Многие думают, что я сын каких-то известных, или неизвестных, но всё же музыкантов. А я сын слесаря и бухгалтера, и звучит это, конечно, немножко даже с юмором.
Отец мой играл на хромке и меня научил: в четыре года он поставил мне на колени двухрядную гармошку, и я сразу начал подбирать мелодии – оказался абсолютный слух. Мама, хотя работала бухгалтером на абразивном заводе, очень красиво пела русские народные песни. Когда она их запевала – заслушаешься.
Отец меня усадил за гармошку, поскольку ему требовался застольный аккомпанемент. Он увидал, что у меня с гармошкой наладилось быстро, талантливый пацан, и стал меня с собой брать на всякие дни рождения и свадебки. «Вот, давай, выучи «Барыню»», – говорил он мне перед очередным выступлением. Можно сказать, что мой отец в этом смысле мало отличался от отца Моцарта – использовал сынишку в своих художественных целях.
Естественно, он гордился, что такой мальчик, ещё не в музыкальной школе, а уже играет, и неплохо играет. Мамочка тоже была рада, конечно. Нет таких родителей, которые вдруг, когда у их чада талант обнаружился, будут настаивать: «Нет, будешь слесарем, и всё!». Ну, конечно, раз у сыночка слух-то прорезался, надо бы его в школу музыкальную определить, но в музыкальную школу меня приняли не сразу. Меня в неё затолкали.
Я не прошёл прослушивание, потому что застеснялся преподавателя. Узнав про это, моя мама отвела в сторону директора: «Знаете, Валерочка то у меня играет на гармошке уже с четырёх лет», — всё это она говорила, одаривая при этом директора принесённой курицей и прочей снедью. «Да? – говорил директор, — Интересно, интересно. Ну, ладно, раз так». Так я оказался в музыкальной школе вне конкурса.
Моим первым сильным музыкальным впечатлением в жизни стало посещение филармонии, куда меня привёл кто-то из друзей. Играли Симфонию № 1 Чайковского «Зимние грёзы»: я рот разинул. Меня поразило, что музыка, которую я много раз слышал по радио, в зале звучала по-другому. Здесь музыка меня обволакивала, по коже побежали мурашки, из глаз брызнули слезы. Следующий раз, когда у меня выступили слезы, случился тоже во время обучения в музыкальной школе и тоже в филармонии: давали «Второй концерт для фортепиано с оркестром» Рахманинова.
Когда живёшь в коммунальной квартире на 5−6 человек, кто-нибудь обязательно включает патефон или радио, и ты приткнёшься и слушаешь. У меня оказалась увлекающаяся натура, легко зомбируемая музыкой. Когда играет музыка, я больше ничего не чувствую вокруг, погружаясь в неё, как необъятное море. После того как я научился играть на баяне, у меня такой пунктик был — выучить то, что мне нравится. Иногда радио включаю, там звучит моя любимая песенка, я ей подыгрываю, подыгрываю, и вот так развивался слух. Казалось бы, такой пустяк, но позднее я сделал, как мне сейчас говорят, колоссальную работу, когда на баяне записал композицию «Таркус» Эмерсона, 20-минутную, сложнейшую. У меня эту партитуру хотели в Москве выкупить за валюту.
Я был одержим музыкой до такой степени, что в плане её изучения для меня не было никаких преград. После «Битлз» у меня была сильная любовь к «Emerson, Lake & Palmer» (ELP). Там серьёзная, совершенно уникальная музыка. А у меня классическое сердечко-то всё-таки осталось.
Мне педагоги позднее говорили, что я зря пошёл в эстраду, что это мусорное искусство, как они его называли. Тем более, я же был композитор классической музыки. Мои композиции друзья переписывали от руки, играли. После школы я мыслил себя каким-нибудь лауреатом конкурсов баянистов. Думал так: вот будут деньги, куплю пятирядный аккордеон из Италии. Мне уже педагоги говорили: «Не слушай эту всю эстраду, будешь дирижёром, у тебя пятёрки с плюсом за дирижирование».
Однажды мой знакомый музыкант Витя Колесников зовёт меня: «Пойдём, я тебе поставлю интересную музыку». Я говорю: «Какую?» – «Вот ансамбль Битлз такой есть». «А, – говорю, – эти самые, которые во дворе рокешники включают, это муть! Нафиг…». А он мне: «Да ты подожди, я тебе чистые записи поставлю». Усадил он меня в кресло в маленькой коморке, и включил это — «Is there anybody going to listen to my…».
И всё. Этого оказалось достаточно, одного звучания, чтобы у меня перевернулось сознание полностью. Я увлёкся, начал слушать абсолютно всё в чистом варианте. Загрустили мои педагоги, когда я связал себя с Ариэлем потом, но, правда, позднее после концертов подходили и хвалили, а после рок-оперы «Сказание о Емельяне Пугачёве» мой бывший педагог развёл руками, говорит: «Вот-так-так, не ожидал от тебя такого!». Никто мне никогда не указывал, куда идти в творчестве. Я кайфовал от самой музыкальной ауры вокруг себя, и это для меня всегда было путеводной звездой.
В конце 60-х вместе со всей страной я посмотрел фильм «Операция Ы», где играл ансамбль, в котором джаз был сыгран на балалайке. Балалайка звучала в современном ритме, и мне захотелось сделать ансамбль в таком же стиле. В 60-е годы уже существовала в Москве «Джаз-балалайка» Игоря Купревича, поэтому я назвал свою «Джаз балалайка-2». В состав ансамбля пригласил однокашников, говорю: «Мужики, останьтесь после оркестра!». Раздал ноты: «Давайте поиграем музыку из фильма смешного, из «Операции Ы»». Ну, все ребята соглашались, и мы часто выступали на праздничных вечерах, которые делали в музучилище. Эта группа перекочевала со мной в Институт культуры, где я тамошних студентов тоже подговорил и организовал. Это всё было в русле моих мыслей о том, что я должен быть дирижёром или руководителем музыкального коллектива.
Джаз Балалайка моя играла «Барыню», твисты, потом я сделал в современной аранжировке с синкопами композиции типа цыганочек, но немного в другом варианте, по сути, это была пародия. С улыбкой было это всё. В исполнении балалаек и гармошек эти вещи всегда производили сильное впечатление на публику. Выступали мы там же, во Дворце культуры железнодорожников у нас в Челябинске. Это была наша музыкальная Мекка тех лет, так сказать.
Однажды Виктор Ланг – баянист, который учился вместе со мной, пришёл ко мне со словами: «Мы в Копейске создали такую группу, называется «Поющие сердца», играем на танцах, там есть электрический бас. Поехали!». В это время в музучилище мне выдали балалайку-контрабас, которая закрывала меня полностью – были видны только мои руки, четыре пальца каждой из которых бегали вверх-вниз по трём толстенным струнам на ладу.
Мы приехали в Копейск, и там я впервые и услышал электробас. На репетиции я взял в руки бас-гитару, еле задел струну, и она загудела, пронзив меня насквозь своей божественной вибрацией. Это такое маленькое чудо, такое счастье музыканта, когда он какой-то новый инструмент берёт в руки. Мне сказали: «Видишь, у тебя на бас-балалайке три струны, а тебе надо научится играть с четырьмя. Тут Соль сверху». Тяжело, конечно, было поначалу. Ещё мне предложили вместе поиграть на танцах. Выступление состоялось, и тогда я впервые в жизни получил зарплату, аж 12 рублей. Мама тогда прослезилась: «Боже мой, сыночек. Какой же ты молодец!». Это был 1966 год.
Это ещё до Института культуры было, я тогда в музучилище учился, которое закончил в 68 году. В конце 68 года мне мой руководитель в музучилище сказал: «Там место освободилось в ДК имени Колющенко, нужен руководитель: два раза в неделю сходишь, поучишь на балалайке, если надо – на гитаре сыграть или на басу. Танцевальный коллектив надо организовать, чтобы на танцах играл». Я начал набирать самодельных музыкантов, прямо из цеха приходили пацаны – они нот не знали, я их нотам учил. Мы назвали группу Аллегро. Клавишником я попросил быть Люсю Фоминых, мою подругу из музучилища: «Люсенька, сделай нам приятное, поиграй с нами танцы». Люся была очень грамотная девчонка. Стоя за контрабасом, я пел песни Ободзинского, исполняли советскую эстраду, играли какие-то биты, но это смешно было, конечно.
Наш ансамбль просуществовал год, и в 1970 году нас приглашает местное челябинское ТВ в кафе «Юность» – они снимают программу про конкурс молодых челябинских коллективов. Телевизионщики заявили: «Мы снимаем, как в Челябинске сразятся наши самодеятельные группы. Три команды будут: Аллегро твоё, Ариэль есть такой, скандальный, и Пилигримы».
Почему Ариэль был скандальный? Потому что они сразу поставили во главу угла все эти рок-н-роллы. Ничего не исполняли советского. Мы – новая музыка, сказали они. Ариэль были при областной больнице, и в ансамбле играли в том числе и медики. Они выступали по праздникам, а музыкальными инструментами их снабдила больница.
Ещё до конкурса третий коллектив, Пилигримы, отвалился, потому что у них запил гитарист. В Пилигримах играл Серёга Шариков на клавишах, который впоследствии стал клавишником в Ариэле.
И вот на арене два коллектива – Ариэль и Аллегро. Камеры снимали, но записи не осталось. Официально было признано первое место за Аллегро, а Ариэль получил приз зрительских симпатий. Перед тем состязанием как раз в Челябинск приехал Борис Каплун, неудачно не поступивший в какой-то уфимский вуз, из-а чего и очутился в Челябинске. Мне говорят: «Иди, там на репетиции какой-то пацан приехал из Оренбурга, представляешь, он стучит, и шикарно стучит, мало того, он ещё поёт, у него такой голос высокий!». Я пришёл на репетицию, прибалдел, и говорю ему:
– «Как тебя зовут?».
– «Боря».
– «Боря, давай ко мне в Аллегро, у нас будет телевизионное состязание!».
– «Ладно».
Буквально за неделю-полторы мы выучили все песни, что было нужно, и выступили с сильной программой, произведя на всех хорошее впечатление. После этого мероприятия ко мне подходит всё тот же Витя Колесников (Царствие ему Небесное, недавно ушёл из жизни, такой шикарный был музыкант), он был в Ариэле барабанщиком, и говорит: «Слушай, Валер, мы все подумали, а давай соберём сливки челябинское — ты и Каплун, и мы втроём: старый Ариэль, и ты из Аллегро с Борькой приходите на репетицию. Давайте супер-команду сделаем, а название оставим старое, Ариэль». Я принял предложение. Мы порепетировали очень неплохо и узаконили 7 ноября как день рождения золотого состава Ариэля. Собрались у бывшего руководителя Льва Фидельмана, который отдал руководство новым коллективом мне без всяких обид. Он стал клавишником в Ариэле. Вот так мы и родились.
Мы сидели за праздничным столом, поднимали рюмочку. Лёва мне говорит: «Слушай, старичок, ты давай, – говорит, – к нам-то примыкай, потому что, я понимаю, ты баянист, тебе русские народные подавай, а нам хочется играть рок-н-ролл, мы такие-сякие». Ну, так, в вежливой форме. И тут мне предложили участвовать в «Алло, мы ищем таланты», в Челябинске.
Режиссёр конкурса сразу сказал: «Мужики, вас с английским языком – просто под зад коленкой, никто даже на сцену не пустит». Я говорю своим: «Давайте сделаем русские народные песни, парочку». Мне в ответ: «Да ты чё?! Да это как?! А какую?». «Ну, например, – говорю, – «Ой, мороз, мороз», или «Ничто в поле не колышется», а они: «Ха-ха-ха, ты чё? «Ой, мороз, мороз» — это пьяные горлопанят, да мы этим распугаем всю публику свою рок-н-ролльную». Я говорю: «Подождите, не говорите ГОП пока. Нам надо заявить среди чиновников какой-то статус нормальный, а уж потом исполнять всё, что хочется». Ну и они, скрипя зубами, выучили, конечно.
Ариэль в то время уже ушёл с базы в больнице и перебрался в ДКЖД, стал коллективом при ДК. Когда мы пришли на конкурс «Алло», все нас хорошо приняли, но когда мы выходили на сцену Дворца спорта, где проводился конкурс, то даже ведущие стеснялись вслух произносить наше название Ариэль, потому что это было в Челябинске тогда скандальное имя. Нас объявили как вокальный инструментальный ансамбль Дворца культуры железнодорожников. Но весь молодняк-то знал, что это Ариэль. Мы начали с «Ой, мороз, мороз» – по публике прокатился вздох разочарования, но не громко. И потом, когда звучали гитары в «Ничто в поле не колышется» и дальше – все ахнули уже от изумления. Все наши поклонники кричали «ура, ура!». Всё, первое место наше. Но на том конкурсе название Ариэль даже не прозвучало.
Наша победа дала нам право выступать в полуфинале, который проходил в Свердловске (ныне – Екатеринбург). Там уже присутствовал Масляков, и мы знали, что приедет такая Ялла из Ташкента, и устроители сказали, что даже если вы очень хорошо выступите, вряд ли пройдёте, потому что тут политика.
Один наш товарищ хвостом ходил за Масляковым и подсмотрел у него за спиной фотографии лауреатов. Ещё до окончания всех выступлений там была Ялла. Мы, зная про все эти расклады, выступали уже с кислым настроением, потому как понимали, что нам ничего не светит.
Второе место оказалось нашим, но только первое место ехало в Москву. Ну и всё. Это было очень обидно, хотя мы уже пели Golden Slumbers, это из Abbey Road – только-только выучили. Семидесятый год.
После этого в 1971 году мы оказались на фестивале молодёжных групп «Серебряные струны» в Нижнем Новгороде (тогда – Горьком). На тот фестиваль со всей страны съехалось много групп, включая Скоморохов с Градским. Конкурс считался всесоюзным, но ещё в начале нам сказали, что Скоморохи будут первыми. Саша Градский ходил гордо за кулисами, ни с кем не здоровался – звезда! Кроме того, было сказано, что второе место займёт «Солнечный камень» из Донецка, а третье – ленинградские «Аргонавты», где в то время на гитаре играл молодой Розенбаум.
Нас там никто не знал, и никто не принимал во внимание. В довершение ко всему, у нас сломался орган, и мы пропустили своё время на репетиции. На репетиции, если бы мы на неё успели, то наверняка уже тогда бы на нас обратили внимание.
В Дворце культуры имени Орджоникидзе в Челябинске нам для выступления пошили костюмы – серебряные кафтаны, рубашки белые, и выглядели мы как добрые молодцы. Когда наступила наша очередь выступать, я ведущим говорю: «Пока не объявляйте ни нас, ни откуда мы – после первого номера объявите». Занавес открылся, мы играем, но кто это играет – в зале никто не знает. После первой песни «Отставала лебёдушка» раздались «браво», и после этого ведущий нас объявляет. У всех глаза на лбу – Челябинск такое исполняет! Тогда мы показали всё, что могли на лучшем уровне. В итоге мы неожиданно для всех занимаем первое место, разделив его с Градским.
Не всем участникам дали возможность дальше пойти, потому что почти все исполняли одну композицию на английском языке. По условиям конкурса разрешалось исполнить три композиции: первая должна быть патриотическая, вторая любая на выбор, но тоже на русском языке, а третью можно было спеть на английском, и все исполняли модные в то время кавера.
На фестивале по закулисам бродил с фотоаппаратом какой-то пьяненький чувачок, всё время вспышкой пыхал – то ли чех, то ли другой брат-славянин. И вот после нашего триумфального возвращения домой, как гром среди безоблачного челябинского неба разразился скандал. В американском журнале Fortune обнаружилась фотография с закулис того фестиваля, на которой наш Лёва зевает, а рядом Валерка чешет ногу. Фото было снабжено подписью: «Парни из рабочего города Челябинска несут в массы мир волшебной западной музыки». Речь шла о том, что мы там впервые исполнили Golden Slumbers. В довесок, всё это ещё обсуждалось и по Голосу Америки. Из Москвы моментально пришёл убийственный рестрикт – немедля размагнитить все записи Ариэля на радио и на телевидении. Кое-какие записи с трудом спасли наши знакомые, заныкав их по углам. Так обидно было – не передать.
Этот скандал моментально оброс слухами, включая небылицы, что на каком-то рок-конкурсе победили сталевары из Челябинска. Ну, такие клише были – раз с Челябинска, то обязательно металлург, как будто кроме них в городе с миллионным населением никто не живёт.
Вся культурная власть в городе хором стала возмущаться, что победители фестиваля такие-сякие. И тогда нам в Челябинске очень плохо стало. Нас запретили, а заодно и запретили ехать в Латвию на Лиепайский фестиваль, которым рулил Паулс. Несмотря на запрет, на фестиваль мы все-таки поехали, причём на свои деньги, и заняли там первое место в своей категории. Там я впервые встретил и познакомился с Леонидом Бергером, который тоже участвовал в том конкурсе, но один, без Весёлых ребят. У Лёни всегда был запредельный голос, русский Том Джонс, входит сегодня в пятёрку лучших голосов Австралии.
После конкурса мы договорились с Паулсом в 73-м году, что будем писать пластинку на Рижской Мелодии, причём за его деньги, и эта запись случилась, когда нас уже разогнали. Мелодия рижская располагалась на Марсталю 10 – до сих пор адрес помню, здание церкви. Звукорежиссёром был Александр Грива из гремевшего тогда ансамбля «Зодиак». Он у них был директор и звукорежиссёр. На записи композиции Паулса «Орган в ночи» мы стояли впятером около одного микрофона с большим охватом. Тогда мы Паулсу угодили очень здорово, и нас рижане прозвали Уральским Пинкфлойдом, то есть запись у нас действительно получилась…
В то время Паулса в России ещё плохо знали, и эта пластинка была нужна ему, чтобы выйти на русский рынок. «Я хочу, чтобы мои песни звучали в России», – говорил он. На первой стороне той пластинки были его песни на русском языке, а вторую сторону он отдал нам — пишите туда всё, что хотите. Позднее Паулс с помощью Пугачёвой обрёл всесоюзную знаменитость и стал писать более коммерческую музыку, но в 1973 году его песни мало чем отличалась от остальной латвийской музыки.
Для нас же 1973 год стал поворотным – группа могла тогда просто исчезнуть. Представьте: мы были самодеятельной группой при ДК, все были ещё студенты, и вдруг оказались под сильнейшим давлением. Тогда, в разгар наших гонений, никто и не думал, что всего через 10 лет наступят времена, когда при упоминании Челябинска все будут говорить: «А, Челябинск – это тракторы и Ариэль».
В разгар скандала я закончил свою «Отдавали молоду», и она прозвучала на Лиепайском фестивале. Раймонд Паулс после вручения приза сказал мне: «Валерий, знаешь, я убедился, после твоей «Отдавали молоду», что не зря, видимо, в этой стране родились Чайковский, Мусорский. Ты в этой композиции ушёл в такую классику, которая не была никогда в таких ансамблях. Потому что русский фольклор – лучший в мире, очень интересный фольклор. У нас в Латвии – только тоника, доминанта и мажор везде. А у вас есть такая песня мажорная, под которую люди плачут – «Степь да степь», песня в до мажоре, но при этом плакать хочется, и на этой несостыковке простая песня переходит в разряд выдающегося произведения».
Я думаю, он был прав. В русской песне очень мелодика красивая и необычная. Почему вся советская молодёжь вдруг влюбилась в Битлз? Многие музыковеды об этом говорят – потому что английские баллады, шотландские баллады, они очень близки к русской народной песне. Вот и тот фольклор, что я решил сделать тогда в Ариэле, стал лицом, мейнстримом группы, от которого в восторг пришли не только слушатели, но и сами музыканты. После такого успеха русской песни никто в коллективе уже ни про какие рокешники не заикался – никому это уже не было интересно.
О наших песнях пошли отзывы от известных музыкантов, музыковедов, и все отмечали главное – как необычно у нас всё звучит. А когда я сделал «Отдавали молоду» и «Отставала лебёдушка», ни у кого уже вопросов не осталось. Я был счастлив, что «Отдавали молоду» попала в программу «Запишите на ваши магнитофоны!» – знаменитая передача была на весь Советский Союз. И она там была объявлена не как народная, а композиция на тему русской народной песни.
Как у джазовых исполнителей – они играют, допустим, диксиленд на тему русской народной песни – это джазовое прочтение русской народной. У польской группы Червоны гитары было много польских народных песен в программе, но это всё стилизации, а я хотел сделать народную композицию с тяжёлыми аккордами, и мне это действительно удалось. Не так давно я попросил передать Путину мою книгу «Судьба по имени Ариэль», и, по рассказам очевидцев, он, увидев книгу, сказал: «А, «Отдавали молоду», ну как же – помню!».
При этом можно сказать, что мой рок, в котором я представил русскую песню, больше тяготел к року американскому, чем к английскому. Я всегда говорил, что не надо меня обвинять в том, что я полностью запрозападный, так сказать. До меня русские народные песни были либо кантилленные, либо цыганщина. При этом в русской песне много синкопы – в «Барыне», и ещё много где. И почему же синкопу нельзя тоже превратить в это дело? Потом музыканты все согласились, конечно. Наше звучание было необычно, потому что все привыкли к балалайке, а у меня звучание стало близко к рок-профессионалам.
В итоге русская народная песня в современной её интерпретации стала нашей главной фишкой. И нам, конечно, не дали бы так просто работать в этом стиле – все равно бы «свернули» нас с этого пути. Но проблем у нас не было, потому что у нас был, Царство ему Небесное, Никита Богословский. Никита Владимирович, спасибо вам, что вы были у меня! Если бы не он, меня бы затюкали, и я бы просто прекратил бы работать над русской песней. Это был поворотный момент, когда они с Утёсовым подняли меня из бездны критики – они сидели в жюри конкурса артистов эстрады в 74 году, а Богословский тыкал в нас, говоря Утёсову: «Мои!».
После Лиепайского конкурса Паулс звал нас к себе в Ригу жить, но мы в итоге не поехали, потому что нас коснулась длань судьбы в лице Никиты Богословского, который в разгар травли, устроенной против нас, упомянул нашу группу в своей статье в “Литературной газете” как пример для подражания, и возражать Богословскому ни в Челябинске, ни в Москве никто не стал. После такого местная наша номенклатура хвосты поджала, и те, которые вчера нас поносили матом, объявили: «Приходите в филармонию, хватит по подворотням скитаться». И вот у каждого из нас 25 февраля 74 года появилась в трудовой книжке печать Челябинской филармонии, так мы стали профессионалами. Когда печать нам шлёпнули, сразу утвердили камерную ставку 11 рублей, мне на полтора рубля больше, за руководство. И поехали мы по гастролям и стадионам, и жизнь настала такая, которую мы себе и представить не могли ещё год назад.
Богословский не только спас нас той статьёй в «Литературке», он и потом много нас поддерживал и помогал. Когда я переделал песню Утёсова «Старая пластинка», я очень боялся показывать её Утёсову и Богословскому, и именно он тогда нас опять поддержал, и песня не просто удалась, а стала хитом. Более того, она, по сути, вернула, во многом уже забытое в то время, имя Утёсова на эстраду.
Музыканты и, особенно, композиторы молодые мне завидовали: «Как тебе удалось? Ты же не член Союза писателей, ни композиторов, а твои песни звучат на радио и на пластинках!». Раньше жёсткий закон был – никаких песен в официальном поле, если ты не член Союза. Пять песен Ариэля попало на сольную пластинку, потому что на цензуре сидел Богословский. Почему он так полюбил нас? Думаю, за аранжировки и качество исполнения – песни были суперскими, я и сегодня их слушаю, кайфуя. Там всё сплелось: и современный ритм, и классическое есть, и аккорды замечательные, да и в самом музыкальном тексте – там есть масса интересных вещей.
Изначально Богословского насильно усадил в кресло послушать наши песни музыкальный редактор Центрального телевидения Чермен Касаев. Тот сначала отнекивался, но уже первую песню слушал раскрыв рот. «Откуда они? Челябинцы?! И как называется? Ариэль?!». Он был в полной уверенности, что мы работаем при филармонии – настолько профессиональным был звук. Он представить себе не мог, что мы в это время получали очередные «тумаки». Его статья в «Литературке» ещё и потому имела такой резонанс, что в ней он ставил нас в пример Кобзону и Зыкиной, которых он в той же статье поругал. По своему эффекту это была термоядерная бомба, а не статья. Это дело великого случая.
Когда «Песняры» приехали к нам в Челябинск, Володя Мулявин почитал эту статью и говорит: «Слушай, не рыпайся в Латвию пока. Посмотри, что у тебя будет». Мы тогда как раз с ним познакомились, и Песняры, как оказалось, были в курсе наших перипетий. Ариэль в полном составе пришли к ним на репетицию, и Мулявин попросил нас сыграть. Мы дали «Отдавали молоду» – они обалдели.
Когда уже потом мы с Богословским познакомились, я приезжал к нему, дома у него гостил, то уяснил для себя, что он по жизни был франт – и это для него было главным. Без бабочки он не выходил никогда, одет был всегда с иголочки – он заботился о своём, как говорится, реноме, о вкусе даже, если хотите. Как-то сидим у него в гостях, по телефону звонок. Богословский берёт трубку, и начинает на французском с кем-то спорить. Я даже вначале смутился – где я – Москве или Париже?
Конечно, мне было обидно, когда он обозвал Битлз навозными жуками; потом он, правда, вежливо отошёл от этой темы, как бы извинился, когда они уже заполонили весь мир. Зато ему самому было приятно, и он везде об этом говорил, что именно он открыл ансамбль Ариэль. При этом он никогда не заставлял нас петь свои песни – ни в коем случае. Ему настолько нравилось то, что мы делаем, что он не считал возможным как-то вмешиваться в этот процесс, и эта его политика мне очень импонировала. Я считаю, что он как тонкий музыкант понял, что наш репертуар трогать не надо.
Я всегда говорил, что каждая тональность для меня — это философская категория, которая имеет свою звуковую окраску. Каждая тональность у меня ассоциируется с каким-то мироощущением. Никто не будет спорить, что до мажор — это Моцарт и Дунаевский, и это во многом определило успех их музыки. У пианистов другие ассоциации от музыки, они её по-другому видят, а я был баянистом, вот почему мои аранжировки отличаются большей красочностью, потому что я делал их на баяне. Там аппликатуры — это самое главное, и на баяне всё под рукой, а для клавишника играть их – мука смертная. Но именно отсюда и появился неповторимый стиль Ариэля.
Иногда всплывает мнение, что русская песня – это минор. Это, конечно, не так. Так говорят только те, кто темы не знает. Я повторю, что Паулс сказал про «Степь, да степь кругом»: «У вас от до мажора слёзы капают». Не потому, что она минорная, а потому что она – сложная. Русская народная музыка – очень информативная в музыкальном плане. Спросите меня, что такое русская народная музыка, и вам отвечу, что это Чайковский, Мусоргский, Стравинский, и ещё сотня русских композиторов. Те песни, которые мы знаем как русские народные, по большому счету народными не являются. Я всегда говорю, что это городской фольклор конца девятнадцатого – начала двадцатого веков. Зыкина — это не русская народная культура, а городской фольклор, городской романс.
Я же постоянно ходил в песенные экспедиции: бабки как затянут, и вдруг обнаруживаешь такие таланты, такие стройные голоса – закачаешься. В основном у нас в деревнях, конечно, женские песни. И все – многоголосные, и все лирические. Мужицких песен меньше и тематика их уже, в основном про военные дела. Была целая научная дискуссия, можно ли в русских народных песнях переделывать женский текст на мужской. Пришли к выводу, что это не криминал.
…
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
январь 2025
фото – с официального сайта и страницы Вконтакте Валерия Ярушина
Ссылки по теме:
Паблик Валерия Ярушина Вконтакте
Канал Валерия Ярушина на YouTube
Добавить комментарий