Снился Ленинград. Долго в Архангельске я уже находиться не мог – начал привыкать ездить в Питер. Меня манило вот это волшебное состояние интенсивной работы и общение с продвинутыми коллегами. В родном городе кипела какая-то рок-жизнь, но после Питера она, конечно же, казалась более разряженной. Поэтому при первой же финансовой возможности я садился на самолет и летел к Тропилло. Так я попал в конце 1984 года на 3й фестиваль Рок-клуба. Андрей Тропилло силами своих технических средств организовал запись всех концертов на два магнитофона “Тембр”, которые стояли у Вишни, когда я у него жил во время записи предыдущего альбома. Чтобы обеспечить ровную тягу на удвоенной скорости, Андрей поставил на советские магнитофоны иностранные двигатели, они были вдвое выше родных, поэтому нижних крышек девайсы не содержали, впрочем, как и боковых: они представляли собой два растопыренных каркаса. Все это, включая пульт и какие-то обработки, было размещено в большом помещении, примыкающем к концертному залу. Сигнал со всех микрофонов разветвлялся на зальный пульт и пульт Тропилло двумя большими “косами”.
Я оказался здесь прямо с самолета, Андрей показал мне принцип своей придумки, описал схему и вдруг куда-то пулей вылетел по организационным вопросам. Помещение было закрыто и огорожено, зрителей туда не пускали, только некоторые музыканты и операторы, помогавшие Андрею на сцене удаленно, могли находиться в этой импровизированной аппаратной. В углу расположилась небольшая кучка людей, и кто-то окликнул меня, пригласил в круг. В центре компании я увидел молодого, интеллигентного вида человека, в очках с припорошенной опилками бутылкой портвейна в руке. “Познакомься”, – мне говорят, – “это Юра Шевчук”. Мы познакомились, уже знали друг о друге. В Архангельске я слышал альбом “Периферия” и мне он очень нравился. Точнее, не очень, что б уж очень, но на фоне всего остального, мне нравилось. Бутылка откупорилась, стаканы принеслись, и за знакомство мы с ним чокнулись.
В фойе на стенах висели стенды с работами питерских фотохудожников. Здесь чувствовалось наличие арт-процесса – все было жутко необычно для неискушенных глаз. На одной из больших фотографий, почти в полный рост были изображены двое, ну с такими выражениями лиц, что я подспудно предположил, что уж их-то музыка обязательно должна мне понравиться. Подошел поближе, прочитал: “Алиса”. Стало очень интересно. На концертном плакате Кинчев и Задерий, с такой энергетикой…: они застыли в едином порыве, и я тогда, помню, испытал чувство зависти, что даже в их фото царит такое единство. Казалось, что снимки с какого-то западного концерта.
Зашёл к Тропилло. Я спросил, когда “Алиса” будет выступать – очень боялся пропустить. Обстановка фестиваля была классическая: какие-то группы выступали практически для себя и для своих друзей: вся публика разбредалась по фойе и по дальним углам. Группировались кучками – кто пил, кто курил, кто байки травил. Яблоку негде было упасть. Некоторые выступления собирали в зале полный аншлаг – люди сидели в проходах, друг на друге. Такая примерно обстановка воцарилась, когда настал черед Алисы. Всех – из фойе, из кафе, из туалетов, изо всех дыр и подсобных помещений, затянуло в зал, будто гигантским пылесосом.
Первым на сцену вышел в боевой раскраске Слава Задерий, основатель группы. Его попросили с пульта издать какой-нибудь звук, он заиграл басовый риф и зарычал в микрофон какие-то хлесткие строчки – тут я и присел. “Ого!”- подумал я, -“вот это Алиса…”. Но не тут-то было – постепенно стали выходить остальные музыканты, уплотняя своим появлением волну звука, исходящую со сцены. Кинчев вышел последним и зал неистово взревел. Этот звук я услыхал тогда впервые – никогда досель мне не приходилось самому участвовать в подобном мероприятии, я даже не предполагал, что так бывает. Все только “знали”, что будет круто, но никто раньше Кинчева не видел, и такая реакция зала на дебют меня обескуражила.
Я стоял, загипнотизированный Костиным мастерством. Он представлялся мне удавом, который смотрит на полный зал кроликов и думает, с кого начать. Слов я не разобрал, ибо были плохой аппарат и этот жуткий ор по сторонам…, но Костина подача! Выступление прошло на одном дыхании и произвело на меня неизгладимое впечатление. Справедливости ради, надо сказать, что весьма благоприятное действие оказал выпитый с Шевчуком портвейн. Я уже рассказывал, что никакой русскоязычной музыки не воспринимал, и собственно, ничто из того, что в то время записывал Тропилло не вызывало во мне никаких эмоций. Но когда я услышал Алису, понял: не одни мы тут, на Земле. Мероприятие нагрело меня до такой степени, что хотелось немедленно схватить инструмент и приступить к записи. Я понял, каким должен быть очередной Облачный Край, и этот концерт откликался во мне, на протяжении всей работы над альбомом.
Но тогда я приехал на один день, и по окончании концерта отправился в аэропорт. Всю ручную кладь я забил пепси-колой – в то время она только появилась, и не привезти из Москвы или Ленинграда пепси в Архангельск было вершиной маразма. Прилетел, и тут же ночью сел писать Рауткину письмо – мол, нет Олег, не одни мы на этом свете рубимся. Я подробно описал ему, как увидел Алису, и что творилось в зале. Засыпал с трудом, мысли о новом альбоме не давали покоя. Появился новый ориентир, и не хотелось ни в чем уступать увиденному в Ленинграде чуду, хотелось сделать еще лучше. Но где делать? Что? У нас даже репетировать было негде.
Решение пришло само собой: вызывают меня в заводской комитет Комсомола. Наш секретарь, Яков Поповенко, (ныне владелец заводов, газет, пароходов и радиочастот) и предлагает возглавить работу по обеспечению нашей ячейки культурно-массовым досугом. Иными словами, мне поручили вновь проведение дискотек, и под это нехитрое дело я направился к новому директору клуба, коей стала женщина. А главное – эта женщина была замужем за каким-то высоким милицейским чином.
Предыдущий директор вышвырнул нас по навету комитетчиков, я об этом рассказывал ранее. Яша посоветовал мне к ней подойти. Прихожу, так и так… В ответ: “Пожалуйста, какие проблемы, вот ваша аппаратура, все в целости, принимайте!”. Переданное в мое ведомство барахло, а именно так я относился к нашему скарбу после записи у Тропилло, не вызывало бурю эмоций, но это было помещение! Все же, не дома, с включённой в магнитофон гитарой. Я обрадовался, и с тех пор мы с Колей работали буквально денно и нощно. Записывали черновики и отсылали Олегу на Украину. Это было похоже на “бокс по переписке”: играют же эпистолярно в шахматы, вот и мы разрабатывали наш будущий альбом. И, хотя, всегда наши песни сочинялись в момент записи, мы вели некую подготовку – обсуждали, спорили.
Больше всего волновал вот какой момент: у всех участников популярных питерских групп, которые писались у Андрея, были великолепные инструменты, а у меня гитара Урал и трёхструнный бас, да и то, на балансе завода. Позвонил Тропилло, высказал свои опасения. Он ободрил: сказал, что от нас требуются новые свежие идеи, а уж на чём воплотить их, он найдет. И вот, в начале лета 1985 года, накопив приличное количество отгулов и денег, я отправился в отпуск.
Сначала поехал один, чтобы под метроном сделать все гитарные партии заранее и потом на них накладывать остальное. Прилетел, и сразу к Вишне. Он обрадовал меня перестановкой в квартире, вызванной приобретением нового (точнее, очень старого) профессионального магнитофона МЭЗ-62, занимавшего ровно четверть всего свободного пространства его комнаты. По дороге я зашел в универсам, что был в соседнем доме, мы перекусили, и я поспешил к Тропилло засвидетельствовать факт своего появления и чтобы скорректировать план дальнейших действий. Нам было нужно всего-то ничего: гитара для меня, бас-гитара, ну и клавишные – к тому времени, когда приедет Лысковский. Барабанной установкой как раз владел единственный в Питере музыкант, способный влиться в наш коллектив – Женя Губерман.
По пути от Вишни я вновь посетил универсам, так как знал, что у Тропилло всегда нет денег, и, как любой молодой мужчина, он всегда голодный и не прочь закинуть за воротник. Я не ошибся – Андрей накинулся на всё сразу. Он обрушил на меня шквал технической информации о новинках, приобретенных в студию, говорил быстро, много и непонятно, но меня по-настоящему волновал тогда лишь первоочередной, гитарный вопрос. Нужен был нормальный инструмент с вибрато, гитары без него мне не подходили. Андрей вышел позвонить в учительскую, где был городской телефон. Спустя немного времени послышались быстрые шаги – Тропилло не ходил, а именно бегал. “Ну вот, я же говорил! Едем к Гребенщикову – у него новая гитара, как раз такая, какая тебе нужна и он готов тебе ее дать”.
Тогда Борис с семьёй проживал на ул.Софьи Перовской. Мы быстро домчались и вошли в подъезд. Легендарный, всем подъездам подъезд – его еще в кино снимали, о нем еще в Архангельске я слышал, но подобного ранее никогда не видел. Точнее, я видел подъезды, исписанные и изрисованные всякими дегенератами, но я еще никогда не видел подъездов, исписанных любовью к одному единственному человеку. И, несмотря на внешние признаки полного хиппизма, я про себя отметил, что никакого даже намёка на “тяжёлый” дух и в помине не было. “Странно, что никого еще нет” – отметил Андрей, прочитав удивление на моем лице, добавил: – “Можешь представить, что здесь творится по вечерам”.
Дверь открыл Борис и пригласил нас в дом. Это была жуткая коммуналка с уходящим куда-то вдаль бесконечным коридором, а Борис жил в крохотной комнатёнке, отгороженной от кухни тонкой фанерной стенкой. Я удивился – сам ведь сызмальства пользовался благоустроенным жильем им.тов. Хрущева, но при всей низкости потолков и малостью объёмов, это было отельное жилье с горячей водой.
Борис был дома один, за старшего, точнее. Под ногами, вился двухлетний сынишка Глеб, и Борис старался при нас не выпускать дитё из рук. Глеб всё время что-то лепетал на ему одному известном языке, а Борис отвечал ему по-английски. Тропилло немедленно поспешил вступить с ним в дискуссию на тему целесообразности общения со стулом на языке стола. Гребенщиков выдвинул свои аргументы, и завязался разговор, мало относящийся к причине нашего прибытия. Слово за слово, Борис достал вожделенную гитару передал её мне. Рычажком он не пользовался, но я попросил непременно его найти, и БГ удивился, что есть еще анахроники, которые им пользуются. Получив необходимое, мы поехали снова в студию. “Что еще тебе нужно?” – спросил Андрей по дороге. “ФУЗ!” – ответил я. “Сейчас никто не говорит так”, – поправил меня Андрей, – “Дисторшн говорят, или овердрайв”. “Да мне похуй”, – я начинал немного сердиться, – “фуз не фуз, главное, чтобы жужжало позабористей”.
Мы вернулись в студию, перекусили, и Тропилло вновь побежал в учительскую звонить, оставив меня привыкать к инструменту. Очень быстро у Андрея всё необходимое нашлось: примочки, клавиши и бас согласились дать Странные Игры, которые как раз всё это недавно приобрели. Я остался осваивать Борин инструмент, а Тропилло полетел в Рок-клуб, где договорился встретиться с братьями Сологубами на предмет примочек. Спустя совсем немного времени, он вернулся и высыпал из сумки настоящее богатство – сон гитариста: Boss Overdrive, Boss Flanger и Boss Compressor. Если бы в то время мне был знаком тупой американский возглас “wow”, я бы его непременно в тот момент бы употребил. На закуску, со словами “а это тебе должно понравиться”, он достал последний прибор красного цвета Boss Octaver и не ошибся, надо сказать.
Когда я его врубил – сразу понял – вот, что мне не хватало. Тропилло понял, что мне необходимо привыкнуть ко всему этому хозяйству, я сидел себе скромно в наушничках несколько дней и привыкал. Паломничество музыкантов не прекращалось – Тропилло все время кого-то записывал, и это не прекращалось ни на день. Я пиликал себе в уголке, открывая все новые и новые приёмы игры с этими заморскими приспособлениями, ибо известно, несколько они все облагораживают звучание. Мне же всегда основной толчок к композиторству давал именно звук, от него я заряжался энергией, порождающей в голове новые рифы и мелодии. До сих пор не могу понять, как же композиторы сочиняют музыку в голове? Нотами расписывают партии для каждого инструмента и только потом, только в живом исполнении они могут услышать написанное. Для меня всегда был первичен голос инструмента: как он звучит – то им и сыграешь.
За бас-гитарой пришлось ехать самому. Тропилло договорился, и я поехал на какую-то самую-самую дальнюю станцию метро встречаться с Гришей Сологубом. Ждать пришлось недолго, и вскоре показался знакомый силуэт без гитары. Вид у Григория был весьма потрепанный. “Ты извини, опоздал, всю ночь смотрели видик… ты слышал группу Дюран-Дюран? Вот и я слышал-то много, но не видел… а мы вчера смотрели… вот люди играют!!… Нам такого никогда не достичь”, – философски изрек Гриша.
– “Да ладно, мы еще и лучше сыграем”, – парировал я, на что Гриша не менее философски покачал головой: – “Ну, может быть, может быть… Знаешь, гитара тут рядом, недалеко, но вот пива бы нужно было бы прямо сейчас, вот, ты не против, как ты вообще, не против? Давай пива возьмем”. Гриша смотрел на меня в поисках понимания. Я понимал всё. Какие могут быть дела с утра, пока не выпил пива. Подошли к ларьку, народу не было, Гриша обрадовался, я взял кружечку, Гриша сразу две. Заговорили про запись: “на каких инструментах рубитесь? ааа…. а гитара? ооо! Гребень дал свой новый драгоценный Сквайер? Ого! Ну, конечно, Тропилле не откажешь. Значит, все записали уже, и остался бас. Хорошо, сейчас мы пойдем домой и возьмем. Мы купили, называется Фендэр Пресижн.” Покончив с пивом и заметно улучшив свое настроение, Гриша заторопился. Через пару домов мы куда-то пришли, откуда нам вынесли жесткий кофр, в котором находилось то, что мне было очень нужно. Мы сели в метро, и каждый поехал в своем направлении.
В студии открыли кофр: взору предстал прекрасный инструмент, такие я видел лишь на картинках. Это вам не советская бас-гитара и не самопал, я сгорал от нетерпения. Включили через BOSSовский компрессор – о чудо, звук был изумительным. Тропилло позвали в учительскую к телефону – звонил Лысковский из Архангельска. Приезжай, говорю, всё готово. Через буквально три-четыре часа я вышел на улицу Панфилова к стоянке такси на Среднеохтинском, ожидать Николая. Он появился спустя несколько минут – как доехал? нормально. Мы поднялись в студию, поставили вещи и Тропилло сразу же послал нас за клавишами, вновь к Странным Играм. Вот так вот всё в один день. Их репетиционная точка находилась на Марсовом Поле в здании Ленэнерго. На вахте нам объяснили как пройти. Мы двигались по длинным коридорам в указанном направлении и по мере нашего с Колей приближения к цели, нарастал ухающий низкочастотный шум, что говорило о том, что мы практически пришли.
Точка у Странных Игр была упакована – нам и не снилось. Николай Гусев, клавишник Игр, встретил нас со словами: “Ааа, это наши архангельские друзья? Ну вот, смотрите, вот инструмент. Кто клавишник?” Лысковский впитывал на ходу устное краткое руководство пользователя, а я разглядывал диковинные заморские комбики, фирменные провода и джеки. Поблагодарив от всей души Николая и вообще, всю группу Странные Игры, мы понесли здоровенный агрегат “Электроника” наружу, и с трудом поймав такси, погрузили его в багажник. Остаток дня я плотно осваивал бас, а Коля клавиши. Запись мы решили производить ночью, потому что днем у Тропиллы постоянный трафик – все время отвлекали, а ночью – самое то.
Под записанный метроном и это гитарно-клавишное великолепие мы очень быстро наложили Губермана – крайне убедительно и буквально за одну ночь. Мы ждали его из поездки с одной из групп, в которой он тогда участвовал. Приехал, мы поставили ему, он что-то себе записывал, а потом вдруг: р-р-раз – и все готово. Однако в двух композициях всё же сыграл я, уж больно любим мне этот процесс и сам инструмент. Я, как Суворов: “из всех музыкальных инструментов, особливо любо – барабан”. Выбрал две песни попроще: “От мозгов к мозгам” и “Межгалактический конгломерат” и забацал туда барабаны. А играл я очень сурово, серьёзно, и с таким лицом, что Губермана с Тропилло даже умилило. “Вот ведь, какой – самобытный русский талант!”, – сказал Женя Андрею, наблюдая за мной сквозь двойное студийное окно.
Походу возник вопрос об оформлении – я заранее позвонил в Архангельск Алексею Булыгину, своему другу из группы Аутодаффе – замечательному музыканту и художнику. Описал готовящийся альбом, название, почитал тексты, в общем, дал направление, и Алексей очень быстро нарисовал настоящую картину на обложку. Тогда вообще, всё делалось быстро. Не знаю почему, может, просто молодые были. Буквально через несколько дней, он передал нам картину в Ленинград. Мы припухли – надо же, сколь точное “попадание в десятку”. Практически всё было готово. Полностью готовые фонограммы без голоса, без текстов, но обложка уже была, и название, соответственно, тоже – “Стремя и Люди”.
Записал Алексей Вишня
Для Специального Радио
