***
История с группой «Колибри» у меня не простая совсем. В 1993-м году я по уши втрескался в её солистку Ирину Шароватову. Я увидел её перед концертом группы Red Snapper, когда она, приехав из Парижа, шла через аллею в замшевых сапожках с заострёнными носами невероятной изящности, укороченных чёрных штанах-бананах, в приталенной курточке, в яркой косынке и чёрных очках. Являясь вечным студентом и работая ночным сторожем в музыкальном магазине, я отдавал себе отчёт, что шансы хоть даже ненадолго заинтересовать прекрасную бэк-вокалистку не то, что равны нулю, они в минусе. Но я составил план, целую систему, на которую ушло четыре года. И когда я стал дизайнером в финской компании и заработал необходимое количество денег для реализации плана, то незамедлительно приступил к его выполнению – специально снял квартиру на соседней улице с Ириной и познакомился с ней. Через полгода начался наш роман, который длился около двух лет. Петя Матвеев, который дружил с «Колибри», помню, сказал: «Не ожидал я от тебя, Серёга, такого». Два года группа «Колибри» была моей второй семьей, мы справляли многие праздники вместе, я ездил с ними на гастроли, у меня дома прослушивался новый альбом «Бес сахара», когда он только вышел после сведения из студии. С девушками приехали их мужья: Саша Баширов, Саша Лушин и солист группы «НОМ» Сергей Кагадеев, который стал мне другом. Мы много общались, проводили время вместе и приезжали забирать наших барышень после их ночных концертов из клубов. Это дало мне возможность близко познакомиться с лидерами групп и самими группами, как «Препинаки», «НОМ», и в меньшей степени, с Tequilajazzz, хотя с Женей Федоровым мы немного общались и это было очень здорово.
Группа «Колибри» произвели фурор, в то время ничего подобного не было. В русском роке всегда дико не хватало сексуальности. С этой ролью прекрасно справились Борис Гребенщиков (здесь и далее – признан Минюстом РФ иностранным агентом), Виктор Цой и Константин Кинчев, потому что они на сцене воплощали разные типы рок-звёзд. Гребенщиков – это западный неоромантик, загадочный интеллектуал, эрудированный, при этом ускользающий и плавный. Цой – романтический герой восточного типа, выточенный боец, монолитный, немногословный, настоящий мужской Янь, Кинчев как ртуть, с невероятной пластикой, с напором и энергией, с сексуальностью, которая просто требует, берёт, покоряет, захватывает. Касательно женщин, это был полный вакуум, абсолютный провал, совершенно пустующее место. Появлялись какие-то группы-однодневки вроде «Невесты», или совсем не молодежная фолк «Яблоко» с красавицей Мариной Капуро. Они не могли закрепиться, собрать свою постоянную аудиторию. «Колибри» же были феерические. В начале карьеры они переодевались для каждой песни. И каждая песня это была минимальная театральная постановка. С подачи Наташи Пивоваровой они меняли немыслимое количество костюмов. И это был отработанный сценарий, отрепетированные движения, сценография, драматургия и смотрелось всё очень круто. Все девушки красивые и хрупкие, тонкие и изящные. Это всё очень сильно выглядело, именно сексуально и завораживающе. Песни были разноплановые и им активно помогали делать аранжировки музыканты многих известных питерских групп. «Колибри» собирали полные залы, смешивая стилистически кабаре, синти-поп, толику рока и школьные танцы. И это было очень мило, приятно и авангардно за счёт костюмов и подачи. Были и провокационные вещи. На песне «Фудзияма» Наташа танцевала на сцене в невероятном огромном костюме, отсылающем к великой японской горе, с обнажённой грудью. Они очень много работали, я как раз застал пик их популярности. Я помню, как за ними приезжал лимузин Пугачёвой, чтобы отвезти отужинать с примадонной. Их приглашали на «Старые песни о главном» и какие-то кремлёвские концерты. Одним летом, когда я уезжал на повышение квалификации в Финляндию, мы не спали всю ночь и Ира меня провожала в шесть утра. Зайдя в магазин на улице Жуковского, мы услышали по радио песню «Колибри». Зайдя домой за паспортом и вещами, услышали, как из работающего приёмника звучит другая песня девушек. Я сел уже один в такси и там играла снова песня «Колибри». И когда я в поезде поехал в Хельсинки, и там тоже из радиорепродуктора раздался шлягер «Жёлтый лист осенний». Все песни были разные.
При мне происходил их эксперимент с записью и выпуском альбома «Бес сахара», название которому придумал Саша Баширов, муж Инны Волковой. Они решили на пике своей популярности резко изменить свой поп-курс и сделать экспериментальный альбом с очень популярной «тяжёлой» группой Tequilajazzz. И ещё, что теперь каждая участница поёт по три-четыре своих песни. Были большие ожидания и надежды. Но альбом не был принят, его не поняли, как мне кажется. На мой взгляд, в нём оказалось слишком много тяжёлых во всех смыслах слова произведений. Слишком грустных, слишком депрессивных, безвыходных и даже суицидальных. Если бы они выпустили на тот момент сладко-попсовый альбом с ласковыми добрыми хитами в духе «Жёлтый лист осенний» или «Брызги шампанского» (Тот, который), то это явно бы закрепило бы успех и прочность их позиций в шоу-бизнесе. Но этого не произошло. В их лирике, тогда, когда я ещё не был с ними знаком, меня зачаровывали песни про Петербург. У Наташи Пивоваровой город мрачный, с тёмными подворотнями, проходными дворами, старыми чердаками и крышами, тайнами и мучительной тоской. У Елены Юдановой он тоже тревожный, но со светлой грустью, пронизанной болезненной влюбленностью и очарованием его призрачными ночными силуэтами, с очень нежными, лиричными образами одинокого путешественника в завораживающем Петербурге по его холодным и пустынным улицам. Для меня это было большой радостью тогда слушать эти записи и узнавать свой город через их творчество.
Вскоре после нашего расставания с Ирой, «Колибри» распались как «золотой состав» – Пивоварова ушла громко хлопнув дверью, и началась уже совсем другая история этой группы.
***
Клуб «Хали-Гали» вначале открылся на улице Савушкина, это было арендованное помещение в двухэтажном универсаме с отдельным входом с улицы. Маленький клубик, который представлял собой зал с барчиком и сидячими местами. Он славился тем, что его арт-директором был Роман Трахтенберг. Прирождённый шоумен, циничный юморист, любитель пошлости, мата и скабрезных анекдотов. При этом мне нравились его ночные передачи в прямом эфире на региональном канале. Трахтенберг нёс что в голову придёт, не гнушался выпиванием, когда иссякал родник фантазии, он будил ночными звонками своих знакомых и вступал с ними в пространные беседы. Иногда было очень весело. И ещё очень органично снялся в забавном клипе профессора Лебединского «Пьяный Винни-Пух, дубак, январь». В клубе вначале он вёл отвязанные и разнузданные вечеринки «Кабаре Романа Трахтенберга» со своими сальными анекдотами и стриптизершами, развлекал определенную публику, в основном мужскую, с понятным репертуаром и направленностью. Потом, когда он достиг популярности, особенно среди бизнесменов и чиновников, там стали снимать телевизионные передачи. Бессменный ведущий приглашал гостя и бодался с ним по анекдотам. У Романа Трахтенберга была какая-то удивительная голова, он знал тысячи и тысячи анекдотов, был явно крупный специалист по ним. Смысл был в том, что надо рассказать три анекдота, каких-то заковыристых и редких, а Трахтенберг должен вспомнить и закончить его. Если не смог, то гостю засчитывался балл, и если по результату он выигрывал поединок у Трахтенберга, то вручали приз. Но мало кто выигрывал. Потом «Хали Гали» переехал в другое место и расширился по площади раз в семь, но Роман вскоре перселился в Москву продолжать свой карьерный рост, который достаточно быстро закончился его смертью в прямом эфире на радио.
***
Про Андрея Тропилло я знал ещё с середины 1980-х, и уже тогда был поражён мощностью его фигуры. Благодаря ему вышли все эти канонические записи «Аквариума», «Зоопарка», «Кино», «Алисы». Вот как раз в 1986 году их альбом «Энергия» меня приятно удивил, потому что там было много вставок – цитат из романа Булгакова «Мастер и Маргарита», который я прочитал за полгода до этого. И это были идеи Тропилло.
С большим интересом я наблюдал со стороны за его эскападами фантазийных приключений, когда он выпускал многомиллионными тиражами пиратские альбомы западной рок-музыки, где подчас Тропилло сам лепил вместо классической обложки, например, Led Zeppelin, фотографию художника Мити Шагина у заброшенного ларька загородом. Я иногда покупал компакт-кассеты с рок-группами и сборниками, которые он выпускал в конце 1980-х. Они были очень классно оформлены, в них была фирменная плёнка и прикольный дизайн.
Слышал не раз от общих знакомых, что он фонтанирует идеями и постоянно хочет что-то открыть, сделать, запустить. Вот для примера случай. Лет десять назад моя жена Полина снимала в Москве для французского телевидения передачу про компанию энтузиастов, которые за большую оплату и по завещанию людей после смерти их консервировали в азоте в специальных металлических капсулах и подвешивали вниз головой, чтобы когда высокие технологии достигнут необходимого уровня, этих посланников в будущее можно будет оживить. Оказалось, что у истоков этих технологий стоял вездесущий Тропилло.
Я периодически пересекался с Андреем по своим архивным делам, снимал пару раз с ним интервью, консультировался, узнавал детали по рок-истории Ленинграда. В результате мне удалось с ним близко познакомиться лет пять назад. Мы почти сразу очень бодро схлестнулись, провели вместе за короткий срок несколько приятных дней и вечеров дома у его друга Олега Бурьяна в Сестрорецке, и наше общение вышло на новый доверительный уровень. Я очень рад такому моменту, что мне удалось снять с Тропилло самое большое интервью (всего я снял больше 250 интервью на данный момент), которое длится семь часов.
Я расспросил его обо всём, что хотел и он на все мои вопросы ответил. Мы с ним много общались, созванивались, выпивали, гуляли, ходили в рестораны, на выставки, и он меня всегда очень радовал своей фантазией, своими оригинальными идеями видения простейших бытовых ситуаций и исторических процессов, литературы, философии, политики, музыки. У него по каждому предмету и объекту всегда было своё мнение, точка зрения, которая очень часто кардинально отличалась от общепринятой. Конечно, Тропилло часто заносило, мир фантазий и вымыслов был важной составляющей его мышления, я бы сказал, необходимый как воздух. Невзирая ни на что он сохранял свою витальность, авантюризм и любовь к жизни до самых своих последних дней. У него не было своего нормального жилья, какие-то вечные бытовые проблемы, огромные проблемы с его музыкальным наследием, которого он лишился в результате своих авантюр. Плюс бесконечные судебные процессы, по которым он постоянно был на связи по телефону с юристами, адвокатами, заявлениями в прокуратуру, следственный отделы т.д. Но он никогда при мне не жаловался, а наоборот, с горящими глазами с пулеметной скоростью генерировал идеи и прожекты для исправления ситуации в лучшую сторону.
Этот человек невероятно повлиял на культуру нашей страны, он новатор, пионер и гений инженерных решений в звукозаписи. Мне кажется, что одна из основных непреодолимых проблем Андрея состояла в том, что он не смог из эры аналоговой записи перескочить в цифровую запись, перейти на уровень Интернета, маленьких многофункциональных машинок и компьютеров, которые заменили аналоговое и лампово-транзисторное громоздкое оборудование. Он не смог из ХХ органично влиться в ХХI век, не получилось там себя найти, и это, возможно, его трагедия. Но то, что без него советский рок не был бы такой оригинальный, самобытный и профессионально (насколько тогда позволяло время и обстоятельства) качественно зафиксированный в многочисленных записях, у меня никаких сомнений не вызывает.
***
С мастерской Сергея Бугаева «Африки» я хорошо знаком и провёл там немало времени. Как и в его второй на Аптекарском переулке. Насколько я знаю, история помещения на Фонтанке началось с фильма Сергея Александровича Соловьёва «Асса». На тот момент Бугаев и Гурьянов имели серьезные проблемы с милицией из-за хронического тунеядства и отсутствия трудоустройства. Эти ребята, в отличии от их друзей Цоя и Котельникова, ни в какой котельной в жизни бы работать не стали. У Африки, как и Гурьянова, уже нависали уголовные статьи и была коллекция последних предупреждений от участковых, что дело недалеко до закрытия. Это были не шутки, из нашей компании Сергей Павлов, по прозвищу «Клипс», друг и соратник Миши Малина, не устроился вовремя на работу и его посадили, он вернулся через девять месяцев. Режиссёр Соловьёв, пригласив ребят официально сниматься в фильме «Асса», практически, на целый год снял эту проблему. Когда закончились съёмки в Ялте, то Африка попросил Соловьёва, лауреата Ленинской премии, маститого известного режиссёра, имеющего право вхождения в высокие кабинеты ЦК партии, написать ходатайство правительству Ленинграда о предоставлении талантливому артисту, художнику и музыканту мастерскую для личного пользования на длительный срок. Что и было быстро исполнено. Африка получил эту замечательную мастерскую на углу Вознесенского проспекта и набережной Фонтанки, и быстро обжился в ней. В ней проходили шумные вечеринки, устраивались концерты, пел Башлачёв, состоялась знаменитая акция «Водная Симфония» – перфоманс Джона Кэйджа с Курёхиным, Африкой и Тимуром Новиковым, снимался фрагмент передачи «Ленин-гриб» Сергея Курёхина. Там побывали все организаторы первого подпольного клуба в стране «Танц-пол» с Фонтанки д.145. Думаю, можно выпустить многотомник книги посетителей этого известного места на карте города.
В мастерской часто приходило много народа, я там встречал биолога Владислава Кушева, микробиолога Владимира Куликова, буддолога Андрея Терентьева, музыканта Александра Васильева, художников Сергея Ануфриева и Павла Пепперштейна, мастеров эпатажа Богдана Титомира и Жанну Агузарову. Список можно продолжать очень долго, у Африки по всему миру тысячи знакомых. Он лёгок в дружбе и общении. Я с ним и его прекрасной женой Анной в 2017 году ездил на встречу с Далай-ламой в Ригу, и это была чудесная, просто волшебная поездка. Оказалось, что Сергей никогда не был на месте гибели Виктора Цоя, и я его туда отвёз в первый день, после чего состоялась фотосессия Африки на рижском взморье в рассаднике красных мухоморов. Нас очень гостеприимно принимали жители столицы Латвии, мы провели целый вечер в джейм-сейшене с переводчиком Далай-ламы, я видел на ретрите, как уважительно и радостно общаются с Африкой тибетские монахи и ламы. Ну, и конечно, самое главное – сам ретрит, учения и нахождение в одном пространстве с Его Святейшеством Далай-ламой.
Есть совсем другой Африка, когда с ним приходиться иметь дела, особенно денежные, особенно если включаются связи, контакты, наращивание активов и потенциала, финансовые перспективы, он совсем другой. И лучше десять раз подумать, стоит ли двигаться дальше в этом направлении.
Бугаев – это первый барабанщик «Звуков Му», перкуссионист акустических концертов Гребенщикова, сессионный барабанщик группы «Кино», серый кардинал «Поп-механик» Курёхина в 1980-е годы. Его участие в многочисленных выставках в Европе и США, встреча с певицей Мадонной, активное общение с художниками Раушенбергом и Кейджем, идея расписать Луну, разработка декораций для балета Мерса Каннингема August Pace, дружба и проекты с Тимуром Новиковым, выпуск на трёх языках книги «Крымания», основанной на его экспериментальном тайном нахождении в клинике для душевнобольных, представитель России на Венецианской биеннале, и многое-многое другое, все это материал для большого и красочного сериала. Строчка из ироничной песни Цоя «Тот, кто в пятнадцать лет убежал из дома, вряд ли поймёт того, кто учился в спецшколе» про Африку, так как он в этом возрасте действительно сбежал из Новороссийска в Ленинград («спецшкола» – это про Гребенщикова).
Африка был самый младший из всех центральных и значимых фигур ленинградской творческой сцены 1980-х годов, при этом он был активным участником и прямым свидетелем огромного количества событий неформальной культуры конца ХХ века. У него сохранилась удивительная память того времени, и поведать может очень многое, где живым свидетелем некоторых событий остался он один.
***
Гурьянов очень долгое время для меня был полный антипод. Его линия поведения мне совсем не импонировала. Я видел в нём мощного эгоцентрика, человека со звёздной болезнью, полным отсутствием эмпатии, с манией величия и ранимым самолюбием. Допускаю, что во мне есть какие-то черты из этого джентельменского набора, но точно не в такой густой концентрации. Это всё не давало мне никакого посыла и желания с ним пообщаться, что-то обсудить, взять у него интервью и т.д. Находясь иногда в одном пространстве на вечеринках, я избегал с ним личных контактов. Прежде всего, он для меня был барабанщиком группы «Кино», икона стиля, который сильно повлиял на Цоя и до сих пор самой популярной, как я считаю, в стране группы.
В своем пути художника он был соратником и единомышленником Тимура Новикова, которого я безмерно всегда уважал, но его произведения, в отличии от того, что делал Новиков, мне были не близки.
В один прекрасный момент я столкнулся с тем, что заканчивая собирание архива про Курёхина и сняв на тот момент про него больше 150 интервью, у меня осталось несколько творческих личностей, которых в этом списке не хватало. Они были труднодоступны: Александр Титов жил в основном в Лондоне, Александр Ляпин плотно засел в Сан-Франциско, Алла Пугачёва в Москве, с которой я вёл переговоры об интервью 12 лет и так ни о чём не договорился, она несколько раз отменяла встречу, когда я уже ехал на неё. Я подумал, что Георгий Гурьянов самый доступный из этого списка, живёт в моём городе, надо попробовать с ним поговорить. Общие с ним знакомые отказывались мне давать его телефон, утверждая, что он не снимает трубку, а если и снимет, то сразу пошлёт. «Потому что ты, Сергей, ему не представлен, а тебя мы представлять не будем, потому что он человек очень сложного характера. Когда к нему приходят гости по протекции и приносят вино не той марки, которую он любит, он этих людей физически за шиворот спускает с лестницы». Альтернативный план звучал так: «Мы отловим момент, когда он в хорошем и благостном настроении, тебе тогда позвоним и с ним состыкуем». Я прождал года три, пока точно не понял, что не будет никакого звонка извне. Взял его номер телефона из своей базы, в которой больше 1000 номеров, и позвонил. Гурьянов, практически, сразу снял трубку, я ему быстро вкатил заготовленную речь на 20 секунд, и услышал тут же ответ: «Нууу, это интересно, в принципе». И через три часа я уже сидел с ним в ресторане «Пробка» на Моховой. Я заранее подготовил уникальные материалы из своего архива, понимая, что, скорее всего, их никто не смотрел. Так и оказалось, я показал видео с Георгием из 1980-х, которое он никогда не видел, и это привело его в полный восторг, он стал смеяться, как-то расслабился и мы стали просто общаться. В результате после часа ночи к нам подошёл официант и сказал: «Георгий, Вы наш очень уважаемый клиент, мы всегда рады Вас видеть у нас, но дело в том, что ресторан уже давно закрылся». Мы с ним так заболтались, что не заметили, что заведение уже действительно давно закончило работать и мы совершенно в нём одни.
Расставаясь на улице, Георгий извинился, что не может сейчас пригласить к себе домой, так как квартира не убрана, но завтра вечером это вполне реалистично. Что и произошло. Мы просидели в гостиной до шести утра и говорили обо всём на свете.
У Гурьянова был график жизни немного Евгения Онегина: он ложился спать в семь-восемь утра, вставал ближе к вечеру, неторопливо раскачивался, приводил себя в порядок, иногда проводя часы перед зеркалом, выбирая подходящую одежду из огромного гардероба по настроению, и в результате активизировался ночью. Все следующие разы он приглашал меня на встречи в достаточно поздние часы. Я тогда работал каждый день, но забивал на свой сон и считал за счастье с ним видеться.
Я с радостью принимал его предложения, и в каком-то смысле, мы с ним немного подружились. Было очень приятно проводить время вместе. Оказалось, что Георгий имеет такие же вкусы, как и я, у нас было очень много точек соприкосновения. Любимые фильмы, любимые художники, любимые группы и группы, которые мы не любим. Нам было всегда о чём поговорить, и мы до утра вели прекрасные дискуссии, которые иногда переходили в танцы. Он мог спросить в пять часов: «Сергей, а вы как относитесь к группе «Кино»?». «Георгий, это моя любимая группа!». «Вы не против, если я поставлю пластинку?». Дальше он ставил пластинку, врубал на своём диджейском пульте звук в колонках на полную мощность, от чего содрогались стены, потолок и пол. Соседи начинали иногда стучаться в батарею, он приглушал звук и кричал: «Пошли все ннна …!» и дальше опять выкручивал ручку громкости на максимум, мы продолжали танцевать и фальцетами подпевали припевы Виктору Цою. Это было упоительно.
Однажды, приглашая к себе в гости по телефону, Георгий попросил купить пару бутылок красного вина. Я не на шутку обеспокоился. Дело в том, что я очень редко пью вино, и точно в нём не разбираюсь на достойном уровне. Я специалист по крепким напиткам. Поэтому пришлось объяснить, что я не хотел бы в случае неправильного выбора спикировать вниз с его лестницы, как это было с незадачливыми гостями раньше. Георгий долго смеялся, а потом сказал, что ждёт меня с любым вином и обещает, что мы его будем точно дегустировать, и что это полная чушь про спущенных по лестнице гостей из-за принесенной не той марки вина. Такая кара возможна только за хамское и наглое поведение, что в нашем случае явно исключено.
Оставалась изначальная цель – снять интервью. Но она всё дальше задвигалась в дальние планы. Я не хотел тревожить докучливым вопросом Гурьянова. Тем более, он мне сразу объяснил, что бывшая группа «Кино» не даёт никаких видеоинтервью. Насколько я понимаю, если посмотреть хронологию в общественном доступе, то можно увидеть, что Каспарян согласился на большое интервью после гибели Цоя через шесть лет. Больше музыканты особо с журналистами не контактировали на протяжении почти четверти века. В результате в какой-то момент Георгий сам сказал, что готов попробовать.
Назначили время, и я приехал. Гурьянов готовился часов пять примерно, сам выставил свет, долго переодевался, и, наконец, интервью про Курёхина началось в семь утра. После этого важного для меня события мне вскоре тоже дали интервью Георгий Каспарян и Виктор Тихомиров. Через пару дней позвонил Георгий и сказал, что ему так всё понравилось, что он хочет продолжить снимать, и я могу уже выйти за рамки биографии Курёхина и задавать любые интересные мне вопросы.
Мы встречались в основном у него дома на Литейном. Его квартира – это произведение искусства площадью 150 метров. В ней много антикварной мебели, которая на 80% обработана и реставрирована самим Гурьяновым. Там висели старинные люстры, был восстановлен паркет и частично потолки с лепниной. Он многое сделал своими руками, потратив массу времени и сил. Здесь же писал свои картины.
Мы иногда ходили в клубы, в джазовый The Hat на улице Белинского, «Дом Быта» на Разъезжей, «Солянку» в Москве, где он был в белом костюме и туфлях, там пили всю ночь шампанское. К моей огромной радости, все наши встречи дома у Георгия в основном происходили у нас вдвоём. Иногда появлялись полуночные гости, иногда шумные и весёлые компании. Я старался обычно уходить, когда было много народу, потому что Георгий менялся, превращался в совсем другого человека, как менялся Курёхин и менялся Африка на моей памяти. Это люди образов, имиджа, игры, и когда появляются зрители, у них включаются моментально все эти регистры перевоплощения.
Гурьянов мне показывал много артефактов из истории группы «Кино». Ему нравилось, что я так детально собираю архив Курёхина. Он хвалил, что было очень приятно, мой стиль одежды и костюмов. Я тогда работал руководителем архитектурных проектов, а у Георгия как раз был мощный затык с ремонтом в ванной, проблема со строителями, ему вообще было трудно договориться по многим бытовым вопросам с его сложным характером. Я завёл свою бригаду в квартиру, и помог разобраться с некоторыми сантехническими трудностями. Ему это очень понравилось и, он мне предлагал, чтобы я занялся ремонтом квартиры его матери, но смерть Георгия всё перечеркнула. Я очень жалею, что не смог снять продолжение интервью с ним. Вначале перенесли на осень, потому что я проводил всё лето с детьми в Крыму, потом начались серьезные ухудшения со здоровьем у Георгия. Даже когда ему стало лучше, он не хотел сниматься, потому что его не устраивало как он выглядит на камеру в данный момент. В то время мы общались уже только по телефону. Наши общие знакомые, которые были ему близки, говорили, что Георгий в тяжёлом состоянии. Последний раз, когда я с ним встретился весной 2013 года на выставке «Асса. Последнее поколение ленинградского авангарда» в Академии Художеств, Георгию стало плохо. Мы сели в круглом конференц-зале, я предложил ему принести воды или оказать любую посильную помощь, но он, поблагодарив, отказался и попросил дать ему побыть одному. Перед отъездом в июле с детьми в Крым, я обнаружил, что в багажнике моей машины остались лежать пакеты с утилизованными вещами, которые хотелось сдать до отъезда в «Красный Крест» на Литейном проспекте. По случаю жаркого лета двери гуманитарной помощи оказались закрыты без каких-либо объяснений. Стоя в размышлении во дворе напротив огромной стены, я вдруг осознал, что прямо за ней сейчас находится Георгий Гурьянов. Я точно знал, что он там. Мне ужасно захотелось поговорить с ним, сказать что-то доброе и приятное, просто услышать его. Шансов не было, но я достал телефон и нажал вызов. В трубке раздалась, как всегда, энергичная мелодия позывных «Мегафона». «Турум-турум! Тум-тум! Парам-парам!» «Алло, да?»- вдруг ответил бодрый и спокойный голос Гурьянова. Я не верил своим ушам, а хотелось верить в чудо. Будто бы что-то такое удалось провернуть врачам невозможное, после чего убийственную болезнь победили и теперь всё будет просто отлично, как звучит сейчас голос знаменитого барабанщика. «Сергей, привет, давно не общались, как у вас дела?». «У меня всё хорошо, Георгий. Уезжаю сегодня в Крым». «Извините, что так долго не отвечал. Но после вашего возвращения мы обязательно встретимся. Я чувствую себя гораздо лучше и у меня большие планы на осень. Давайте созвонимся в начале сентября». Мы как будто стояли рядом. «Георгий, я так рад, что у вас такой бодрый и оптимистичный голос! Вы знаете, мы все за вас очень волнуемся и переживаем. Вы для нас очень дороги, надеемся на все самое положительное и хорошее!» Я услышал, как он улыбнулся и ответил: «Сергей, огромное спасибо! Давайте обязательно встретимся после вашего возращения. Приходите в гости. Всего вам доброго. До скорого!». Георгий Гурьянов умер в своей квартире через семь дней. Когда Каспарян говорил, что он собирается бросить курить, Георгий смеялся и манифестировал: «Нужно больше пить, больше курить, надо брать от жизни всё! Лучше прожить один год в удовольствие как ты хочешь, чем мучиться сомнениями десять лет!».
***
С Крисановым меня свела судьба странным образом. У меня дома на Петроградской вечером была ватага детей из школы, одноклассников моих сыновей. Холодильник оказался пустым, ребят надо было быстро накормить, и я выскочил за продуктами в ближайший магазин. На входе я столкнулся с Крисановым. Я с ним поздоровался, так как много лет назад видел его однажды у Африки в мастерской. Андрей был в немного расфокусированном состоянии с двумя бутылками водки в руках. «А ты кто такой?» – подозрительно спросил он меня. «Я Сергей Чубраев, архивист, собираю коллекцию про Курёхина и рок-клуб». «Слушай, я сейчас тороплюсь, пойдём ко мне домой и договорим, тут рядом» – неожиданно сказал он. Я решил, что ради такого дела дети подождут, сессионные басисты группы «Кино» не каждый день меня в гости приглашают, и мы вышли на улицу. Выяснилось, что мы живем по соседству, между нами всего четыре дома. Как оказалось, две бутылки водки он купил не для себя, а подарил каким-то парням подозрительного вида, которые околачивались около его подъезда. Он им сделал внушение, чтобы они были в курсе, что здесь живёт его семья, и чтобы вели себя тихо и никого не трогали. Поднялись по лестнице на второй этаж, там сидел совершенно трезвый художник Владислав Гуцевич, с которым я разговаривал когда-то давно только по телефону. Жена и сын были в отъезде. Мы посидели, попили чай, покурили-поговорили. Крисанов достаточно рассеянно слушал меня, в отличии от Гуцевича, и когда мы вышли на улицу, оставив Андрея дома, он перед расставанием предложил обменяться телефонами и ещё встретиться. Мы с ним вскоре созвонились, и он пригласил меня в гости, потом я его пригласил к себе, в результате с Владом мы очень крепко подружились. Он был вхож в мою семью, любил заходить в гости, знал жену и детей. Мы вдвоем стали много времени проводить вместе. Я очень любил приезжать к нему на Дибуновскую улицу в двухэтажный жёлтый дом, построенный немецкими военнопленными. Влад был очень гостеприимный хозяин, прекрасный рассказчик, очень скромный и деликатный человек. С Крисановым же наши поверхностные отношения так и остались на этом уровне.
Конечно же, я хотел взять у Андрея интервью про «Поп-Механику» и «Кино». Ему эта идея не понравилась. Я эту тему сразу закрыл. Зато я снял отличное интервью с Гуцевичем. После него я попросил Влада ничего не рассказывать об этом Крисанову. А он из благих соображений, как только я вышел из квартиры, позвонил Андрею и сказал: «У меня Серёга был сейчас, сделал интервью со мной, так классно мы поговорили обо всём, здорово очень получилось, давай, он всё-таки у тебя тоже интервью возьмёт! Я тебе рекомендую». После чего Крисанов вообще прекратил со мной общаться.
И только за полгода до его смерти мы опять с ним столкнулись на улице, немножко поговорили, он пригласил в гости и извинился. Сказал, что терпеть не может камеры. Я ему ответил, что раньше говорил – интервью это не принципиально, главное – общение. Я клещами не тащу и предполагаю, чтобы человеку, который даёт интервью, было это приятно, в удовольствие, а не как акт насилия. Он мне говорит: «Ну, давай, я тебе что-нибудь полезное сделаю для твоего проекта». Я подумал, и ответил: «Давай, а можно у тебя картину купить?». Хотя денег особо у меня тогда не было. Мне всегда нравился Крисанов как художник. «Сделаем» уверенно сказал Андрей.
Я стал к нему периодически заходить, мы пили чай, курили сигареты, разговаривали. И он меня сильно впечатлил тем, что это реально был крутой мужчина. При своей хрупкости и странности, застенчивости и подростковой угловатости, это был очень цельный именно мужчина, со своим стержнем, правилами и чёткими позициями по жизни. И очень нежно и с большой любовью относился к сыну. Меня это всё просто покорило. Он мне много всего рассказывал по моим вопросам, по деталям событий с группой «Кино», по оформлению обложки альбома «Группа крови», которую он сделал, чем он занимался в 1990-е годы. В результате он мне летом продал за совершенно дружескую символическую цену две картины. Мы договорились, что он нарисует два больших полотна «Поп-Механики» и «Кино» на сцене в своём узнаваемом стиле. Я вскоре уехал в Италию, где до меня дозвонился Гуцевич, и сказал, что Андрея больше нет. Через полгода скончался Владислав. Они похоронены рядом на Смоленском кладбище.
***
Про Олега Николаевича Каравайчука я ничего не знал в детстве, но имел представление о его загадочной личности, потому что несколько раз его встречал в электричке по дороге на дачу в Белоостров. Пару раз сидел прямо напротив него. Он жил через три остановки в Комарово и привлекал внимание окружающих своим необычным видом и поведением, хотя он ничего не говорил. Просто характер его мимики и движений то ли сухонького сутулого старичка, то ли мальчика, похожего на героя из детского фильма «Сказка о потерянном времени», в неизменном коричневом берете, тёмных очках, в длинных дырявых свитерах до колена и в стоптанных кроссовках зимой и летом. Зимой он иногда, чтобы ноги не промокали, на них сверху надевал полиэтиленовые пакеты. Этот персонаж поразил моё детское воображение. В конце 1980-х и начале 1990-х я уже слышал про него какие-то рассказы как о неординарной личности композитора, пианиста, музыканта, автора музыки к более ста фильмам. Очень чудного, говорящего тоненьким голосом-фальцетом. Году в 1994-м я узнал от общих знакомых курёхинского круга, что Каравайчук невероятно талантливый композитор, которого очень уважает Курёхин и, по слухам, сотрудничает с ним. Мне захотелось больше про него узнать, я побывал на его концертах, на которые достаточно трудно было попасть, потому что никаких анонсов особо не попадалось. Так однажды я гулял по Петропавловке, и случайно попал на его выступление. Меня тогда поразило то, что он играл на фортепьяно с наволочкой на голове, я такого не видел раньше. Я всегда внимательно слушал интервью с ним, случайно пойманные на радиопередачах, даже однажды свой автомобиль остановил на улице Маяковского, когда ехал по рабочим делам на встречу. Позвонил и извинился, что задерживаюсь. И потом сидел и слушал полчаса, как и что он говорит, так мне это интересно было. Передачи, которые я видел по телевизору, я записывал на видеомагнитофон, мне казалось, что это очень важно и ценно. Когда я стал заниматься коллекционированием творчества Курёхина, то в рамках этого проекта я стал снимать видеоинтервью с живыми свидетелями тех событий, кто с ним дружил, работал, с его родственниками, то, конечно, встал вопрос, что хорошо бы взять интервью у Каравайчука. Артемий Троицкий (здесь и далее – признан Минюстом РФ иностранным агентом) мне сказал, что если удастся это сделать, то это будет самое интересное и оригинальное воспоминание про Курёхина. Меня сразу предупредили, что он ни с кем не общается, ведёт затворнический образ жизни. Мне удалось получить протекцию от Виталия Потёмкина, режиссёра и преподавателя Института кино и телевидения. Он всю жизнь дружил с Каравайчуком, много передач про него сделал, и с Курёхиным тоже, кстати, дружил. Потёмкин позвонил Каравайчуку и про меня рассказал, порекомендовал. Я поговорил с Олегом Николаевичем по телефону, и он сказал, что Курёхин был неординарный композитор, практически гениальный, но интервью давать не хочет. Тогда я решил зайти с другого входа и сделал ставку на личное знакомство. Я начал отслеживать концерты Олега Николаевича, которых к тому времени стало гораздо больше, чем в 1990-е. Это был год 2010-й. В какой-то момент мой план сработал. Я просто после концерта к нему подходил и говорил: «Я Сергей от Виталия Потёмкина, может быть, можно у вас будет взять интервью?». Он отвечал: «Нет, нет, не сейчас» или категорически говорил: «Нет, не хочу!» в зависимости от настроения. В какой-то момент произошла такая история, что у него был сольный концерт в Новой Голландии. После концерта Каравайчук стоял в окружении поклонников и администрации организаторов мероприятия. Был поздний осенний вечер. И вдруг выяснилось, что произошла накладка, не нашлось автомобиля и водителя, который артиста после концерта отвёз бы в Комарово. Я оказался рядом и сказал, что могу это сделать, если есть такая возможность. Среди администрации были мои знакомые, и они понимали, кто я такой и чем занимаюсь и были уверены во мне. Они предложили такой вариант Олегу Николаевичу, и он сказал: «Да, Сергея я знаю, пусть отвезёт». Мы сели в мой автомобиль и поехали в Комарово. Вначале он молчал, но в результате по дороге мы с ним разговорились. Я дилетант в музыке и ориентируюсь по своей интуиции по принципу «нравится-не нравится». Я ему сказал своё мнение о том, что мне не совсем понравился звук инструмента в низком регистре, а в верхнем вполне. Попытался объяснить, что я прочувствовал и какая для меня связь в его сыгранных композициях с классическими произведениями Мусоргского, Бородина, Прокофьева, которую, я услышал, мои ассоциации, ассоциации с историей России времен XVII-XIX веков через его музыку. Он сказал: «Да, да, совершенно верно! Фортепиано не всегда звучало как хотелось бы, вы очень верно заметили! И русская классика с народными мотивами сейчас очень важна для меня, я хочу написать, знаете, такой триптих этих веков – «Иван Грозный», «Борис Годунов», «Пётр Первый» и пропустить это всё через Босха». Разумеется, это всё меня сильно порадовало.
Сразу пошла теплота, появился взаимоинтерес. Он мне стал вопросы задавать, я его спрашивать начал. В результате мы провели этот час езды в увлекательной беседе. Когда мы прощались, я сказал, что всегда к его услугам, и если надо привезти-отвезти куда-то, я с радостью это сделаю совершенно бесплатно. Я ему оставил свой телефон, написав на бумажке. Мы созвонились перед следующим концертом, я спросил, не надо ли ему чем-то помочь, и он проскандировал: «С радостью!» и бросил трубку. Я приехал, забрал, отвёз на репетицию, привёз обратно, потом через день на концерт и доставил домой. Он стал привыкать ко мне, я не настаивал на интервью и решил выждать паузу, чтобы не было элемента навязчивости. Торопиться мне было некуда, и вскоре так получилось, что я стал выполнять функцию его помощника. Мы с ним ездили в поликлиники, в аптеки, в супермаркеты, в комиссионные магазины для выбора аппаратуры, на радио для интервью, на репетиции, на концерты или просто на променад на заливе. Я сопровождал Олега Николаевича, чтобы он поиграл в своё удовольствие в музее Бродского на площади Искусств, в центре Образцовой, в Государственном Эрмитаже на императорском рояле, такой чести больше не был удостоен никто, насколько я знаю. Помню невероятную реакцию работников музеев от руководителей до охраны при нашем появлении, улыбки, радость, уважение. Каравайчука брали под руки и провожали до рояля. Была история, что Михаил Пиотровский предложил на выбор любой зал в здании Главного штаба для концерта. Мы целый день ходили по музею, Каравайчук проверял акустику своим пронзительным голосом, и в результате выбрал огромную парадную лестницу-атриум Главного Штаба, там концерт и состоялся. Много раз мы были с ним на студии «Ленфильма» и «Мелодии», где он прослушивал свои записи, их сводили, делали ремастеринг, давались рекомендации звуковикам. В какой-то момент он сам сказал: «Сергей, вы же хотели интервью про Курёхина, давайте, я вам наговорю!». На студии «Мелодия» я снял с ним это интервью. При следующей встрече сказал, что ему всё очень понравилось, интересный был разговор, и он готов продолжить съемку. Получилось почти как с Гурьяновым, только я успел снять с Каравайчуком более развернутое интервью.
Были моменты, когда я сам готовил еду и привозил по его заказу. Это всё было достаточно сложно в техническом плане делать, потому что он жил далеко загородом, а у меня тогда жена работала продюсером французских телевизионных передач и была постоянно в командировках на съёмках, а у меня на руках было двое маленьких детей, они ходили в детский сад, их надо было вовремя забирать, регулярно кормить и вовремя укладывать спать. Иногда я с Каравайчуком приезжал и паковал в машину сыновей из детсада, а они страшно потешались, потому что я просил их не задавать при Олеге Николаевиче вопрос дедушка он или бабушка, а они, будучи малолетними сорванцами, такие вопросы громко задавали, и его это ужасно веселило, он радостно похихикивал на переднем сиденье. Ещё был такой момент, что Каравайчук почему-то не любил букеты цветов, которые ему дарили поклонники после концертов. И он всегда их адресовал моей жене, говоря, что это ей за терпение и понимание, что её муж столько времени проводит с ним. И иногда наша квартира просто утопала в этой флористике. У меня были сложные проекты, много работы и, совмещать всё это получалось непросто. Я делал это осознанно, понимая, что соприкасаюсь с гениальным человеком. Гениальным, не только по исполнительскому таланту, но и гению как рыцарю свободы. Он имел какой-то невероятный стержень, который заключался в том, что он никогда не прогибался перед властью и обстоятельствами. Не хотел понимать и не принимал еще в Советском Союзе, когда от него требовались правила определенной социальной игры. Он всегда был за свободу духа, свободу творчества и вызывал огромное недоумение у чиновников, которые решали можно ему выступать с концертами или нет. Он выбивался из системы своим видом, какую музыку играл, как себя вёл, и в результате он был под запретом на протяжении всей своей жизни до самой старости. И только с развалом Советского Союза этот запрет был снят.
Мне рассказывали мои родственники, которые работали в бухгалтерии на «Ленфильме», что он мог не приходить за гонорарами месяцами и годами, а потом возникнуть в день зарплаты с большим полиэтиленовым пакетом. Человек совершенно не из бытового мира.
Когда я только с ним познакомился, у меня была крамольная мысль, не является ли он городским сумасшедшим, лавирующим на грани между безумием и талантом. Когда я стал с ним проводить много времени, то понял, что у него ясный ум, у него очень внятные позиции, он очень начитан, эрудирован и у него есть свои определенные чёткие программы, которым он следует. Он не любил ложь, фальшь, лизоблюдство и несколько раз мне объяснял, что если творческий человек имеет талант и это ясно понимает, ему ни в коем случае нельзя его тратить на богемный образ жизни, на светские дрязги, на игры и заигрывания с публикой в погоне за популярностью. Он объяснял, что из космоса есть поток энергии, который идёт через тебя и все эти действия этот поток отсекают, и это пагубно и смертельно может сказаться на творчестве. В пример чего он приводил некоторых известных личностей, это была его жизненная установка. Он очень трепетно относился к полю людских страстей, куда входит наша обыкновенная бытовая и социальная жизнь, и ему это всё дико мешало, так как перекрывало его тонкий контакт с творчеством и талантом. Поэтому он и играл иногда с наволочкой на голове. Он был сложен в быту, достаточно капризный, конечно, далеко не ангел и затворнический образ жизни отложил очень сильный отпечаток на его характер.
Были и важные, трогательные для меня моменты, когда он стал мне часто звонить и рассказывать про свои сны, как они влияют на его творчество, на его сочинения, про свои планы и мечты. Он записал в ту пору несколько новых композиций и одну из них посвятил мне. Говорил, что нужно попросить звукооператора Бориса Алексеева, чтобы он именно её мне передал, но я так и не забрал этот бесценный подарок в какой-то своей суете дней, и теперь непонятно, что это за произведение, но для меня это очень ценно и важно.
В какой-то момент активизировался музей «Гараж», его директор Антон Белов с его командой, которые, к моей огромной радости, обратили внимание на бытовую часть жизни Каравайчука. У него была полная разруха в загородном доме, совершенно поломанный забор, дача требовала ремонта и снаружи, и изнутри. Я не всегда уже мог помогать, пошёл период насыщенной творческой жизни Каравайчука, его постоянно стали приглашать на мероприятия, на записи, на интервью, фотосессии, на гастроли, стали снова снимать документальные фильмы. Музей «Гараж» на даче в Комарово поставили новый забор, начался ремонт фасадной части дома и предоставили постоянного водителя, который в любой момент мог приехать и провести с Олегом Николаевичем сколько угодно времени. За два года до его кончины мы стали гораздо реже общаться, я ушёл в свои большие проекты, а он в свои. Последний раз мы с ним виделись в музее братьев Самойловых, там у него был небольшой концерт совместно с Маратом Шемиуновым, премьером Михайловского театра. Борис Алексеев, Анастасия Сорокина и Елена Соловьева из фонда Каравайчука, который был создан при его жизни в 2015 году, это люди, которые очень сильно помогали и поддерживали Олега Николаевича. Борис был его звукооператором и просто ангелом хранителем. Анастасия с Еленой занималась административными делами. Марат постоянно придумывал какие-то совместные проекты в Михайловском и Александрийском театрах, неустанно подогревая общественный интерес к Каравайчуку. Олег Николаевич постоянно меня спрашивал и волновался, будет ли в полном составе женская балетная труппа на репетиции. Он всех девушек знал по именам, а многие их них любили и ценили его творчество. Они его вдохновляли как музы, и он трепетно переживал, когда любимые балерины не приходили на репетиции.
Путёвку в жизнь киномузыки Каравайчуку дала Агния Барто. Очень много было рассказов про работу и дружбу с Параджановым, с Хейфицем, с Авербахом, с Тарковским, с Высоцким, с Кирой Муратовой. Я в какой-то момент позвонил Марине Влади и взял у неё небольшое интервью. Спросил, помнит ли она Каравайчука? Марина вначале не поняла о ком речь, но, когда я ей послал фотографию, она сказала: «Да, да, конечно, конечно, Володя его очень любил, мы в Одессе с ним проводили много времени, и Володя говорил, что это особый человек, очень-очень талантливый». Каравайчук с удовольствием рассказывал, как Шукшин его встречал в Москве на Ленинградском вокзале, но немного опоздал. А странного человека в берете и чёрных очках как явного картинного шпиона тут же принял на перроне милицейский патруль. Начали спрашивать паспорт, выяснять личность, предложили: «Пройдёмте!». В этот момент нарисовался Шукшин, который моментально пришёл от этого в такую ярость, что он этих ментов просто разогнал кулаками. Конечно, патруль понимал, что это Шукшин. Вспоминал много раз как ожесточенно спорил с Шостаковичем и Рихтером. Известная история, что Каравайчук выступал в детстве для Сталина, после чего был приглашен на званный ужин работников культуры. Самое приятное воспоминание об этом вечере осталось про колени примы Улановой, на которых он сидел, а не рояль, который ему подарил генералиссимус. Он не любил про это говорить, потому что ненавидел Сталина. Одним из самых больших достижений в наших отношениях я считаю то, что Олег Николаевич в разговорах со мной перестал швырять трубку. Была у него такая неистребимая манера, не заканчивать разговор прощанием, а вдруг в самый неожиданный момент в середине разговора выключить телефон, желательно театрально с шумовым эффектом грохота. Я много раз говорил ему, что меня это несколько огорчает, что вот зачем же так, но время шло, и каждый раз наши многочасовые разговоры заканчивались его коронным трюком. И вот в последний год нашего телефонного общения он стал наконец со мной вежливо прощаться.
Фонд Каравайчука по сей день существует, он организует концерты его памяти достаточно регулярно в театре Эрмитажа и других площадках Петербурга. Проходила большая видеоконференция онлайн в Эрмитаже с участием Пиотровского, а вели её Ксения Рапопорт с Полиной Осетинской. Исключительно благодаря фонду удалось воплотить последнюю волю Олега Николаевича – могильный памятник. Он несколько раз мне говорил, что хотел бы, чтобы на его могиле стоял большой камень с его любимого Финского залива. Мы долго искали подходящий небольшой утёс, и благодаря режиссеру Максиму Ландо всё-таки нашли его. Максим сделал несколько фильмов про Каравайчука при его жизни, а уже после его ухода выпустил отличную картину, показ которой прошёл на новой сцене Александрийского театра, где мне выпала честь представить его премьеру. Продюсер Олег Грабко с невероятным вселенским терпением упорно выпускал на протяжении многих лет наследие Каравайчука на компакт-дисках. А московская фирма «Снегири» Олега Нестерова недавно напечатала первую виниловую пластинку Каравайчука. Архив же о нём, который я собирал много лет, хранится теперь в музее «Гараж».
***
С поэтом Владимиром Уфляндом меня связывают родственные отношения. Он был вторым мужем Аллы Валентиновны Коврижных, которая является бабушкой моей жены. Я общался с Владимиром с 2003 по 2007 год. Он бывал у нас в гостях, и мы много праздников справляли вместе. Владимир Уфлянд – один из поэтов «филологической школы», человек, которого все любили, уважали и восхищались, потому что он всегда был с улыбкой чеширского кота, постоянно шутил, острил, был неисправимый оптимист, пронизанный юмором, радостью, гедонизмом и очень любил жизнь. Мне очень трудно что-то сказать в двух словах про Уфлянда, потому как чтобы что-то сказать, даже обобщающе, потребуется отдельная научно-публицистическая статья. «Филологическая школа» являлась последователями футуристов-обэриутов, и это отлично знали и Тимур Новиков, и Курёхин, и Цой. В конце 1980-х Уфлянда пригласили почитать стихи на творческий вечер. Тогда это было массовое явление, когда в центре города арендовали за небольшие деньги какие-то торжественные концертные залы и делали сборное мероприятие, когда поэты выступают, фильмы показывают, дискуссия происходит, потом концерт, а вечером – дискотека с танцевальной программой. Владимир пришёл на этот вечер, почитал свои стихи, получил гонорар, и сразу после с супругой Аллой Валентиновной они вышли на улицу, чтобы прогуляться по Невскому проспекту до своего дома на Фурштатской улице. Но за ними тут же выскочил оживленный Курёхин с молчаливым Цоем, и стал уговаривать, чтобы Уфлянд с женой остались на его выступление, чтобы после концерта пообщаться. Семейная чета сказала, что они немного устали и им пора домой. Курёхин выразил свое огорчение и откланялся, сказав, что ему пора на сцену, а Цой остался и попросил разрешения проводить их до дома. Возражений не последовало, и Виктор рядом неспешно пошёл пешком, чем их неслыханно удивил. Заинтригованный Уфлянд спросил со своей вечной улыбкой: «Виктор, а почему вы не остались, там ведь ваша молодёжная компания, вечеринка в разгаре?». «Мне с вами интереснее общаться» – ответил им скромный молодой человек. Когда они дошли до дома, Виктор предложил купить вина и немного посидеть на кухне, но ему вежливо отказали.
Уфлянд был ближайшим другом Бродского. А великий поэт современности восхищался своим другом всегда, как и почти весь круг знакомых Уфлянда. Иосиф часто декламировал стихи Владимира наизусть. В Интернете есть видео, когда Бродского просят что-то прочитать, а он отвечает: «Я лучше Уфлянда вам почитаю! Вот это поэт, вот это стихи!». Есть воспоминания Бродского о его физической смерти, что когда он был в реанимации в состоянии ухода, то вдруг услышал стихи Уфлянда, которые его притягивали, манили обратно. И он на эти стихи пошёл и, собственно, очнулся.
***
для SpecialRadio.ru
материал подготовил Игорь Шапошников
2024 гг.
фото из коллекции Сергея Чубраева
|
|
|
