Родился я в Ленинграде в семье блокадников. Папа мой всю блокаду находился в Ленинграде, и все ужасы блокады пережил от и до. Он был 30го года рождения, блокада началась когда ему было 11 лет, и в 13 лет он уже работал на заводе, с конца 43го года. От всего пережитого в блокаду, он получил туберкулёз, и, когда я родился в 1952 году, у него была первая степень инвалидности. В 61 году папа умер, ему тогда был всего 31 год. Мама работала всю жизнь медсестрой. Сначала мы жили в центре города, на Поварском переулке, в двух минутах ходьбы от Невского Проспекта недалеко от Владимирского собора. В 58 году мама с папой получили комнату в Кировском районе, и мы туда переехали. Там я пошёл в 386ю школу, и в этой школе в первом классе мы встретились с Серёжей Даниловым.
Сначала с Даниловым мы не были друзьями, потому что у него родители были геологи, и он учился в режиме полгода через полгода – появлялся в школе ненадолго и снова пропадал. Это было связано с постоянными поездками его родителей в регионы, и регулярно учиться Серёга начал только класса с четвёртого. Сдружились мы с ним на почве просмотра фильма Три мушкетёра 1961 года, после котрого мы стали играть в мушкетёров, купили себе какие-то шпаги-рапиры, и бились на них друг с другом и с приятелями. Жили мы по соседству – в домах, стоявших друг напротив друга, в Кировском районе на улице Новостроек, что недалеко от Кировского завода.
Мой родной дядька, брат моей мамы, был воспитанником морского ведомства, он тоже стал музыкантом, причём, как и я, достаточно поздно, будучи юнгой – в 15-16 лет. Сначала он закончил музыкальное училище, затем Консерваторию, и после стал преподавать сольфеджио в музыкальном училище. Моя мама здорово играла на семиструнной гитаре, пела песни – она это делала вдвоём с моей бабушкой, которую я очень хорошо помню, они пели, в основном, романсы на два голоса. То есть, семья у нас была музыкальная. От кого это пошло точно не известно, но, говорят, что мой прадед, мамин дедушка, который жил ещё в дореволюционные времена, был хорошим баянистом.
Через пять лет после смерти папы, в 66 году мама вышла замуж, и в 68 году у меня родился брат – Женя Петухов, который тоже стал музыкантом. Он закончил капеллу, у него оказался абсолютный слух, и его туда сдали в шесть лет. Капелла – это общеобразовательная школа с музыкальным уклоном. Он туда сутра приходил, и сначала шли обычные уроки, а потом начинались музыкальные. Он закончил эту музыкальную капеллу, а это приравнивается к музыкальному училищу и даже выше. Вот так, с какого бока я точно не знаю, у нас в семье получились музыканты.
В 66 году, когда мне только исполнилось 14 лет, я был в пионерском лагере, где мне очень не нравилось ходить со всеми вместе строем. В лагере от этих бесконечных хождений строем, линеек и построений сачковали только лагерные музыканты, и каким-то образом я к ним устроился. Музыканты уже тогда были более свободным народом, и я стал у них играть на барабане. Бум-бум-бум – дубасил я в большой барабан, который мне вручили, а позже мне доверили тарелки. Так, в 66 году я стал музыкантом. У нас был продвинутый пионервожатый, который ставил по внутрилагерной радиотрансляции Битлз. Я не знал ещё тогда, что это Битлз, но от тех звуков понял, что что-то такое внутри меня произошло. Как и у многих наших ровесников в то время, крышу мне снесло основательно, и мы стали играть в Битлз.
Играть мы начали так – вот у нас группа: я на гитаре, Серёжка на гитаре, что ещё надо? Ещё надо басиста и барабанщика, и мы нашли того и другого: в барабанщики взяли одноклассника, а в соседней школе нашли басиста – и вот, у нас уже была группа. Надо было теперь придумать название. Сначала мы назывались по-разному, у нас были всякие дурацкие названия, а потом кто-то ляпнул – мифы, грифы, скифы … – тогда все эти термины были в моде, и мы решили, что будем Мифы. Ну, отличное название – решили мы, и так оно до сих пор с тех времён и существует.
Моя мама мне показала на семиструнке аккорды, я их показал Серёжке, и мы играли с ним на семиструнных акустических гитарах. Играли инструменталки – The Shadows, Поющие Гитары, другие инструментальные пьески. На гитару ставили простые звукосниматели, которые продавались в магазинах за 9 рублей, ставили их на простую акустическую гитару, и гитара звучала как электрическая. Потом уже начались доски, кто-то их пилил, доски эти – умельцы в России всегда находились быстро. Помню, у меня на гитаре гриф был на пластилине, и на одном школьном концертике гриф этот у меня отвалился. Гитары вначале мы брали, в основном, самопальные, кто-то из знакомых их делал. Как и все тогда, мы включались в кинаповский усилитель, на котором фильмы крутили в школе.
Нас в школе любили, потому что на все праздники мы пели песни, и нам даже давали в школе репетировать. Первое выступление, которое состоялось на праздник 7 ноября, мы провели в школе. Играли инструментальные композиции, сыграли мою песню «Я Падаю», пели песни, которые тогда пели «у костра» – студенческие и туристические. Помню ещё была у нас песня «Чайки в море» – такая смешная песня лирическая, под неё все танцевали. Кроме этого, пели какие-то песни Битлз.
Песня «Я Падаю», которую я сочинил в том же 1967м году, стала тогда местным хитом. В нашем округе Автово Кировского района – вся молодёжь пела эту песню – все знали её тогда, по дворам идёшь – везде звучит наша песня. Мы пели её на три голоса, очень красиво, тогда модно было петь «на голоса», что сейчас редко делают.
Любопытно, что, когда мы начинали, это было с 67го по 69й год – никаких запретов на Битлз и на подобный репертуар не было, никто не душил: пожалуйста, можно было спокойно играть – хочешь Битлз, хочешь Холлиз. Эти группы нельзя было услышать по радио, их не передавали, но петь их песни никто не запрещал, не было тогда ещё запрета на это.
В Кировском районе было несколько ансамблей, которые между собой конкурировали. Горисполком проводил городской конкурс самодеятельных ансамблей, куда от Кировского района послали две группы, включая нашу, и там мы заняли, по-моему, второе место. До того мы заняли первое место на подобном конкурсе в нашем Кировском районе. На этих конкурсах не заставляли играть комсомольские песни, мы играли одну инструментальную композицию и пару песен – всего три номера было от каждого ансамбля.
В том конкурсе с нами участвовала группа «Горизонт», которая потом трансформировалась в группу «Савояры». Ребята из «Горизонта» очень хорошо пели, были музыкально подкованы, занимались в хоре, так что мы тогда были ещё фантиками по сравнению с ними. Они нам сказали, чтобы мы тоже шли в хор, и мы по их совету туда направились.
В хоре нас прослушали, у Серёжки Данилова оказался тенор, верхние голоса он пел. Я был второй тенор. Хор был человек 20-30, нам раздавали ноты, у каждого была своя партия. Нот мы не знали, мелодии запоминали на слух, и по нотам смотрели только где ниже, а где выше, а так, чтобы читать с листа – такого мы тогда не умели. Тогда образования музыкального у нас ещё не было. Потом пришлось учится хочешь-не-хочешь, когда мы уже работали в филармонии, и нас погнали учиться параллельно работе. Мы, конечно, больше сачковали, чем учились, но партии дудок мы потом могли спокойно по нотам расписать, когда эти дудки в «Мифах» в середине 70х появились.
Любое занятие – будь то в хоре или занятие на инструменте, обучение музыкальной грамоте, сольфеджио, и так далее, никогда никому не мешало. Это проблема многих наших самодеятельных групп – маститые музыканты сегодня жалуются, что они сожалеют о недостаточном своём музыкальном образовании. Но кому-то музыкально образование не мешало, а кому-то наоборот. Я лично знаю нескольких человек, которые заморочились на музыкальном образовании и, получив его, потерпели полное фиаско: эти люди буквально угробили себя на этом. Один мой знакомый был отличным вокалистом в одной известной группе, и всё у него было хорошо, и вдруг он пошёл заниматься, стал учиться академическому вокалу. В итоге провалился – и оперным певцом не стал, и свои таланты как рок-певца загубил.
То есть, музыкальное образование может сыграть довольно злую шутку, и здесь надо очень дозировано подходить к собственному самосовершенствованию, и плясать от того, что тебе конкретно надо, а не от того, что так принято или нет. Лично я до сих пор учусь: что-то подсматриваю, занимаюсь на инструменте, но я беру только то, что мне надо и надо именно сейчас, а не пытаюсь выучить всю музыкальную энциклопедию. Если мне это надо – я делаю выжимку и осваиваю этот кусок, который нужен.
Мы как группа довольно быстро прогрессировали в свой начальный период: в 66 году мы собрались, в 67 году мы дали первые концерты, в 68м мы уже играли за деньги за городом на танцах – нам было по 16 лет, а мы уже получили первые деньги. В 69 году мы играли уже официально играли на танцах под Ленинградом нам было по 17 лет, мы ещё в 10 классе учились. В конце 71го года мы уже ушли работать в филармонию, то есть стали профессиональными артистами. В тот период мы назывались не «Мифы», а «Мечтатели», когда в филармонии работали. Тогда у нас, у всех участников коллектива появился аттестат артиста – до сих пор у меня где-то лежит. То есть в 72 году, когда нам было по 20 лет неполных лет, мы стали профессиональными артистами.
В 60е большинство групп играли музыку в стиле биг-бит, и они тогда не назывались рок-группами. Среди них были достаточно известные, маститые группы, которые привечались в молодёжной тусовке. Они тогда были старше нас – мы в то время были ещё мальчишки, и для нас было событием попасть на концерт группы «Лесные Братья» или «Аргонавты». В отличие от Битлз, которые для нас были людьми в облаках, этих людей можно было увидеть и даже потрогать. Кафе «Ровесник», «Белые Ночи» – вот там происходили все эти тусовки.
Мы, поскольку были ещё достаточно юны, играли на танцах, у нас была своя тусовка, которой мы собирались. В городе было место, очень известное в то время, так называемый «Молоток». В конце 60х годов так называли ДК «МИР», который находился в нашем Кировском районе. Молотком это ДК прозвали потому, что он был при заводе, носившем до определённого времени имя Молотова. В этом «Молотке» играла группа «Лира». Для нас они тоже были кумиры, мы ходили в «Молоток» на танцы слушать их, и там было тусовочное место, куда попасть было тяжело. Басист «Лиры» Юра Семёнов был с Кировского района, мы рядом с ним жили и дружили, и мы пользовались этой дружбой – он по блату доставал нам контрамарки в «Молоток».
Туда весь город валил, чтобы официально послушать группу. Это были не подпольные концерты, это всё тогда называлось танцы. На этих танцах «Лира» исполняла все тогдашние англоязычные хиты, плюс они пели свои песни, достаточно приятные. Лировцы были ребятами в музыкальном смысле подкованными, они пели на три – на четыре голоса, то есть они делали, как тогда говорили, «фирму» один-в-один. Это было здорово по тем временам и слушалось просто как откровение с небес. Вообще, надо сказать, что время тогда было очень романтическое – всё для всех было вновь, и количество этой новой информации зашкаливало – жить было настолько интересно, что даже представить сложно. В то время даже увидеть рогатую гитару живьём было – ВАУ! – это было что-то невообразимое.
Когда мы начинали, это было полуофициально – мы играли на танцах: клубы выделяли какие-то деньги, чтобы платить музыкантам за проведение танцев. То есть это были не подпольные мероприятия, но и не официальные в чистом виде. Сейшенов в то время ещё не было, они потом начались, с 73-74 года, тогда и началась подпольная тусовка. До 73 года это была, скорее, развлекательная поп-тусовка с современном её понимании, и всё это упиралось в танцы.
Тогда даже по институтам выступали все эти группы, и никто их не гонял. Всем этим «Лесным Братьям», «Аргонавтам» – всегда и везде им спокойно разрешали выступать, потому что всё это было достаточно беззубо: ничего антисоветского или даже около того там близко не прослеживалось. Это воспринималось как часть моды – у девочек юбки чуть покороче, чем положено, у парней брюки в полоску – всё это вызывало раздражение «со стороны» только по поводу внешнего проявления этих мероприятий, но никаких претензий идейный или какой-то другой внутренней стороне этих событий не было. Комсомол и «старшие товарищи» всю свою критику сводили именно к критике внешнего вида, но ни о каких запретах даже речи не шло.
Нам было по 18 лет, и при этом мы занимались профессиональной музыкальной работой. Нас совершенно не смущало, что мы аккомпанировали разным певцам и певицам, многие из которых были тогда местными звёздами. Попав в филармонию, нам было всё по началу интересно – гастроли с нашей передвижной бригадой артистов вызывали у нас в начале восторг и радость. Кроме аккомпанемента, мы исполняли и «фирму» и несколько своих песен, и нам всё это нравилось, и мы, помимо радости, получали за всё это деньги и деньги по тем временам неплохие. Приехав с гастролей в 72 году, я получил 270 рублей, а моя мама, которая работала на двух участках, получала 90.
Мама отнеслась к моему выбору музыкальной карьеры с одобрением. После смерти папы, я рос безотцовщиной, у мамы были свои заботы – маленький братец, и ей было не до меня. Но мама всегда мне доверяла, поэтому, она в моём выборе музыки, как средства заработка, ничего плохого или зазорного не видела. Никто меня в семье по этому вопросу не душил, в институт я сам пошёл поступать – мама меня не туда гнала, что, дескать, надо обязательно получать высшее образование. В институт я поступил, но так его и не закончил. Началась гастрольная жизнь, и совмещать работу с учёбой было сложно.
В какой-то момент, вся эта филармоническая деятельность с постоянными поездками, частота и необустроенность которых стали сильно тяготить, нам сильно надоели. Мы устали быть «Мечтателями», устали аккомпанировать всем этим местным звёздам, и устали от отсутствия перспективы. Глядя на этих стареющих «звёзд», которые всю жизнь провели в разъездах, мы поняли, что максимум, что нам тут светит – состарится в холодном автобусе на русских убитых дорогах, а нам этого было маловато. Давать в месяц 80 концертов во всех этих бесконечных посёлках, посёлках городского типа, маленьких городках – сначала это было интересно, а потом это просто надоело: перспектив становилось всё меньше, а усталости всё больше.
И тут мы оказались в Петрозаводске, где руководство местной филармонии пообещало нам целое отделение отдать под нас, пообещав нам, что мы там, что хотим, то и будем делать, и мы на это сразу клюнули. Мы засели в Петрозаводской филармонии на два или три месяца, сделали отличную программу, но потом что-то там не заладилось, и мы оттуда уехали, и нас переманили в Элистинскую филармонию. Элистинская филармония – это Калмыкия. Тогда многие музыканты работали по разным провинциальным филармониям, и тут действовало правило – чем дальше эта филармония от центра, тем больше у тебя было свобод. Совершенно не обязательно было находиться там, где числишься – ты там только числился, деньги получал, и при этом спокойно можно было жить и работать от той филармонии в Питере. Мы в Элистинской филармонии появились один раз, сделали программу и уехали, и я больше Калмыкию никогда с тех пор не видел.
Так, отъездив года полтора как «Мечтатели», в конце 72 года мы закончили свою филармоническую историю. Весь тот бешеный ритм, постоянные концерты, постоянные переезды – сегодня мне те полтора года в филармонии кажутся как десять лет. С 73 года начались уже «Мифы», которых знают все.
В 73м году началось движение хиппи, к которому мы присоединились. Мы не были сто процентными хипарями, мы в это больше играли, чем были настоящими хиппи. Но, всё равно, мы это приняли, и нас приняли, и было достаточно весело и интересно. В то время Юрий Ильченко пришёл с армии, и мы как раз начали играть как «Мифы». Ильченко играл с нами на танцах ещё в 69 году. Познакомились мы с ним в том самом «Молотке». Когда «Лира» оттуда ушла, стала там играть группа «Радуга», и Ильченко в ней пел. Я туда периодически захаживал, потому что жил рядом, и мне было интересно, кто там выступает. И один раз я увидел «Радугу» и пляшущего радостного Ильченко с бубном, и мне понравилось, как он поёт, мы с ним познакомились. Тогда «Мифы» уже были популярны, и он пришёл к нам. Потом его забрали в армию, а в 73м он вернулся.
В начале 70х прямых запретов на музыку ещё не было, но уже начали поджимать. Ещё проводились фестивали самодеятельных коллективов тут и там, и этих фестивалей было много, но что-то со всеми ними в итоге случалось «не то»: обязательно по итогам каждого фестиваля были какие-то неприятности разной степени тяжести. Василий Васильевич Царёв в 73 году сделал фестиваль в ДК Орджоникидзе на Васильевском острове, так вот, после того фестиваля без особых объяснений его сняли с работы. Хотя, на фестивале в жюри сидел Анатолий Васильев – руководитель «Поющих Гитар», то есть, это было вполне себе официальное мероприятие, но почему-то Царёву по итогам дали по башке за него.
В 73-74 годах мы играли «Мифами», со своими песнями, и это был сильный состав. Это уже были не танцы, а сейшены. Винитилова начались с 74 года. Сейшена проводились за деньги, потому что музыканты должны были что-то зарабатывать, всё это было не официально. Снимался зал, арендовали аппарат, это всё стоило денег, продавались самопальные билеты. Гоняли не за идеологию, а за незаконное предпринимательство. Был такой известный организатор концертов Юра Байдак, он и сейчас музыкой занимается – прослушивает молодые группы. Юра сделал как-то раз концерт, который я никогда не забуду. Точнее, Юра сделал три концерта в один день – первый концерт начинался в три часа дня, второй в шесть вечера и третий концерт – в 21.00. Повязали всех уже на первом концерте.
Пришла милиция, – здрасте, мы к вам, что за билеты. Мы, увидев, такое шоу, быстро ретировались – гитары в зубы и убежали, а менты оформляли и опрашивали свидетелей-зрителей – где и у кого, и при каких обстоятельствах, и почём они покупали билеты. Пока менты это всё неспешно оформляли, стал подтягиваться народ на второй шестичасовой концерт. Сидят вспотелые обэхээсники, бумажки заполняют, а тут приходят люди, и говорят:
– А у нас билеты на концерт – подскажите пожалуйста, товарищи, когда начнётся?
Товарищи обэхээсники радостно переглянулись и давай этих тоже в оборот пускать – опрашивать вторую партию зрителей. Но, когда ближе к восьми вечера стала подтягиваться третья волна зрителей с тем же вопросом, тут ли подпольный концерт и когда он начнётся, менты уже были реально завалены работой и на третью партию любителей музыки уже внимания не обращали. Это был случай, который все тогда живо обсуждали.
Стиль, в котором мы играли в то время, он был очень европейским. Ильченко как-то сказал, что Макаревич умница, конечно, но «Машина» – это хорошие студенческие песни, сыгранные под электрогитару. Была такая группа «Дилижанс», и мы с её лидером Федей Столяровым разговаривали как-то раз, и Федя мне сказал, что у «Мифов» хорошая музыка, но «Мифы» никогда не будут популярны в России, потому что они играют очень по-западному.
Общий рисунок песен «Мифов» всегда был очень лёгкий – и музыка и тексты просто воспринимаются, тексты не надуманные, но при этом поэзия их оригинальна. Мы специально над собственным стилем не работали и на эту тему не заморачивались. Когда в 73м мы начали исполнять эту программу – репертуар только из своих песен, мы играли настоящий хард-рок, в понимании начала 70х. Когда мы приехали в 74м году на фестиваль в Москве, все тогда в Москве от нас обалдели – мы играли хорошую хардовую западную музыку с русскими текстами. Люди до сих пор вспоминают те наши выступления. Этот фестиваль делал чуть ли не Стас Намин, он тогда только собрал группу «Цветы», и они принимали участие в том фестивале. Кроме нас там выступали «Скоморохи» Саши Градского, «Машина времени», «Високосное Лето» и кто-то ещё.
То выступление я смутно помню, но Макаревич в своей книжке пишет по нас примерно так, что приехали «Мифы» – наглые, волосатые, босиком, в рваных джинсах, а у их звукооператора магендовид был на заднице. В Москве в то время так боялись ходить, вспоминает Макаревич.
Звукооператором у нас тогда был Шура Шерман, и у него, действительно, на заднем кармане джинс звезда Давида красовалась. Я припоминаю, что, когда мы приехали на тот фестиваль, мы, действительно, смотрелись среди них как иностранцы-пофигисты, поскольку все москвичи были аккуратненькие, в костюмчики одеты – золотая молодёжь; по сравнению с нами они выглядели как политбюро на мавзолее. Тот фестиваль был официальный, стоял хороший аппарат, и мы там выступили очень здорово.
В Москве тогда было выступать легче – больше концертов, не так душили. А в Ленинграде было мало мест для работы. «Мифы» поэтому очень часто расходились, потому что работать негде было. Мы уже ничего, кроме музыки, не умели и не хотели делать, а кормить семьи надо было, поэтому в какие-то моменты мы разбредались кто куда – кто в ресторанах работал, кто ещё где, потом опять собирались, и так несколько раз. Из-за этого, конечно, «Мифы» как группа многое упустили. В этом смысле та же Машина, которая функционировала бесперебойно, добилась гораздо большего, по сравнению с нами.
С «Машиной Времени» мы познакомились именно на том фестивале, и с той поры всегда очень хорошо общались и дружили с ними. В своём репертуаре мы не пели ни одной песни «Машины Времени», а вот они исполняли мою песню «Шок». Сказать, что «Мифы» оказали большое влияние на «Машину Времени» и на их стилистку, я не могу, но я знаю про два случая, когда Андрей брал наши наши идеи, которые мы уже воплотили; эти идеи ему понравились, и он тоже у себя это сделал. В первый раз это произошло в 76 году, когда мы сделали программу с дудками, то есть с духовой секцией. «Машина» тут же после нас взяла себе дудки, и их альбом 78 года «Это было так давно», они там играют с дудками, и на этом альбоме присутствует наша песня «Шок».
Второй раз, когда Машина позаимствовала наши наработки, случился позднее, в 93 году. «Мифы» тогда в очередной раз сходились-расходились, и мы тогда играли чисто гитарную музыку – без клавиш, без всего – нас тогда было четыре человека: три гитары и барабан. Мы в тот раз играли в Питере, нас вызвали в первый тогда рок-ресторан в городе – была такая точка на Сенной площади. Тогда Макаревич приехал в Питер и привёз выставку своих картин, в то время он тусовался с Ксенией Стриж. Они приехали в этот ресторан, и мы там выступали. В ресторане никого не было – только Машина и их несколько друзей, в зале всего было человек пятнадцать, по сему поводу я ещё стебанулся:
– О, худсовет, нормально.
Мы отыграли свою гитарную музыку, я ушёл наверх в раздевалку, Макаревич сам к нам поднялся, ему понравилось наше выступление, и он сказал мне, что именно такую музыку, чисто гитарную музыку, он хочет сейчас играть, такой гаражный гитарный саунд, который у «Мифов» был в то время. Но это было не влияние прямое, конечно – мы просто регулярно общались, особенно часто в 70е, и определённое взаимное влияние между двумя группами, конечно, было.
Стоит отметить, что в начале 90х саунд у «Мифов» был феноменальный – это хорошо видно на нашем альбоме 91 года «Вниз головой». Мы этот альбом писали на студии группы «Телевизор». В то время мы часто были на гастролях и альбом писали не регулярно, а эпизодически – приезжали, что-то дописывали, опять уезжали, потом приезжали, опять дописывали, но это всё делали с первого дубля. То есть, в плане способа записи, это был самый наш смешной альбом, но при такой внешней суете, этот альбом оказался для нас очень лёгкий. При этом, звук на записи был примитивный, поскольку мы приходили на запись, включались, говорили звукооператору – «Давай, включай!». Звукооператор говорил, что надо выстроить эквалайзеры, мы ему говорили, что некогда, и звукач без своей отстройки писал нас.
После той записи альбома мы приехали на гастроли в Екатеринбург, и, будучи там, мы оказались на студии Наутилус Помпилиус, и там был их звукооператор, бывший их директор, хороший парень – он в то время был очень расстроен, что Наутилус в Питер свинтили, хотя у них в Ебурге целый театр со студией под них был. Он послушал наш альбом и удивился, говорит:
– Как вы его записали – такой звук?! Такой звук – вы его где-то специально что ли делали?
– Да какой там, – говорю, – мы даже не старались.
Человек искал такой звук, а он у нас между делом сам лез. Но, альбом, действительно, замечательный, очень интересный получился. На том альбоме заглавная песня «За семью морями» была написана Мишей Владимировым – одним из лучших наших гитаристов. В 90х годах вообще был очень хороший состав у «Мифов».
У нас очень много людей переиграло – всего около пятидесяти музыкантов. Но, «золотых» составов в Мифах было три: самый первый, с которым мы на танцах выступали – тот состав мне дорог как память о молодости; второй состав – с Юркой Ильченко, это были 73-76 года; и третий состав, «золотой» для меня, это был состав как раз с Мишей Владимировым – очень хороший состав был, очень сильный.
За всё время всех прошлых составов «Мифов», кроме Данилова и Ильченко, я могу выделить как самых значимых для меня людей в группе Юру Степанова, Мишу Владимирова, Диму Маковиза, Серёжу Петрова, Диму Филиппова, Андрея Лепейко, звукооператора нашего Шуру Шермана, Лёшу Вишню – всё это родные люди. Но, на самом деле, все, кто принимал и принимает участие в «Мифах», это всё люди, которые всегда для меня будут моей семьёй и моей судьбой, а судьбой своей я вполне доволен.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
февраль 2019
