Кстати, одним из первых, кто оценил мой подход к русской песне, помимо Богословского, была Алла Пугачёва. Мы с ней вместе выступали в 1974 году в большом шоу «Песни московских улиц», которое проходило в Парке имени Горького в Москве. Туда нас затащил Эдуард Михайлович Смольный, знаменитый режиссёр – они дружили с моим директором филармонии. И когда мы начали петь «Старую пластинку», Пугачёва прибалдела. Тогда её никто ещё не знал. На репетиции в спортзале она к нам подошла, сказала как здорово у нас получается работать с материалом – так мы с ней и познакомились.
Ей аккомпанировал какой-то квартет – полтора алкаша, еле стоявших на ногах. Говорю: «Аллочка, тебе не стыдно таким ансамблем выступать?» – «Да ты что, – говорит, – их Москонцерт мне приклеил. Я с ними только для конкурса. Мне хоть какое-то место получить, чтобы заметили». Потом рассказывала, смеясь, как безрезультатно аккомпанемент её к постели принуждал. Очень простая была девушка, одно удовольствие было с ней общаться. Она пела какую-то песню про лодочку и бережок, на ней был одет котелок и зелёное платье до пола.
Я своих позвал её слушать – тогда все просмеялись, что не родня ли она Емельяну Пугачёву. После концерта, когда мы получили уже награды – Ариэль тогда очередное первое место занял, мы стояли на сцене, держались за руки: по правую сторону от меня была Пугачёва, а по левую Хазанов. Мы кланяемся, а Пугачёва мне шепчет: «Валерка, сейчас ты будешь наблюдать, как я этим гадам буду мстить!».
Следующий раз мы пересеклись с Аллой на записи песен к фильму «Между небом и землёй» на музыку Александра Зацепина. Помимо нас и Аллы, в записи ещё участвовал Валерий Ободзинский. Там мы оказались благодаря известному саксофонисту Виталию Клейноту. Я тогда впервые увидел, как можно записывать музыку конвейерным способом – отдельно каждый инструмент. Все происходило дома у Зацепина: в квартире было три или четыре комнаты, одна из которых была комнатой отдыха, а в соседней – будка с микрофоном. Клейнот сказал нам, что мы слишком красиво поём, поскольку по сюжету фильма должны были петь молодые солдаты, которые петь не умеют. Я тогда нашёл такой вариант, когда мы поём полушёпотом, что называется на придыхании.
Зацепин оказался очень душевным человеком: даже во время спора он всегда звучал в три раза тише любого спорщика, настолько это уравновешенный человек. Часто с удовольствием попивал у него чай, пока он в Париж не уехал. Один раз говорю ему: «Александр Сергеевич, песню «Уходишь ты», которую мы с вами записали, оставьте за нами право». В то время эту песню уже начал очередной состав «Песняров» исполнять. Он говорит: «Бери, конечно!».
С Ободзинским мы тогда не общались – только здоровались в студии, но он, конечно, запомнился как исполнитель оригинальнейший – обладатель стиля, равных которому у нас не было, за это его и ненавидели, и обвиняли в западной манере вокала.
С Леонидом Дербенёвым, мы в тот раз не пересеклись, а встретились с ним уже в наше, тогда меня представили ему как автора слов и музыки, на что Леонид Петрович сказал: «Ах, вот кто у нас хлеб отбирает!». Я сказал ему, что его песню «Уходишь ты» считаю просто гениальной. Он мне в ответ сказал, что в нашем исполнении песня получилась, и лучше нас никто и не исполнит её. «Роняя свет печальный, и тень твою качая, фонарь глядит из темноты. От снега город белый, и никому нет дела, что от меня уходишь ты» – в этих стихах нет «золотогривых львов», а всё говорится простыми словам. Я считаю только гениальные поэты могут такими простыми словами создать столь сложный образ.
На первые наши заграничные гастроли по соцстранам мы получили от Госконцерта суточные. Как и все артисты в те времена, полученные суточные мы тратили на покупки, а питание обеспечивалось привезёнными с собой супами из пакетиков, крупами и макаронами. Целые чемоданы брали с провизией; любую гастрольную группу из СССР можно было за версту учуять по запаху варёной еды. Был даже случай, как солисты Большого театра разорили в Париже гостиницу. Они там жили месяц, и месяц варили в раковинах макароны кипятильниками, и после их гастролей владельцу гостиницы пришёл счёт за свет, который был больше, чем доходы от его отеля за три года.
Мы, в основном, супы варили. Селились мы всегда вместе с Борькой Каплуном, тогда он был мой лучший друг. В свободное от выступлений время постоянно с ним ходили по окрестностям, сбывая привезённые бутылки с водкой. И, естественно, покупали всё, что нужно, на суточные. Месяц мы тогда ездили, но впечатлений привезли на год.
Никакой русофобии в то время в Польше не было, наоборот, поляки принимали нас очень хорошо. А вот в Чехии я почувствовал это, когда, заблудившись в Праге, мы спросили у местного молодого парня в хипарском прикиде, как пройти к отелю, и он, ехидно улыбаясь, отправил «русских товарышей» в противоположную сторону.
В Польше мы выступали в городе Зелена-Гура, где проходил фестиваль советской песни. Выступали с Анной Герман, которая была ростом почти два метра, и Борька всё примеривался, стоя рядом с ней, а мы, молодые парни, – понятно, хохотали за кулисами. Мы сначала спели песню «И полонез Агинского волнует назад слёз» – эта песня с первого нашего диска. Потом спели пару русских народных песен. Поляки были в полном восторге, и позже мы получили польский журнал, где был рейтинг советских групп, и Ариэль стоял на первом месте. В СССР мы всегда были на втором, Песняры нас опережали, а в Польше мы оказались первыми.
В тот раз мы выступили также в ГДР, где нас хорошо принимали, но любопытно, что в Западной Германии, где мы выступали позже – 1981 году, реакция зрителей была в разы более эмоциональной: нас чуть ли не на руках носили. Разница была просто разительной – на западных немцев русская песня производила магнетическое действие – они просто теряли самообладание и, не стесняясь, выплёскивали свои восторженные эмоции на нас. В 81 году, с нами также была Надя Бабкина – мой давнишний друг. Конечно, у неё русская песня всегда была на высочайшем уровне. Она молодец, вокруг себя профессионалов хороших очень собрала. Когда мы выступали в Дюссельдорфе: Ариэль, Надя Бабкина и Жанна Бичевская, немецкая пресса писала, что немецкому слушателю посчастливилось услышать русскую песню в трех разных измерениях: рок – у Ариэля, кантри у Бичевской и у Бабкиной – классическая модель русской песни.
В Западную Германию с нами должна была поехать ещё и София Ротару, но не поехала по причине того, что Госконцерт не взял в поездку группу, где работал её муж. София очень коммуникабельная всегда была и к музыкантам таким, как мы, она относится всегда очень хорошо. Учила меня правильному молдавскому произношению – объясняла, чем оно отличается от румынского. Говорят, что она с 85 года поёт под фонограмму. Я бы поверил, потому что ей действительно тяжело было. Мы же с ней с 74 года знакомы – с концертов в Черновцах. Это были наши первые гастроли, и мой ведущий Саша Фриш говорит: «Софочка заболела, она в диспансере лежит». Туберкулёз у неё же был. Я даже прибалдел. Говорю: «Давай купим бутылку шампанского, съездим к ней». Вытащили её из больницы, поговорили с ней. Где-то маленький сохранился снимок даже: она улыбается, а Боря пьёт шампанское.
К слову, как раз на тех гастролях в Черновцах её директор Фалик Пинкус Абрамович сказал мне гениальную фразу, которую я до сих пор вспоминаю: «Валерий, запомни самое главное – публика по тебе должна соскучиться. Нельзя два раза в год появляться в одном месте!». То, что этот так, я знаю на своём опыте. В уже последние годы с Ариэлем, в конце 80-х, нас стали часто в Ленинград выставлять. В первое выступление в начале года зал был на сто процентов заполнен, в середине года – процентов на 80, а ближе к концу года собрали меньше половины зала. Потому что слишком часто нельзя выступать в одном месте, надо оставлять после себя впечатление и возвращаться только спустя время.
Из всех заграничных историй самой обидной была та, в которой вместо нас на гастроли в США поехали Песняры. Это, конечно, было самое обидное. В 1976 году мы должны были поехать в 15 городов Америки. В то время Каплун был в армии, и мы, чтобы его на эти гастроли с собой взять, до генерала Епишева дошли, умоляли его, что у нас концерты в Америке, но генерал сказал нет, пусть послужит. Мы уже начали готовить документы, уже анкеты заполнять, фотографии, всё, и потом звонок – вы не едете. Так закончились наши американские гастроли, не начавшись.
Примерно в то же время нам говорят такую вещь: вам сейчас можно исполнять песни на английском языке, тем более вы лауреаты. Давайте попробуйте. И мы выучили несколько суперхитов Beatles, ELP, Led Zeppelin, Deep Purple. И всё это мы вставляем в своё второе отделение. Встал вопрос – как песни залитовать? Это смех и грех. Сидит челябинский худсовет, слушает эти все английские песни и спрашивает: «О чем эти песни, то, что вы исполняете?». И я говорю: «Знаете, о чем? Это песни протеста!». Говорю, с прищуром глядя на них: «А вы знаете, что Джон Леннон был против войны во Вьетнаме. Он симпатизировал коммунистам! Это всё – песни протеста, там, негров защищают!». Худсовет слушал-слушал, а потом плюнули и поставили печать. Когда в Москве эту программу мы начали показывать, там все обалдели: «Нас бы, – говорят, – на первом суку бы за такое повесили!».
И было бы за что! 1977 год – Прибалтика от нашей программы стояла на ушах. Приезжаем в Одессу. Это самый страшный город для гастролёра: если здесь тебе не прилетел помидор в лицо, то считается, что ты очень хорошо выступил в Одессе. На нашем концерте на Дерибасовской сломали забор металлический, где был вход. Сломали так, как будто его и не было. Билетов нет – публика и попёрла. В городе переполох – все знают, что первое отделение русскоязычное, второе на английском, и что там все хиты. В Ереване – там тоже столпотворение было. Так что зажгли мы тогда по всей стране.
Примечательна история, которая случилась в Ленинграде в 1978 году, в которой нам тоже довелось поучаствовать. В истории эти события остались как «Ленинградский бунт-78». В тот год Ариэль, Песняров и Пугачёву пригласили на съёмки совместного с американцами фильма «Карнавал». С американской стороны в фильме должны были поучаствовать Джоан Баэз, Beach Boys и Сантана. Съёмки должны были проходить площади у Зимнего дворца, где каждый исполнитель должен был выступать, как нам сказали, не меньше 40 минут.
С нашей стороны это курировалось Минкультом. Было сообщено вначале, что музыку должен писать Пол Маккартни, но у него неожиданно Стелла родилась, и он отказался. Съёмки поручили Аркадию Петрову, нашему знаменитому киношнику. Западники уже в Финляндии пересекали границу, чтобы приехать в Ленинград и вовремя аппаратуру расставить, как по каким-то причинам всё отменилось. В газете написали, что, к сожалению, объявленный ранее концерт не состоится – думали, что это отпугнёт зрителей, но всё вышло с точностью наоборот. Народ решил, что концерт состоится точно, и попёр на площадь. Мой друг, Феликс Харитонов, который сам участвовал в этом всём, рассказывал:
«Пришёл я на Дворцовую, вижу, как кто-то забрался на колонну и орёт «Сан-та-на!, Сан-та-на!». Остальная публика тоже гудит – время к вечеру, а концерта нет. Вдруг раздался провокационный возглас из толпы: «Едут грузовиками по Невскому проспекту! Начиная с Московского вокзала!». Вся толпа тут же ринулась к краю площади. Потом стало понятно, что это «организаторы» спецом крикнули, чтобы схлынула часть публики, на место которой тут же были поставлены брандспойты. Толпа, поняв, что её в очередной раз обманули, начала рвать и жечь газету, где была заметка про концерт – это была какая-то местная «правда». Толпа ринулась назад, а там уже всё – только горлышко осталось для прохода. И тут включили брандспойты, начали отсекать толпу – как ножом масло толпа податливо разбегалась от водных струй. Я в первый раз в жизни такое увидел, до этого только по телеку в репортажах из Парижа о том, как они студентов фигачат».
В то время в нашей программе уже звучала наша первая рок-опера – «Рок-опера Сказание о Емельян Пугачёве» по поэме Сергея Есенина, а началась эта работа так. Валера Яшкин, музыкант из Песняров, как режиссёр сначала хотел сделать рок-оперу про Емельяна Пугачёва с Песнярами. Володя Мулявин даже отращивал бороду для этого – они хотели, чтобы было всё натуральное, даже борода. Но потом Яшкин вовремя остановился, говорит: «Володя, ты знаешь, Ариэлю-то эта тема ближе – он в тех краях воевал, этот Емельян-то Пугачёв. Там даже в поэме есть строчки про Оренбург, Челябинск, Уфу. Пусть они сделают». Ну, и Мулявин согласился, у него в то время оказалось много других забот.
В конце 77 года Яшкин звонит мне: «Давай делать рок-оперу». Я говорю: «Ты что, с ума сошёл? Как мы можем-то? Такую труппу надо! Там двадцать или тридцать действующих лиц в поэме, там же нужно балет». «Нет, – говорит, – никакого балета не нужно, мы без труппы сделаем это всё. Мы будем трактовать Есенина, а либретто сделаем поменьше. Будет два экрана, на которых будет инсталляция Екатерины, Вольтера и других изображений по теме, которые будут меняться под музыку».
В итоге Яшкин попал в точку просто. Ну, естественно, моя музыка тоже была хороша, поскольку по фольклору я к тому времени был специалистом экстра-класса. Кроме прочих находок, в постановку очень удачно вписалась песня «Ой, да не вечер», и, хотя это современная песня, когда делал её, думал: «А вдруг Емельян такую же песню пел?». Зрители очень хорошо воспринимали постановку: 274 выступления – это не шутка.
В отличие от Поющих гитар, для которых рок-опера «Орфей и Эвридика» стала их концом как ансамбля, наш коллектив наоборот – укрепился и продолжился. Мы не стали делать рок-оперу как отдельную постановку с большим набором сценической номенклатуры, а сделали её первым отделением наших выступлений. Так мы и спаслись, потому что если бы мы ушли в «театр», то мы бы уже из него не вернулись. Во втором отделении полностью у нас шла эта шлягерная тема, а рок-опера была в первом, и мы там только все переодевались. Ну, естественно, Поющие гитары я всегда считал своими старшими братьями. Я ещё в самодеятельности был, а Поющие гитары уже были знамениты.
На волне успеха «Сказания о Емельяне Пугачёве» у Яшкина появилось идея сделать новую постановку по произведению живого автора Андрея Вознесенского, по его поэме «Мастера». Поэма посвящена строителям Храма Василия Блаженного и перипетиям строительства. Рок-опера была названа рок-оратория «Мастера». Это уже 81-й год. Вознесенский был на одном из наших выступлений, пришёл в ЦДСА на наш концерт, сидел на втором ряду и подошёл ко мне после выступления: «Спасибо, Валерий, я даже не знал, что мои стихи могут так петься». Мне тогда эта фраза показалась очень смешной. Но сама постановка была удачной, и на неё также было много лестных отзывов.
Но третий мой опыт в жанре рок-оперы, честно скажу, оказался печальный. Был 1985 год, называлась рок-опера «За землю русскую» и была она посвящена «СЛОВО ПОЛКУ ИГОРЕВУ». Это была заявка от Госконцерта – надо было сыграть, спеть и поехать с материалом по соцстранам. Всего полгода выдержала эта постановка, и всё. Если «Емельяна Пугачёва» за два года 274 спектакля было, то эта буквально сразу сошла. К этому времени рок-оперы, да и сами ВИА были уже «всё»: Чёрные кофе пошли эти все, власти разрешили рок. Буквально за год ситуация в музыке изменилась, и то, что мы делали столько лет, вдруг стало не модно.
Как мне рассказывал директор Челябинской филармонии, в 1984 году из Кремля прислали директиву уничтожить 40% ВИА – под любым предлогом расформировать их. Придирались к причёскам, к тому, как держат гитары – главное, чтобы их не было в таком количестве, чтобы убрать половину. На одной из афиш того времени я в галстуке, как какой-то партийный деятель, всё убрано, а это я ходил в Министерство культуры, и нам приказали там быть обязательно причёсанным. Сказали, что будет к вам приходить на концерты комиссия, проверять как вы исполняли две обязательные песни «День без выстрела на земле» и «Если бы парни, всей земли». Так что дорогу новой волне расчищали ещё до 85 года – и расчищали сверху – всеми этими Тбилиси, рок-клубами и постановлениями о закрытии ВИА.
Тут, наверное, политика вмешалась, андроповские дела. Сейчас даже близко нет такого, чтобы людям давали бесплатно гитары в руки, на ставку сажали – идите в колхозы и играйте. Я всё время ругаю худсоветы, и, конечно, это было ужасно. Но главным их плюсом было то, что они не пускали безграмотных и не пускали пошлость.
Меня часто спрашивают, почему в советских хит-парадах на первом месте всегда были Песняры. Ответ простой – партийная реклама. Тут политика была такая: Белоруссия – благополучная республика. Все остальные там в каких-то скандалах, а она вроде более-менее нормальная. При этом их песни – это близко к русскому народному, но при этом не русское. Ариэль же в тех хит-парадах почти всё время был на втором месте.
Если же сравнивать Песняры и Ариэль в музыкальном отношении, то главное их отличие – в платформах. У Песняров это джазовая платформа, а у Ариэля – роковая. У Песняров джазовая основа песен и джазовые приёмы были по-своему интересны, и всё это, конечно, звучало хорошо и красиво, было необычно и очень здорово. Они вокалом удивляли, но, естественно, их и толкали по телевизору, хоть не так часто, но всё равно. И укоренилось у народа такое мнение, что они – это самые советские, самые лучшие.
При этом немаловажно, что их курировал Машеров, а нас – никто. Рок-опера «Доля», при всем уважении, была творческой ошибкой Песняров – они воткнулись в классику, и народ отошёл от них, потому что всё непонятно стало. Надо демократично это всё было делать, золотую середину искать между популярной песней и классикой. И после этого, у них все их джазовые дела превратились в такой рядовой, красивый, профессиональный коллектив, где было всё нормально, но при этом они отдалились от народа.
Когда я их впервые услышал, там всего много было такого нового, что я даже прибалдел. Но всё равно джазовые моменты на гитаре меня не очень прельщали, я считал излишним беготню эту. Малявин был домрист, и в Америке про него тоже сказали, что много бегает по грифу, а музыки мало. Но если говорить насчёт того стиля, который он родил, то это было хорошо, потому что так никто до Песняров не играл. Сегодня об этом можно рассуждать, но тогда в начале 80-х это всё вдруг закончилось, потому что и рок, и джаз перестали быть интересны широкой публике.
Сегодня уже никто не помнит, как мы оказались на Тбилиси-80. Из приглашённых групп там были Ариэль и Группа Стаса Намина. Обе группы уговорили не лезть в саму систему соревнований, а сделали из нас как бы гостей фестиваля, потому что мы представляли совсем другие стили. На родине Сталина в городе Гори мы пели по отделению с Группой Стаса Намина. Двумя сутками раньше, на самом фестивале в Тбилиси, мы играли конкурсную программу. Уже полчаса публика тепло принимала наше выступление, как вдруг на задних рядах шум… Мы не остановили концерт, думая, что там обыкновенные споры по музыке, и продолжали играть. В середине песни мимо нас перед первыми рядами пронесли окровавленного парня. … С этого момента три оставшиеся песни прошли в полной тишине…. Публика роптала…
Когда выступал Аквариум, я смотрел на это всё и думал: «неужели эта херня понравится публике?». Я привык, что рок играют серьёзные, подготовленные люди, а тут три-четыре аккорда, самый сложный из которых — семёрка. Как можно такое воспринимать всерьёз? А когда я услышал каким голосом Гребенщиков (* признан Минюстом РФ иностранным агентом) поёт про златогривого льва, я подумал сначала, что это просто стёб. Но, оказалось, что пришло время, когда публике стало интересно не то как поют, а что поют. И всё.
Вот эта граница между тем, чем мы публику развлекали, делая упор на соло-гитары, на музыкальные приёмы, и тем, что пришло теперь: главным стала не музыка, а бороться против кого-то. Именно тогда появилась хохма, что зарубежные роки поют про то, как им офигенно, а русские – про то, как им хреново. Народ повалил, потому что это было раньше запрещено, а сейчас можно послушать. Всеми двигало скорее любопытство, чем нравились сами исполнители.
Троицкий (* признан Минюстом РФ иностранным агентом) в то время такие дифирамбы пел про нашу пластинку «Утро планеты»! Эту пластинку мы по заказу записали специально для советско-американской встречи в Иркутске. Мы её потом практически не исполняли. Так вот тогда он её очень нахваливал, а недавно читаю – и он всё обратное пишет, что это всё дерьмо собачье было… Странный человек.
Однажды в 1976 году, когда мы набирали репертуар, позвонил мне Слава Добрынин: «Слушай, я хит такой написал, я хочу тебе его подарить!». Встретились мы у рояля, он там быстро… «Ах, как мне горько! Ах, как мне горько! Что это горько кричат не мне». Песня «Горько». Хорошая тема, свадебная, всё нормально. Один грустит, что он не с невестой, и так далее. Ну ладно, я сделал простенькую аранжировку, но тоже насыщенную, с таким острым ритмом, мы начали уже исполнять её на концертах. А он звонит, говорит, Валерка, ты в следующий раз когда у нас будешь? Ну, говорю, у меня ещё гастроли по Украине, буду через месяц и 10 дней. А он – ой, как обидно, мне записать её надо быстрее, это ж хит такой будет, шлягер! Когда положил трубку, думаю, что-то тут не к добру. А потом узнаю, что он её отдал в Синюю птицу, и они начали исполнять её в стиле цумба-цумба, такая совсем одноклеточная аранжировка. Ну, мы осерчали и убрали из репертуара её, вообще не стали даже исполнять.
Уже забылось всё, уже прошли 90-е, настали 2000-е, когда я уже в Москве жил, и вот он мне звонит: «У меня скоро юбилей, Валер. Я перед тобой немножко виноват, конечно, хочу, чтобы ты спел всё-таки, «Горько», чтобы твоим голосом». Я сделал новую аранжировку, она такая тяжёлая получилась, вокал такой полупесняровский там вверху, всё нормально. Чувак прибалдел, конечно. И так мы исполняем эту песню и сейчас.
Перед распадом Ариэля в 1989 году мне мои музыканты сказали, давай иди к известным композиторам, пусть для нас пишут, они знают, как превращать в шлягеры песни, сходи к Славе Добрынину. Прихожу к Добрынину, а он мне: «Ты чего, старик? Я вам всегда завидовал. У вас из шести человек четверо пишут музыку. Зачем мои песни тебе нужны? У вас оригинальные».
Я ушёл ни с чем. Пришёл к чувачкам, и они так сурово это восприняли. И во время последнего заседания мне поставили в вину, что надо было идти к другим композиторам, к Тухманову, пусть он напишет. А причина недовольства на самом деле была простой – мне дали Заслуженного, а им нет. Отсюда и начался бунт. Ну, я посмотрел, что уже не капитан на собственном корабле, и решил не бороться, а дальше – разошлись.
Жалко было, но дальше уже невозможно работать было, когда на тебя смотрят с таким негодованием. Когда у меня были победы творческие, меня любили, так сказать, в кавычках. Но как только пошли неполные залы, значит, всё – руководитель виноват.
90-е я вспоминаю как радость вместе с горестью. Радость в том, что закончились эти советские худсоветы, которые придирались каждому слову, но грустно, потому что полез ресторан, «кусочки колбаски», и всё это хозяйство. Претензий к ресторанной песне как жанру нет, но, когда она заполонила всё музыкальное пространство, что не вздохнуть было, а профессиональная песня ушла куда-то на третий план, общая картина смотрелась печально.
Я занялся группой Иваныч, где у меня была задача выразить характер русского человека в разные эпохи. У меня даже костюмы были соответствующие: костюм Ильи Муромца, священника, кольчуга была – в общем, ретроспектива Иваныча во все времена. Пусть Иваныч сильно не прогремел, но все-таки с Иванычем я прожил неплохую жизнь поначалу. Мы нашли хороших спонсоров, которые торговали с Китаем в Челябинске, съездили с ними в Китай даже. Потом записали три клипа очень неслабых в Москве. В клипе на мою песню «Зеркала» снялся выдающийся наш киноактёр Анатолий Ромашин.
Всё было хорошо, даже в Алма-Ате группа Иваныч стала дипломантом конкурса, и вдруг наши спонсоры обанкротились, и всё покатилось. Один раз выручил Кобзон – попросил меня съездить вокруг Европы от Одессы до Питера, сколько-то там стран. С Кобзоном я был знаком с 1974 года, когда он сидел в жюри вместе с Богословским, и потом несколько раз, когда мы в больших солянках выступали, он очень уважительно ко мне относился. И фотографировались мы неоднократно.
Наступил 95 год, когда вдруг всё стихло. Но в начале 96 года на меня выходит незнакомый мне, довольно уже пожилой человек: «Валерий Иванович, я хочу вас пригласить поговорить». Слово за слово, он рассказал про себя: «Я ленинградский блокадник, но поэт. Приехал в Челябинск, сейчас у меня интересный такой бизнес. Я торгую квартирами. Но я очень хочу, чтобы мои стихи пелись. Я вам буду платить 200 рублей за песню». В 95 году это были неплохие деньги. Дал мне том своих стихов: «Вы откройте мой сборник, посмотрите, что вам понравится. Примерно за 10−12 песен я могу заплатить вам, когда сделаете».
Работы с Иванычем не было вообще, и я стал писать, как одержимый, и за два дня написал 10 песен. Как и было договорено, через пару дней прихожу к нему, он внимательно послушал мои песни, после чего ушёл в соседнюю комнату, из которой раздался звук открывающегося сейфа. Так я потихонечку, полегонечку за два года написал 127 кассет, каждая по 12, по 15 песен, а всего я написал 2046 песен. Многие не верят, но это на самом деле так, у меня есть доказательства в виде этих самых кассет. У него оказалось 35 книг стихов – полкомнаты заставлены ими были, никто не покупает. Есть такие фанаты искусства. Качество большинства стихов было, конечно, не ахти, но среди них вдруг встречались бриллианты. Как потом оказалось, он часто покупал у разных поэтов стихи за бутылку водки.
Недавно этот дедушка скончался, а в то время, конечно, он мне сильно помог, и эта история несколько лет длилась. Я не считаю, что там говно написал, многие песни очень неплохие. Скажу так – мне в родном Челябинске пенсию назначили 4 200 рублей. Вот так, в городе, в котором я всю жизнь проработал, старался для этого города, мою работу оценили в 4 200. Благодаря моей жене Ольге, которая ходила по разным пенсионным фондам, предъявляла там мои заслуги в виде грамот, меня объявили Ветераном труда и увеличили пенсию до 9000 рублей.
Мне не за себя, мне за русскую культуру обидно, что русская песня сейчас в загоне. В любую страну приезжаешь, везде народная песня – это часть повседневной жизни. У меня есть песня «Обращение к России», эта песня сегодня вдруг стала популярной. Хоры её поют, пишут мне, что думали, что это народная песня. Да нет, ребятки, это музыка и слова мои.
Когда меня воспринимают как композитора, всегда почему-то сразу говорят про репертуар Ариэля. Ребята, а вы знаете, что я после Ариэля написал 12 сольных альбомов? Они есть в интернете. Просто вы не пытливые, вы не хотите знать этого. У нас другое время сейчас, конечно – вам скандалы подавай. Если ты засветился как скандалист, тебя будут уважать только за то, что ты скандалишь.
Недавно записал новые песни с прекрасными музыкантами. Это гитарист Алексей Страйк – шикарный рок-гитарист, второй гитарист – рок-н-ролльщик Юра Новгородский, с которым мы ездили в Ливерпуль, Дима Фролов – барабанщик, и, наконец, Алексей Баев – он наполовину сейчас шведский, а наполовину русский музыкант, но главное – уровень европейский.
Я кайфую от работы с ними. Мне этого давно не хватало. Ариэль, при всем уважении, исполнители все хорошие, но ровненькие, виртуозов у меня не было никогда. А вот когда с этими ребятами мы заиграли, у меня как будто кислород появился. Я всегда говорю, что за эти два десятилетия с двухтысячного года у меня были самые плодотворные. Ещё участвую в проекте, которому тоже 20 лет – «Мы из СССР», и у нас везде аншлаги. Слухами земля полнится, за 20 лет проект набрал известность, и сейчас опять по тем же городам едем, включая Дальний Восток, и все нас знают уже.
Я не претендую на какие-то хит-парады, не надо. Я кайфую, когда мне играют виртуозы, или сам удачную песенку спою. «Каменный цветок» – сейчас один из крутых моих хитов, все хвалят очень. Мне для успеха не надо ни скандалов, ни полуголых девиц, а нужны просто искренние песни. Моя публика это всегда чувствует, и зал поёт вместе с нами.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
январь 2025
фото – с официального сайта и страницы Вконтакте Валерия Ярушина
Ссылки по теме:
Паблик Валерия Ярушина Вконтакте
Канал Валерия Ярушина на YouTube
Добавить комментарий