиссёром у нас был Феллини, по тысяче раз смотрели все его фильмы. А что касается Репетиции Оркестра (Prova D’Orchestra), то это впечатление на всю жизнь. За билетами на этот фильм мы стояли почти сутки, и в день первого сеанса на лекцию приходит проректор: «Всем встать! Умер товарищ Брежнев!». Объявили траур, отменили все сеансы в кино и все спектакли, и мы пошли в кинотеатр, чтобы вернуть деньги за билет. Пришли туда, дверь заперта. Открыла бабушка, дрожащим голосом поинтересовалась, есть ли у нас билеты и завела нас внутрь. Заходим – а там подпольный сеанс. Это был полный восторг.
Nino Rota нравился всем. Он, следуя всем академическим канонам, был хорошим мелодистом. А мы всегда любили хорошие мелодии, это было для нас важно. Вот это влияние – Nino Rota и Шнитке – оно было для нас превалирующим. Поэтому, для нас влияние рок-групп и любых электрических коллективов было на втором плане.
ГТЧ часто бывали в Киеве, и мы на все их концерты ходили. Ходили мы и на Козлова, несмотря на его конвенциональность, так сказать. В 84 году он привозил программу «новой волны» – это был джаз, но с элементами новой волны, с электрогитарой a-la Police, это было очень информативно и полезно.
В Ассоциативной Акции была одна додекафонная пьеса, она называлась «Альфонс Садится На Коня». Эта композиция была сделана на отрывок незаконченной поэмы Пушкина по мотивам «Рукописи, найденной в Сарагосе». Мы очень интересно и скупо её аранжировали, а позже выяснилось, что это была додекафония. Мы думали, что это просто атональная композиция, мы тогда про это не знали. Всё было на слух, по велению сердца, методически мы ни с чем не работали. Возможно, это было к лучшему, потому что, как правило, это ведёт к академизму или подражательству.
Было много разных периодов. В «Ассоциативной Акции», которую мы записали вдвоём, были клавиши, гитара, бас и ионика – это был один период. Тот период был без барабанов, потому что мы просто не могли найти барабанщика, который бы не превращал всё в ресторан, и который бы мог сам придумывать интересные ходы.
После, в 86м году я уехал по распределению, Вася остался со своей женой в Киеве, в это время до 88 года я с ними не играл. В это время Вася сделал другую программу – новую волну. Когда мы уже расставались в конце института, мы оба перешли на пост-панк; хотя панк нас никогда не интересовал, пост-панком мы заинтересовались, особенно The Cure. “The Top” вышел в 84м, но попал в Киев в 85м, и он у меня был – альбом этот мы знали наизусть. Вася начал работать в этом ключе. Он стал писать в таком стиле, и девушка с ними была, и тогда же он начал играть на гитаре. Хотел я гитару забрать с собой, но Вася сказал, что ему де гитара нужнее, типа приедешь и будешь играть. В итоге я ему её продал за скромную сумму.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Материал подготовил Евгений Зарубицкий
Россия-Канада, осень 2018
