Родился я в далёком 73-м году в городе Горьком, ныне Нижний Новгород, в семье художника. Мой отец Владимир Иванович – профессиональный художник, известный и в нашем городе, и на уровне страны, лауреат многих конкурсов и выставок, награждён Президентской грамотой. Поэтому, когда я родился, моё будущее, можно сказать, было предопределено. Сколько я себя помню, всю жизнь я рисовал, и, если у знакомых ребят в детстве были вопросы, кем быть, у меня этих вопросов не возникало, я всегда говорил, что я – художник.
У отца судьба была непростая, о нём можно отдельные истории рассказывать. В его роду художников и музыкантов не было. Его мать, моя прабабушка, была многодетной матерью, дед – фронтовик, воевал под Курской дугой, там получил осколочное ранение, ему перебило пальцы на левой руке, а в висок попал осколок. Его жена, моя бабушка, была человеком глубоким и мудрым, у неё была уникальная память. Её отец, мой прадед, погиб в Первую мировую войну. Он был унтер-офицером, и имел 10 классов образования, что для сельской местности того времени было редким явлением.
Мой отец из тех людей, о которых говорят – непонятно, откуда взялся такой творчески одарённый парень. С молодости он увлёкся изобразительным искусством, начал рисовать, и рисовать много. В советское время проводилась серьёзная работа в плане поддержки молодёжи, государство вкладывало в молодёжь, в её развитие, строились ДК, было множество различных кружков и студий. В итоге, благодаря трудолюбию отца, его постоянным занятиям в изостудиях, большому количеству работ, на него обратили внимание, он стал участником различных молодёжных выставок, потом его работы попали на всесоюзные выставки, он стал ездить в дома творчества и, в конце концов, вступил в Союз художников СССР, не имея высшего художественного образования. А ещё отец с юности играл на гармони и очень хорошо пел. Он всегда говорил, если бы не стал художником, то, наверное, стал бы артистом.
Естественно, я с юных лет попал в эту художественную атмосферу. Она царила у нас дома, в мастерской отца, и особенно во время наших выездов в Гурзуф, куда мы ездили семьёй на коровинскую дачу Союза художников. Практически каждый год, на протяжении многих лет, во время школьных осенне-весенних каникул, родители возили меня в Крым. Для меня там всё было интересным: запах масляной краски и цветущего миндаля, тусовки художников, атмосфера Южного побережья. Важнейшей частью это атмосферы были люди, в гости к которым мы часто ходили, общались с художниками на разные темы. Я внимательно слушал их беседы о работе и обычных делах. Художники очень любят собирать всякие библиотеки, поскольку это им нужно для работы, и во время тех визитов я вдоволь насмотрелся всяких интересных альбомов. Это были книги с картинками исторических событий и старинного оружия, с пейзажами и портретами. Тогда я воспринимал это как обычную повседневную жизнь, не придавал этому большого значения, но сейчас, спустя годы, я понимаю, что это сильно меня заряжало и развивало.
С Гурзуфом ассоциации у меня не событийные, а, скорее, образные – запахи, какие-то ощущения эмоциональные. Меня летом туда не возили, поскольку было много народа, отцу надо было писать, и мы ездили весной и осенью. Я практически без купания находился там. Весной там обалденно: запахи кипарисов, запах миндаля, когда он цветёт розовым цветом, это безумие какое-то, невозможно передать это ощущение, запах солёного моря, шум волн в Крыму. Сам Гурзуф – уникальный городок, эти улочки перед выходом на набережную, старые дома, булыжник мостовых, которому несколько сот лет, очень скользкий, кстати. Когда мы с женой после свадьбы, в 1998 году, приехали в Гурзуф, а я там не был лет 15, я махал руками в разные стороны от нахлынувших воспоминаний: вот здесь было то, вот здесь это, вот это место, вот то место. Всё помню – все запахи, ощущения, и всё это на контрасте. Там очень яркие цвета, по-особому светящиеся на фоне голубого неба. Словами не передать.
Отец – человек в хорошем смысле сумасшедший, так скажем, настоящий художник, человек, который живет искусством, фанатик своего дела. Сегодня ему уже 82 года, и он каждый день ездит в мастерскую, пишет, занимается, живёт своим творчеством. У него нет выходных, нет праздников, он постоянно в живописи, в литературе, много рисует и читает про искусство. Естественно, на меня это оказало влияние, стало примером.
Я рос на Мещерке – новом тогда микрорайоне Горького, там, где Мещерское озеро. Местечко было во многом злачное. В конце 80-х, когда пошел разгул демократий и свобод, у нас в городе вообще, и на районе в частности, начали твориться страшные вещи. Сейчас мной это воспринимается, как будто страна шла большими шагами к своей физической смерти, и многие мои сверстники “остались” в том времени навсегда, лишившись жизни. Расцвет гопников, бандитизма, уголовная эстетика стала примером для подражания у дворовой шпаны, которая фактически правила городом. Молодёжь на это всё очень сильно велась, поскольку в молодости особенно ценятся агрессия и понты. Так что во время моей юности в жилых кварталах управляли улицей гопнические и полубандитские компании. В одной из таких компаний подвисал и я, но так, немножко сбоку. Меня во многом спасало то, что я умел рисовать: приходили пацаны, просили что-нибудь нарисовать, это выручало. К моему отцу относились почтительно, но с усмешкой, а меня не трогали, что с него взять, вот такое отношение было. Это была уличная атмосфера, в которой я рос. С одна стороны была жизнь, где выставки и разговоры об искусстве, а с другой – где царили законы улицы. Молодёжи в городе в то время было очень тяжело, скрыться от законов улицы было невозможно, и все варились тогда в этом весьма жестоком месиве.
У меня был один друг, Андрей Ильинич, его в школе не любили преподаватели старой закалки, потому что он был неформальный чувак, хотя парень был очень интересный. Он всё время мне какие-то книжки притаскивал самиздатовские, в Питер ездил, слушал разную интересную музыку, притаскивал «Аквариум», «Наутилус». «Кино» ещё раньше появилось, оно в то время уже везде звучало. Причём, «Кино» слушали у нас все, и неформалы, и гопники, это была такая по-настоящему народная музыка. Народ тогда вообще всё хватал. И я тогда тоже всё хватал: и «Ласковый май» мог слушать с удовольствием, и то же самое «Кино» с «Чёрным Кофе» и так далее. Андрей потом уехал в Прагу, остался в Чехии жить.
Мой отец слушал более старую музыку, слушал джаз 20-х годов, типа «Серенады солнечной долины» Гленна Миллера, очень любил Утёсова, Петра Лещенко. Я тоже такую музыку слушал, мне она нравилось, я очень любил мелодичную музыку, красивую. В конце школы я попал на распродажу, где купил набор оперных пластинок, после чего серьёзно подсел на оперную музыку. Я слушал все оперы, безумно любил Верди, даже сегодня могу пропеть «Риголетто» чуть ли не наизусть. Я отношу себя к меломанам, мне нравится разная музыка. Просто есть моя, и есть не моя. Я не очень воспринимаю сложную по построению, по мелодизму музыку. Например, если брать оперную, Пуччини мне сложно понять, а Верди мне понятен – он простой мелодист, у него достаточно незамысловатые мелодии. Также я не очень принимаю некоторые современные эстрадные песни, где мелодии навороченные, как Вавилонская башня – для меня это слишком сложно для восприятия. Диско 80-х годов победило весь мир простыми мелодиями, и это было прикольно.
Первым большим впечатлением в музыке для меня стала программа “Мелодии зарубежной эстрады” по ТВ в новогоднюю ночь после “Огонька”. Кажется, в 1985 году впервые Modern Talking и Depeche Mode показали – все совсем молодые там были. Я, как и многие в стране, в ту ночь записывал на свой катушечный магнитофон с телевизора звук той передачи. Modern Talking для меня стали открытием, я обалдел, что такая музыка бывает, именно на уровне звучания, и что бывает такой вокал. На самом деле даже сейчас, если послушать эту лёгкую музыку, поражаешься, насколько круто она была сделана. Недаром сейчас музыкальная мода возвращается к 70-м и 80-м годам.
Переломный момент в музыке, и вообще в моей жизни, случился в 90-м году, когда я поступил в институт на дизайн. На потоке я был самым молодым – после школы поступал, а остальные ребята были после художественного училища, то есть все на 2, на 4 года были старше меня. Там у меня сразу появился товарищ – Олег Прохожев, с которым потом мы вместе организовывали первую нашу группу. Он меня тогда и подсадил на британскую музыку, новую волну. Он был меня старше лет на 5 лет, и стал мне давать слушать всю эту музыку, а я готов был хватать всё подряд. Времена такие были, что мало чего было, все через знакомых, через друзей что-то перезаписывали: The Cure, The Smiths, James, Siouxsie and the Banshees, Bauhaus и так далее, и пошло-поехало. Это был первый толчок, когда я попал в неформальную тусовку.
Мы попали в самую волну неформального бума в стране. 90-й год был рассветом не только гопников, но и рассветом неформальных историй тоже. Институт тогда сильно изменил мой вектор, ведь я до этого был в разных мутных компаниях. Я эмоциональный человек, а талант можно направить в любую сторону, в зависимости куда попадёшь. Меня знакомство с Олегом вытащило из этой ямы, я тогда для себя просто другой мир открыл. И это как раз то, что мне нужно было, что мне не хватало. Мне был нужен выплеск эмоциональных ощущений жизни, мира, потому что, когда я дошёл до института, я был в полной уверенности, что должен что-то сделать важное в своей жизни. Это ощущение у меня было с детства, что вот я выросту и буду что-то делать, чтобы это было полезно людям, что-то такое для людей, что-то важное.
В институт приходили ребята уже, как правило, знакомые друг с другом, все они были после художественного училища, которое в разное время заканчивали. Мы были первый набор на промышленный дизайн, тогда только открылось это направление в нашем институте. Естественно, было непросто, на нас экспериментировали, приходили разные преподаватели, приносили какие-то темы, идеи, всё это завязывалось в своеобразный клубок. Художественное училище, в нашем городе, располагается напротив театрального училища, поэтому многие были знакомы с теми, кто учился в театральном, отчего творческая среда усиливалась.
Вся тусовка тогда крутилась на улице Большая Покровская, что раньше называлась Свердловка. В 90-е там всякие неформалы собирались, это было как Арбат в Москве. Город у нас 1,5-миллиона – по отношению с Москвой не большой, в 10 раз меньше. Естественно, все более-менее друг друга знали, поэтому завязка знакомств происходила просто. Были отдельные течения в тусовке, например, были свои депешисты, они были все такие из себя недосягаемые, ходили особнячком в водолазочках чёрненьких. С панками я особо не общался, а металлистов у нас в городе я вообще редко встречал, они жили в своём мире.
В тусовке, где был я, в основном слушали британскую музыку, основа которой была из конца 70-х, начала 80-х, начиная с Joy Division и The Cure. Роберт Смит и The Cure были для меня во главе угла, группа очень значимая в моей жизни. Когда у нас появилась своя группа, мы много от них брали, в том числе в настройках гитар, дилеи, хорусы, добиваясь в музыке пространства и объёма звучания.
У Олега был друг детства Алексей Решетников, который пел в группе. Группа называлась «Океан дождя». Это была очень классная группа для своего времени и для тех условий. Когда я её услышал, на гитаре там играл Сашка Шаров – очень классный гитарист был, его убили какие-то наркоманы, жуткая история была. На барабанах стучал Глеб Светицкий, он вообще был мультиинструменталист, и он же был автор песен и слов. А вот Алексей пел, у него был очень классный высокий вокал. На басу играл Ватсон. Они играли нью-вейв, типа «Кью» в очень таком депрессивном, психоделическом стиле. Хорошая группа была, но что-то там у них не срослось. Некоторые побухивали, динамили и срывали репетиции. В итоге не сложилось, и группы не стало.
Из доступного осталась видеозапись на Ютубе их выступления на фестивале в Дзержинске в 94-м. Возможно им нужен был менеджер, чтобы группу продвигать, договариваться о выступлениях. Сейчас можно списаться через интернет, сейчас вообще гораздо проще контакт настроить, выслать свои материалы. Но тогда и меньше групп было, конечно – может всего десяток групп заметных в городе. Сегодня в городе групп и исполнителей, наверное, тысячи уже – компьютер включил, где есть все эффекты, примочки, и валяй сколько хочешь.
Конечно, их группа на меня привезла огромное впечатление. Мы тогда с Глебом стали дружить, часто общаться, даже больше, чем с другими ребятами. За долги годы дружбы он мне стал практически родным человеком.
Был 94-й год, наверное, и Олег как-то говорит, давай сделаем группу. Я говорю, давай. Мы ничего не умели вообще, Олег что-то умел на аккордах играть. В итоге мы начали что-то бренчать, что-то пробовать. Он позвал своего товарища Сашу Мишина, хороший парень, гитарист и басист. Он начал нам помогать. Потом Лёша Решетников, который был солистом в группе «Океаны дождя», тоже к нам пришёл играть – оказалось, что он очень круто играет на гитаре. Поскольку он обалденно пел, у него было очень своеобразное чувство, слух уникальный, скажем, вообще идеальный, и он гитару по-своему как-то строил, как говорится, хрен воспроизведёшь. Она у него простая, но он подбирал какой-то свой строй для неё, манера напоминала Роберта Смита… А вот когда ты пытаешься играть ту же мелодию, не получается сыграть стопроцентно так, тональность как будто немножко другая получается. Позже к нам присоединился Светицкий Глеб, привнеся в группу электронный колорит, он тогда был большим поклонником New Order.
Когда мы начинали свою первую группу, большой проблемой были инструменты. У меня была гитара Урал изначально, очень ужасная. Потом мне подогнали за какие-то деньги польскую, которая хотя бы внешне выглядела более-менее нормально. Инструменты у нас были все левые, никаких фирм, в лучшем случае производства стран соцлагеря, либо отечественные. База наша была в школе, в те времена репетиционные точки часто в школах размещались, поскольку это было проще. Один наш друг-музыкант там подрабатывал сторожем и трудовиком, чтобы музыкой заниматься. Мы два раза в неделю туда ездили, репетировали. Частенько репетировали под портвешок, но в пьянство репетиции у нас не переходили. Мы покупали какие-то примочки лелевские; если удавалось боссовские найти примочки – это уже круто было, но это было дорого. Что-то мы сами паяли, как и большинство музыкантов в те времена.
Поскольку я левша, у меня была проблема с гитарой, нельзя было найти леворукую гитару, поэтому сначала я просто гитару переворачивал и ставил аккорд вверх ногами. Только пару лет назад взял нормальную гитару, леворукую. Даже когда я жил в Москве, я себе взял Фендер корейский, праворукий тоже, потому что в начале нулевых с этим проблемы были. Я только недавно, практически заново, начал учиться играть.
В итоге, когда после всех наших репетиций, мы пошли на студию записать три песни, произошло разочарование, после которого сильное неудовлетворение осталось. Оказалось, что, когда ты приходишь на студию, всё совсем по-другому звучит. Все наши прекрасные звуки, которые мы выстраивали на репе, чтобы добиться глубины звучания, на студии всё это, терялось, так что полная беда.
Один раз выступили для нашей тусовки, сыграли песен пять наших, которые у нас тогда были отработаны. Приняли нас хорошо, мы же для своих, для тусовки играли. Музыканты у нас были хорошие, делали всё вместе, получалось неплохо.
Музыка всегда была вокруг меня, очень сложно разделять искусство, потому что всё друг с другом переплетается. Ведь не даром многие актёры становятся музыкантами, играют музыку. Мы знаем много примеров: Джонни Депп, Киану Ривз, Кустурица – у всех группы свои есть. Полно примеров, когда музыканты оказываются ещё и крутыми художниками. Это просто разные стороны проявления человеческой творческой энергии. Я без музыки своей жизни вообще никогда не представлял. Я всегда слушал, начиная с детства, от романсов до оперы, и блатняк мог слушать, и диско, и рок. Если спросить о стиле, который я не очень люблю, это, наверное, рэп – не моё это. Я не очень люблю американский хардкорово-металлический стиль, это не моя музыка. Если брать стилистическую музыку, которую я всю жизнь слушал, то это британская музыка. Французы прикольные, мне нравятся, но британская музыка круче —новая волна 80-х, начала 90-х, и бритпоп, который пришел потом в начале 90-х, меня срубил уже окончательно.
Я, по большому счету, дитя влияния The Cure с компанией и бритпопа. Бритпоп на меня уже более осознанное впечатление произвёл, тогда я уже был на экваторе своей учебы. Suede, Pulp, Radiohed, Blur и многие другие заполняли моё музыкальное меню. Бритпоп был интересен для меня по своей стилистике, энергетике, по выпендрёжности, по видеоряду, который он выдавал в клипах. И молодость моя, наша тусовка вся рядом с этой музыкой строилась.
В какой-то момент 90-х пришла мода на рейв, техно, джангл, все эти истории, и Нижний Новгород непонятно с чего вдруг стал одним из самых прогрессивных в этом смысле городов страны. Многие даже говорили тогда, что чуть ли не Нижний Новгород был более впереди, чем Москва, по этим стилям музыкальным. У нас эта музыка активно появилась уже в 1993, а в 1994 году она вовсю была. В этом мощном нижегородском рейверском движении все принимали участие, включая местных скейтеров и роллеров, и кого там только не было. Музыки было много, музыки разной, и всё это было очень интересно.
С бандитской атмосферой, царившей в то время в городе, возникшее рейверское движение выливалось в регулярно противостояние, жертвой которого один раз стал и я, когда мне разбили лицо в трамвае за серьгу. На районе меня не трогали, поскольку знали, нормально относились ко мне, а тут на транспорте попал в передрягу.
Рейв царил в клубах, и клубная жизнь в то время в городе была очень богатая. Этих клубов давно нет, но я перетусил в них знатно – так, что сейчас я все клубы вообще ненавижу, для меня это мрак, честно говоря. Но само это клубное движение дало свои плоды – некоторые ребята стали диджействовать и со временем стали известными личностями. Из наших ребят некоторые диджеями до сих пор работают. Диджей Kapchiz – известный мастер, очень классные треки делает, успешно их выпускает. Он начинал в середине 90-х, и до сих пор этим занимается. Очень круто у него всё это получается.
Многие, кто хотели чего-то добиться, это сделали. Одна девчонка из нашей тусовки стала звездой телеэкрана. Мы с ней тусили очень долго, хорошо дружили, она была из Орехова-Зуева родом; как закончила наш институт, уехала домой, увидела объявление, что на Муз-ТВ требуется виджей, пошла на кастинг, и её взяли. Стала она Авророй, известной телеведущей. Мы с ней до сих пор поддерживаем контакт, переписываемся. Вот так вот судьба тоже повернула – она попала в самый яркий рассвет Муз-ТВ, когда оно только появилось.
Когда мы писались на студии в 98 году, вместе с нами пацаны писались, молодые, наверное, только школу окончили, и на них звукооператоры ругались, типа, вот, пошла мода, приходят, играть не умеют, пишутся, деньги есть. А со временем эти ребята стали всем известной группой Элизиум, а то была их первая пробная запись. Много таких забавных историй было. В своё время дружили с молодым пацаном, ему тогда лет 16-17 было, он с нами тусил иногда, про музыку говорили, а потом он к нам Вуз поступил, закончил дизайн интерьера. И это был Рома Докукин (Крест), у которого 7000$ – известная группа. Я, честно говоря, не ожидал, что он такую хардкорную, достаточно жесткую по стилю музыку будет играть. Он таким парнишкой тихим казался, визуально.
Тем временем наша первая группа потихоньку клонилась к своему завершению. В то время Олег и Алексей были уже женаты, у них были дети. У Алексея тогда начались проблемы в семье, нужно было уходить, бросать всё, потому что нужны были деньги. Я женился, у Глеба тоже какие-то свои заморочки начались. В общем всем надо было вставать на ноги, думать о работе.
Моя жена Ира, она тоже была в тусовке музыкальной, и познакомились мы с ней на фоне музыки. Она жила в Королеве, в МГУ училась, а я Нижнем работал с её теткой в одной фирме рекламной. И вот она как-то приехала сюда на каникулы зимние, а у нас как раз репетиция должна была быть перед концертом. И она с подругами напросилась в гости, хотя я был против, говорил, что никаких девчонок нам не надо на репетиции, будут мешать. Но всё-таки они оказалась у нас на базе, а там кто-то какого-то вина протащил, закуски, так наша репетиция перешла в вечеринку, с песнями, беседами и так далее. Тогда мы с Ирой и сошлись, я ей звонил каждую пятницу по телефону в течении полгода. Мы с моей женой до нашей свадьбы виделись раза четыре всего, наверное, а поженились через полтора года после знакомства. Она сама из московской тусовки, в которой было много хороших музыкантов, в том числе Дима Кежватов, который играл в «Тараканах» в своё время на гитаре, а сейчас он в «Кино» играет. Мы до сих пор общаемся, он иногда мне подсказывает, я с ним советуюсь по поводу каких-то вопросов, чтобы он послушал, сказал своё мнение.
Я с женой Ирой уехал в Москву, устроился на работу, и, как часто бывает, когда начинается работа, ты всё остальное бросаешь. Конечно, это был очень хороший опыт, я с очень интересными людьми в Москве познакомился. Мои друзья музыканты, с которыми мы играли, остались для меня одними из важных людей, которые мне много чего дали, и с которыми я поддерживал отношения.
В Москве я познакомился и подружился со многим интересными ребятами, например с Глебом Дудаевым – очень интересным музыкантом, он играл на гитаре у Джоанны Стингрей, с Робертом Ленсом на басу, снялся в клипе у Алены Свиридовой «Розовый фламинго» в роли гитариста под водой. У него бурная музыкальная жизнь была, но он потом бросил всё это и стал заниматься дизайном. Мы с ним познакомились, когда вместе работали в одном рекламном агентстве. Когда у меня в прошлом году начали выходить первые песни, он мне звонил, хвалил, говорил, молодец, делаешь то, что ты любил всегда– гонишь британскую волну.
Где-то на 2 курсе института я понял, что во мне не только художник, но есть и дизайнер, мне важна концептуальность, не просто визуальное самовыражение, а что-то полезное, что-то важное для людей, что утилитарное. Это немножко другой язык, и я понял, что это для меня важно. Когда я жил в Москве, я увидел на выставке работы Невилла Броди и тогда понял, что плакат — это круто. Я не ожидал, что такое можно делать вообще. Когда биеннале «Золотая Пчела» проходила в Москве, какие там работы вывешивались, я понял, что вот это, наверное, то, чего я хотел делать, что я могу тоже делать свои авторские плакаты, самовыражаться.
Когда мы с женой вернулись из Москвы в Нижний, я полностью ушёл в плакат, очень активно упёрся, занимался этим делом лет десять, и, на самом деле, добился очень серьёзных результатов. Наш Нижегородский фестиваль дизайна «Стрелка» постепенно перешёл в международную биеннале, в него очень много сил было вложено начиная с 2006 по 2020 год. 14 лет мы его делали. Естественно, на занятия музыкой у меня тогда времени не хватало.
Сделать плакат – это как написать песню, рассказать что-то. Плакат — это тоже произведение искусства. Не тот плакат, который мы привыкли на улицах видеть, на котором физиономия артиста и название спектакля, а плакат, как художественное произведение, который несёт в себе какую-то идею, какую-то метафору, они очень сложно сконструированы, их надо разгадывать, надо смотреть, изучать. Это целое направление в дизайне, там плакаты отдельное место занимают, у них масса международных конкурсов, биеннале, триеннале, фестивали проходят сотнями, на которых собираются тысячи дизайнеров. Современный плакат – целое направление в искусстве. У нас мы его не видим, у нас в стране его фактически нет. Его можно увидеть только на каких-то фестивалях, специальных выставках. На улицах нет этого ничего, на это просто нет вкуса и спроса.
Я в этом году работал в оргкомитете международный биеннале. Ну, Европа сразу чувствуется, я вижу немцев, французов, швейцарцев, и они крутые, классные вообще. Наши сумасшедшие, безумные. Нашим дизайном восхищаются во всём мире. У нас нет ещё сформированной дизайнерской школы, но есть крутые имена. У наших виден ментальный масштаб – мы по-другому мыслим, мы живём, сгорая. Наши ребята-плакатисты, которых я знаю, они этим делом жили. Тратили многие годы жизнь, чтобы этим делом заниматься, чтобы добиться большого мастерства, проявить себя в международных выставках, показать себя. Наши вкладывают средства в свои выставки, печатают плакаты и каталоги на свои собственные деньги, публикуют, делают выставки за собственные средства. Так, наверное, нигде в мире больше не делают. Я сам проводил в Нижнем Новгороде международный биеннале больше десяти лет. В последние годы я его не делал, не до этого стало. И тоже много вкладывал средств и сил своих в это дело. И там, на Западе, во многом ещё и поэтому, говорят, что мы крутые, потому что они так не могут. А мы можем так делать, мы сумасшедшие.
| Отдельные плакаты за разные годы |
Плакатная тематика сегодня разная, это и театральные и выставочные плакаты, или событийные плакаты, посвященные какой-то теме, придуманной организаторами. Мы делали международные выставки, посвященные русской литературе, плакаты, посвященные Достоевскому – 150 лет роману «Преступление и наказание». Потом – 150 лет Горькому было, делали плакаты, посвящённые Чехову. Из десятков стран мира присылали работы, от Мексики до Южной Кореи. В 20-м году я получил несколько крупных премий, в Боливии я взял первую премию за театральный плакат, на «Золотой пчеле» взял несколько премий, совершенно для себя неожиданно. После это решил немного притормозить, взять паузу, попытаться переосмыслить свое творчество.
Часть моих одногруппников стали преподавателями в нашем вузе, да и сам я тоже преподаю сейчас – доцент в университете, руководитель направления по графическому дизайну, поэтому я со студентами сейчас тоже очень много работаю. От современных студентов меня есть и очарование, есть и разочарование. Сейчас на дизайн идут одни девчонки, парни плохо идут на дизайн, и я не понимаю, почему. И даже те пацаны, которые у нас есть, сильно сдают позиции перед девчонками. Девчонки сейчас правят миром, на мой взгляд. Это немного пугает.
Когда мы были студентами, у нас были очень активные пацаны. Я помню, что на нашем направление – дизайн, девчонок вообще мало училось. А сейчас одни девчонки идут к нам. Все творческие, эмоциональные, все классные, конечно. Где-то я слышал характеристику нашей молодежи – снежинки, типа такие одуванчики, такие, ой-ой-ой – воздушные все, нежные и утонченные. Мы были боевые люди, были готовы рваться в бой, сгореть, вспыхнуть, а сейчас такая молодежь, как будто с них пыль сдували с самого рождения. Есть такое ощущение, что они не готовы к жизни. Но, с молодёжью прикольно и общаться, и работать.
С Алексеем Решетниковым мы все эти годы поддерживали отношения, обменивались музыкой, которую записывали – он мне присылал своё, я ему своё. По прибытии в Москву я купил гитару, компьютер, тогда уже пошли программы типа Кубэйса и СаунндФоржа, и к компьютеру через эти примочки подключали инструменты. Я через линейный вход компьютера записывал то, что играл, а потом всё это по дорожкам собирал. Находил время на музыку, хотя в день 3 часа на дорогу уходило – полтора часа утром, полтора часа вечером. Работа-дом, работа-дом.
Алексея не стало два года назад, и его смерть оказалась для меня большим ударом, и чтобы закрыть этот гештальт – я организовал свою группу «Океаны Неба». Он долгие годы занимался музыкой: начинал, потом опять бросал, у него были серьезные проблемы в семье, связанные с болезнью дочки, из-за чего он бросил всё, пошёл зарабатывать деньги, потом уже студию портативную завёл, много чего мне присылал из того, что на ней делал. Я, тогда уже находясь в Москве, тоже что-то писал, и мы с ним обменивались своими опусами. От него немало классной музыки осталось, наверное, на пару альбомов хватит, но пока непонятно, будет ли это издаваться после его смерти.
Лёшка в один из дней мне написал в мессенджере и пропал, не выходил на связь. Через три дня пришла новость, что его больше нет. Видимо, сказались последствия на фоне ковида. И, вот, его смерть, конечно, меня так накрыла, я подумал: ё-мое, у меня столько музыки осталось в набросках, нельзя же так. А у меня было наработано материалов на два альбома, примерно. Не целиковых, где-то фрагменты, кусочки какие-то. И я решил, что надо доработать этот материал.
Сначала идея была простая: возьму старые песни, которые мы записали на студии, и попробую их поднять, подтянуть. Может опубликовать, хотя бы для друзей. Я стал вытаскивать и понял, что это надо переделывать. Я переписал одну песню, потом подумал, что надо добавить гитару, но понял, что нет, надо вообще всё заново записать. Понял, что надо подключать других музыкантов. Так мы переписали для первого альбома «Тень», и для второго «Там, где солнце».
Так получилось, сестра жены, Аня, замуж вышла, и её муж Максим играл на гитаре, а его родной брат-близнец на басе. Мне удивительно повезло, что в семье оказались очень хорошие музыканты. У них давно свой проект музыкальный Zb., они играли ещё со школы, и по тому, как они играют, они музыканты в большей степени, чем я. У них, конечно, сейчас у всех работа, много других забот.
Сначала я Ника позвал, сказал, что мне нужен бас, запишем давай. Потом стал Макса подключать с гитарами. Так вот всё пошло, завертелось. Как я говорил раньше, начиналось всё с того, что мне надо было восстановить старые записи. А закончилось это тем, что я решил делать все с нуля, и я остановлюсь, наверное, только тогда, когда решу, что я сделал всё, что мне нужно было сделать. Я пока, честно говоря, границ не вижу. Пока у нас альбом выходит 12 июля, а мы с ребятами сейчас уже новый пишем – уже песни четыре новые сделали.
Название группы «Океаны Неба» я собрал, взяв за основу по слову из названий группы Глеба – «Океан дождя» и из нашей с Олегом «Только небеса», тем самым отдав дань должного и той группе, в которой пел Алексей, и первой группе, в которой я начинал.
Я привык в жизни работать комплексно, это у меня такое внутреннее состояние, и так же я работаю с песнями. Я как режиссёр, мне нравятся истории, и мне важно придумать историю. Я не хочу, чтобы песня была просто как щелчок. Я хочу, чтобы в каждой песне была своя история, очень простая, но рассказанная правильно. Для меня песня как короткометражка – вступление, развитие и развязка. Каждая песня как маленькая опера. Песня — это история со своими персонажами, и альбом получается, как целый фильм. В музыке я как художник рассуждаю, и как несостоявшийся режиссёр, наверное, потому что я в своё время хотел на режиссерский поступать.
У некоторых песен вообще длинная история. Например, песня «Девочка» была придумана в 2004 году где-то. Был написан первый куплет, и Дима Кежватов, помог мне тогда с гитарой, подыграл в стиле панка. Он тогда ска-панк играл, у него была своя группа «Праздник». И после эту песню я не трогал. Только в прошлом году я её вытащил, думал, как её сделать. А приобрела она уже совсем другой колорит по инструменталу, такой привет постпанку и брит-попу.
Я понимаю, что я на следующем альбоме буду ещё более скрупулезно подходить к каждой песне. Второй альбом, который сейчас выходит, мы очень долго сводили, 6−7 месяцев фактически, хотя всё записано было ещё до конца ноября. Там, есть песня «Одна», она выходила синглом, и к ней клип выходил, песней «немного ресторанного типа» я её называю, про женское одиночество. И когда уже собирали альбом, то мы её пересвели. То есть в альбоме будет уже другая версия, более крутая, на мой взгляд, чем была в сингле и в клипе. И так случилось не с одной песней.
Я не могу сказать, что для своих песен я какой-то конкретный стиль подбираю. У меня в жизни такая история, что я никогда не знаю, что у меня получится. Это, возможно, от непрофессионализма, но у меня это и в художественной истории, и в дизайнерской. Я думаю одно, а начинаю делать, и получается, другое. Это такая фишка у меня по жизни. То есть я никогда не знаю точно, что у меня получится. В этом есть свой прикол, думаешь, ого, класс. И так же с музыкой – думаешь, вот я сейчас вот так запишу, сделаю, а начинаешь играть и понимаешь, что какие-то гармонии совсем другие пошли. И так выплывают совершенно в неожиданные моменты.
Я песню не выстраиваю вокруг текста. Для меня текст, в песне — это второстепенно. Положа руку на сердце, я всегда был мелодист, мне всегда нравились простые мелодии, запоминающиеся. Текст на втором плане был для меня, главное — это настроение музыки. В русском роке текст всегда был в основе, всё вокруг него выстраивалось, и у ДДТ, и Помпилиуса, и Кино и т.д. А музыка у них как будто отходила на второй план. У меня отношение немножко другое. Для меня очень важно создать именно музыкальное состояние – состояние, в котором всем: и исполнителю, и слушателю будет комфортно и интересно.
Для Specialradio.ru
июль 2024
Фото – из личного архива Дмитрия Рекина.
Изображения плакатов – с сайта rekinart.ru
Ссылки по теме:
Страница Дмитрия Рекина – RekinArt
Профиль группы “Океаны неба на” Яндекс музыке
Канал группы “Океаны неба” ЮТуб
Страница группы “Океаны неба” Вконтакте
Виде по теме:
