Пролетело 10 лет со дня смерти замечательного композитора и человека Эдисона Васильевича Денисова. Как-то очень незаметно пролетело. Кажется, что последняя наша встреча состоялась совсем недавно. На улице апрель – месяц, в котором родился Эдисон Васильевич. 6 апреля 2006 года ему бы исполнилось 77 лет. Вот эти две даты, и какая – то необъяснимая, нередко возникающая щемящая боль от нелепой и безвозвратной потери этого человека, заставляют вдруг вновь вспомнить все, что так или иначе было связано с его именем в моей жизни.
Люди теперь в России быстро забывают всё и всех. Наверное, это необходимо им теперь, забывать, и быстрее бежать вперед. Тем не менее, очень хотелось бы, чтобы об этом человеке помнили, и чтобы музыка его чаще звучала на родине, чем за её далекими пределами.
Совершенно случайно судьба моя сложилась так, что в течение почти 20 лет мне посчастливилось по разным поводам общаться с Эдисоном Васильевичем Денисовым, особенно в течение последних лет его жизни.
Прекрасно помню первую встречу с Эдисоном Васильевичем. Это был 1976 год. Тогда я работала в московской консерватории, в лаборатории звукозаписи вместе с необыкновенным человеком – Натальей Сергеевной Шепелевой, правнучкой А.С.Пушкина. Она заведовала в то время фонотекой Московской консерватории. Наталья Сергеевна сидела в огромной комнате. Это было хранилище записей музыкальных сочинений. Вдоль всех стен были устроены стеллажи, а на стеллажах пластинки, пленки, пластинки пленки, прямо до потолка. Справа у окна стоял старинный стол с креслом Наталии Сергеевны, а напротив, так называемое «кресло гостя». В этом кресле пересидели многие знаменитости, прежде всего, наверное, все ведущие профессора консерватории того времени.
И вот однажды я увидела, как в лабораторию, почти вбежал легкой и быстрой походкой, небольшого роста человек, худенький в темной водолазке и с пышной шевелюрой на голове. Он вошел в кабинет, где находилась Наталья Сергеевна, сел в «кресло гостя» и они о чем-то долго беседовали. Тогда же мы и познакомились. Дело в том, что в ту пору, сын Эдисона Васильевича, Митя учился в консерватории, был изрядно шаловлив и причинял Эдисону Васильевичу много хлопот. В лаборатории кроме меня и Наталии Сергеевны, работали еще несколько молодых девочек, со многими из которых Митя дружил и очень часто к нам приходил. Вот Эдисон Васильевич и захаживал к нам узнать какие-то очередные амурные новости о своем сыне.
Да и не только. За закрытыми дверями комнаты Наталии Сергеевны можно было поговорить, не опасаясь, о многих проблемах тогдашней музыкальной жизни консерватории, да и всей страны.
Эдисон Васильевич был очаровательным, милым человеком, очень живым, общительным и добрым. Он преподавал в консерватории то на военно-дирижерском факультете, то на кафедре инструментовки, но класс композиции ему с тупым упорством не давали. Только в 1990-м году в консерватории у Денисова появился первый официальный ученик по композиции – аспирант Юрий Каспаров. Эдисон Васильевич очень часто появлялся в консерватории, и мы иногда общались.
Он родился в Томске 6 апреля 1929 года, рано научился читать, в школьные годы проявилась любовь к физике и математике. Пример отца, талантливого радиофизика, немало этому способствовал. Кстати и имя свое Эдисон получил в связи с трепетным отношением его отца к выдающемуся изобретателю. После окончания школы Денисов поступил в Томский государственный университет на физико-математический факультет. А увлечение музыкой родилось еще в школе, довольно неожиданно для родителей, так как ранее, когда его хотели отдать в музыкальную школу, он наотрез отказался, заявив, что это занятие для девчонок. И вот это увлечение нашло, наконец, реальное воплощение в том, что в 1950 году он окончил с отличием фортепианное отделение томского Музыкального училища.
Подходила к концу и учеба в Университете. Исключительно способного, талантливого специалиста, руководство университета должно было зачислить в педагогический штат. На перепутье двух дорог Эдисону Васильевичу весьма сложно было принять правильное решение. Необходимо было беспристрастно оценить свое композиторское дарование. Вот тут, как и во многом в его жизни, Денисов предпринимает совершенно необычный, но единственно правильный шаг. Он пишет письмо Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу!
Как ни покажется теперь странным, но композитор ответил своим письмом далекому сибирскому юноше. Завязавшаяся переписка с всемирно известным музыкантом, завершилась в итоге поступлением Эдисона Васильевича в Московскую консерваторию. Было лето 1951 года…
А впереди была интереснейшая учеба у В.Я.Шебалина, поступление в аспирантуру и довольно длительный период полного официального непризнания молодого композитора на родине. Только в середине 80-ых годов, когда в мире во весь голос заговорили о замечательной музыке русского композитора Денисова, происходят некоторые перемены. В 1990 –м году он даже становится членом секретариата Союза композиторов СССР.
Но, перенесемся в 1991-й год. Весной этого года я оказалась в Париже с двухнедельным визитом по семейным делам, а Эдисон Васильевич жил тогда и работал в Париже, по приглашению французского композитора Пьера Булеза, который руководил знаменитым ИРКАМом. Денисов работал в этом институте. Основная деятельность ИРКАМа была связана с изучением различных новых акустических возможностей. Денисова интересовали звуковые проблемы расширения музыкального пространства, возможные с помощью компьютера. Эдисон Васильевич интересовался так же различными способами взаимодействия живых музыкальных инструментов с компьютерными программами. В то время Денисов работал в ИРКАМе над сочинением «На пелене застывшего пруда…», используя возможности компьютерной техники.
Итак, я созвонилась с Эдисоном Васильевичем и он назначил мне встречу в сквере около ИРКАМа. Надо сказать, что этот институт расположен рядом со знаменитым Бобуром- центром Помпиду, там всегда очень много народу, молодежи, особенно в хорошую весеннюю погоду. На площади перед центром Помпиду нередко устраиваются всякие молодежные представления, танцы, дискуссии, выступают различные ансамбли, молодежь непринужденно располагается прямо на асфальте, в общем, своеобразный карнавал. А напротив, рядом – тихое скромное здание, где занимаются исследованиями в области современной музыки.
Я, конечно, пришла на встречу раньше назначенного срока. Походила, побродила, окунулась в неизвестный и интересный мир. Мне давно очень хотелось побывать в ИРКАМе, поэтому Эдисон Васильевич и назначил встречу именно здесь. Дело в том, что вход в институт закрытый, нужен специальный и пропуск, который и был выписал мне по просьбе Денисова.
Вот он появился на площади среди толпы, как всегда в своей неизменной темной водолазке, живой с горящими глазами и быстрой речью, почти скороговоркой. Эдисон Васильевич просил меня передать в Москву письма близким, (я уезжала довольно скоро, а письма раньше почтой шли очень долго и зачастую просто пропадали), по его просьбе я рассказала ему о последних московских новостях, и мы пошли в ИРКАМ. Там было несколько сумрачно и прохладно. Повсюду стояли огромные машины (компьютеры) и тихие, незаметные люди сновали вокруг. Эдисон Васильевич комментировал происходящее, но человек достаточно далекий от техники, я была просто ошеломлена увиденным, и в памяти осталось только ощущение какого то необыкновенного восторга…
Здесь следует сказать о том, что в первой половине 90-х годов я работала редактором в только что созданной, Российской телевизионной кампании, занималась музыкальными программами. И тесная дружба с Эдисоном Васильевичем, более тесная, началась именно тогда в 90-х. Появилась реальная возможность, рассказать о его творчестве, о вновь возрожденной из небытия после 59-летнего запрета деятельности Ассоциации современной музыки, президентом которой был избран Эдисон Васильевич, да и о нем самом, всемирно известном композиторе. Этим мы и занимались, создавая соответствующие музыкальные программы.
Помню ярко то, как мы, делали передачу о недавней постановке в Париже оперы Дебюсси «Родриго и Химена». А заинтересовало нас это, вот почему.
Общеизвестно, что у Дебюсси была всего одна опера, «Пелеас и Мелизанда». И вдруг обнаружилась потерянная партитура новой, правда не законченной, оперы Дебюсси «Родригес и Химена», и так случилось, что дописать оперу и частично оркестровать её, было поручено Эдисону Васильевичу Денисову. Думаю, что это было связано с тем, что Эдисон Васильевич был очень близок к французской музыке, к французской культуре, и поэтому именно к нему обратились с тем, чтобы он привел эту оперу в порядок, закончил ее и отредактировал.
И вот премьера этой оперы должна была состояться в Лионе, мы даже должны были ехать туда снимать это событие. Но, как известно, в те годы поездка в зарубежную командировку была сопряжена с большими сложностями, и мы так и не успели оформить документы. Уже после состоявшейся с большим успехом премьеры, Эдисон Васильевич согласился рассказать нам обо всем, что было связано с этим событием.
Оказалось, что опера Клода Дебюсси «Родриго и Химена» была впервые сыграна на сцене Лионской оперы 14 мая 1993 года, ровно через 100 лет после того, как Дебюсси закончил это сочинение. В течение 100 лет все исследователи музыки Дебюсси были уверены, что этой оперы нет. Все знали, что он над ней работал, но Дебюсси, при жизни своей распространял все время слух, что рукопись случайно сгорела; однажды он работал у камина, случайно толкнул ее, она упала в огонь и сгорела. Эта история вообще до сих пор полностью не исследована. Этим, очевидно, будут заниматься музыковеды, почему же Дебюсси не хотел, чтобы люди знали, что эта опера существует.
Она существовала всегда, и она была полностью закончена Дебюсси в клавире. И, конечно, как во многих рукописях, которые были недоделаны, осталось очень много фрагментов, которые Дебюсси тоже не доделаны…
Первый акт рукописи он подарил Габи Дюпон, женщине молодой, очень красивой, с которой он жил в течение 10-ти лет, с посвящением. До самой смерти Габи Дюпон первый акт находился в ее руках. Второй и третий акт смог потом найти Альфред Корто, пианист, который и собрал все, что написал Дебюсси. И перед своей смертью Альфред Корто продал рукопись «Родриго и Химера» американскому коллекционеру, миллиардеру Роберту Леману, в руках которого эта рукопись и находится до сих пор. Он её потом положил в Нью-Йоркскую библиотеку, и долго жила версия, что рукописи нет, что она сгорела, ей долго вообще никто не интересовался, этой оперой.
И лишь в начале 80-х годов прошлого века английский музыковед Ланген Смит поехал в Нью-Йорк, нашел эту рукопись в библиотеке, добился разрешения, чтобы снять с нее фотокопию и сделал первую расшифровку. Примерно в 1991 году к Эдисону Васильевичу обратились французы, это была фирма Эрато, пластиночная, издательство Дюран и Лионская опера с просьбой оркестровать и доделать эту оперу Дебюсси.
Эдисон Васильевич с радостью согласился сделать эту работу. Она отняла у него очень много времени. Полтора года, как он говорил «плотной работы», то есть ничего другого кроме этой оперы он не писал. Вначале он вживался в музыку, то есть ему нужно было долго играть за роялем, вслушиваться в неё, местами ему трудно было понять, какая здесь гармония, какая нота написана, и только, когда он уже долго её играл, вслушивался, постепенно все становилось на свои места. Он практически ничего не менял, а просто, где было Дебюсси что-то не дописано, старался дописать, как будто продолжить его мысль и везде соблюдал те правила игры, которые Дебюсси сам здесь ввел.
Постановка оперы в Лионе показала, что эта музыка огромной выразительной силы и, что опера очень сценична. И, кстати говоря, она была прекрасно поставлена. Очень хороший был выбор актеров. Отличным было решение пригласить режиссером Джоржа Леводана, потому, что модернизм, довольно распространенный в Европе, при постановке опер нарушает и разрушает музыку. Постановки становятся бесцветными . Здесь же постановка была тонко продумана в отношении цвета и света. Вся режиссура Джоржа Левадана настолько соответствовала музыке Дебюсси и сам он настолько оказался музыкален, что, по мнению Эдисона Васильевича, выбор режиссера был оптимальным.
Очень повезло и с дирижером. Кент Наган – один из лучших дирижеров в Европе. Он работал замечательно, не только с оркестром, но и с хором и с солистами. Когда он впервые взялся работать с хором, то через два дня хор было не узнать, просто замечательный дирижер.
Самое главное из того, что Эдисон Васильевич хотел сделать, это ничем не разрушать язык Дебюсси. И это была не стилизация под Дебюсси, просто он старался сохранить все, что Дебюсси написал сам. Там, где автор, что-то не доделал, Денисов делал маленькие добавления, которые не усложняли язык Дебюсси. Ни дирижер, ни режиссер не замечали грань, где кончается музыка Дебюсси и начинается музыка Эдисона Васильевича. Никто. Он специально спрашивал, в частности Нагана. Никто не мог ему показать в каком акте идет уже не Дебюсси. Это, для Денисова было самым главным. Эдисон Васильевич хотел просто сделать так, чтобы люди, которые придут в оперу чувствовали, что все сделал сам Дебюсси, что опера Дебюсси была написана им самим от первой и до последней ноты.
Летом 1994 года Эдисон Васильевич закончил свою Вторую камерную симфонию, одно из самых для него важных сочинений. В один из августовских субботних дней с утра должна была состояться очередная запланированная телевизионная съемка с участием Эдисона Васильевича, а во второй половине дня, репетиция этой новой симфонии с ансамблем современной музыки. Телевизионная съемочная группа собралась к 11 часам утра, и мы ждали Эдисона Васильевича…
Но он не приехал в назначенный срок, не приехал и позже. Ни через час, ни через два. Некоторые стали высказывать свое недовольство, как же так? Я же была уверена, случилось, что – то очень серьезное. Он не мог просто не приехать – это был чрезвычайно пунктуальный обязательный человек, и если он сказал, он сделал, так во всем. И именно поэтому, я была уверена в том, что случилось что-то чрезвычайное. Вечером я начала звонить домой к Эдисону Васильевичу и его сын Митя рассказал мне страшные подробности того, что произошло.
В тот день Эдисон Васильевич ехал к нам на съемку к 11 часам из подмосковной Рузы, где он любил отдыхать в доме творчества композиторов. В сторону Москвы шоссе было совсем свободно. Навстречу же двигался плотный поток московских дачников. Неожиданно из этого потока выскочил на встречную полосу движения один из автомобилей и прямо в лоб столкнулся с машиной Эдисона Васильевича. Произошла страшная автомобильная авария. В ужасном состоянии, между жизнью и смертью, Эдисон Васильевич оказался в местной Рузской больнице.
В дальнейшем события разворачивались таким образом, что надеяться на помощь в Москве оказалось бессмысленным и безнадежным. Были повреждены многие внутренние органы. Российская медицина оказалась бессильна. И вот тогда, по личному указанию президента Франции Жака Ширака, с которым Эдисон Васильевич подружился еще тогда, когда Ширак был мэром Парижа, в Москву был послан специальный реамобильный самолет, предназначенный для перевозки очень тяжелых больных. Вот на этом самолете Эдисона Васильевича в бесчувственном состоянии и перевезли в Париж, в госпиталь, в котором спасают от смерти и лечат только героев Франции.
Около двух месяцев он находился в состоянии комы и когда вышел из него то был удивлен и поражен, когда ему сказали, что он в Париже. Здесь Эдисона Васильевича, буквально, собрали по кусочкам, и смогли поставить на ноги. Французские врачи сделали все возможное, чтобы это произошло. Потом его перевели в другой госпиталь в пригороде Парижа, где он проходил долечивание и реабилитацию.
Поздней осенью 1994 года я опять прилетела по делам в Париж и, конечно же, созвонилась с женой Эдисона Васильевича – Катериной. Ей приходилось в ту пору очень непросто. Две маленьких девочки, которые требовали постоянного внимания, непривычная обстановка совсем незнакомой страны, не вполне устроенный быт. А Эдисон Васильевич в госпитале и навещать его приходилось вместе с детьми, так как оставить их было не с кем, а нанимать няню – очень дорого.
Я предложила Катерине помощь. Она согласилась. Однажды попросила погулять с девочками, чтобы она могла съездить по необходимым делам. В другой раз, 12 ноября я поехала навестить Эдисона Васильевича в госпиталь. У него была отдельная палата. Чувствовал он себя плохо. Еще и потому, плохо, что он, человек исключительно живой, темпераментный и подвижный был прикован к больничной койке.
Недели через две Денисова перевели в другой госпиталь в Перси, для реабилитации. Это достаточно далеко от Парижа. (По парижским понятиям полтора часа в один конец – это много). Здесь я навестила его 24 ноября.
Эдисон Васильевич написал письма и просил передать в Москву. Старался бодриться, но видно было, что ему нелегко. Говорил, что во всю работает, очень много пишет но, в общем, это для него трудно. Самое главное – не пострадала после аварии его голова и поэтому-то много работает. На столике лежали листы партитуры. Он рассказал, что ему заказали написать третий акт оперы Шуберта «Лазарь».
Это очень интересная и необычная история. Шуберт написал два акта оперы «Смерть Лазаря» и «Уложение во гроб», после чего узнал, что смертельно болен и не стал писать третий акт «Воскрешение Лазаря». Эдисон Васильевич говорил, что очень трудно сделать ему такую большую работу, написать примерно час музыки и не подражать Шуберту и в то же время, чтобы зритель, прослушав два акта, не ушел домой сказав: «А, там Денисов начался…»
Кроме того, Эдисон Васильевич работал в госпитале и над музыкой к спектаклю Юрия Любимова «Вишневый сад» и сказал тогда, что А.П.Чехов – из всех русских писателей самый близкий ему духовно.
Еще одна последняя встреча в Париже с Эдисоном Васильевичем состоялась 20 марта 1995 года. Денисов позвонил накануне мне и пригласил к ним на завтра в гости, просто сказал, приходите к нам завтра в гости. Я с радостью согласилась. Французское государство выделило Денисову квартиру в Париже с 50% оплатой, (квартиры в Париже в ту пору были очень дороги, хотя теперь москвичей этим не удивишь) не в центре города, но у метро. Периодически, Денисову было необходимо ложился в госпиталь, но в основном жил он дома с семьей – женой Катериной и двумя дочками.
В назначенное время я приехала, нашла эту квартиру в новом многоквартирном доме. Квартира оказалась довольно тесной, маленькая узенькая кухня, небольшая детская, гостиная – столовая, из нее вход в кабинет. Там стоял большой рояль с открытой крышкой, кругом повсюду нотные листы. И неподалеку, маленькая спальня.
Совершенно неожиданно для меня оказалось, что 20 марта, день рождения Катерины, и по этому поводу собрались гости. Среди них – старшая дочь Эдисона Васильевича – тоже Катя, (чтобы не путать, нарекли её «Кисой») с мужем, французским дирижером, издатель Эдисона Васильевича, господин де Дюк, ленинградский режиссер Валерий Огородников, к фильмам которого, Эдисон Васильевич писал музыку. Вот и все гости.
В тот вечер много разговаривали, пили вино, ужинали. Было очень интересно. Эдисон Васильевич ходил довольно бодро, но прихрамывал, быстро уставал. В целом же, был очевиден грандиозный скачок на улучшение самочувствия. Он много рассказывал о своих новых работах. Говорил, что очень скучает по Москве.
И вот в феврале 1996года Денисов прилетает на десять дней в Москву. Мы, конечно, встретились. Эдисон Васильевич сказал тогда, что, к сожалению, он сейчас приехал в Москву ненадолго, потому что его лечение еще не полностью окончено. Он должен 5 марта в 8 часов утра, снова ложиться в госпиталь на неделю. Но сейчас уже все в порядке. Кроме того, что он ещё ходит пока с палочкой. Просто он должен раз в две недели проходить в Париже специальные процедуры. И вот на эти десять дней было намечено очень много.
Во-первых, встреча Эдисона Васильевича со слушателями радио «Орфей». Мы организовали ее 26 февраля. И главное событие – авторский концерт Эдисона Васильевича в Рахманиновском зале московской консерватории. Он состоялся 29 февраля и прошел с огромным успехом.
Народу пришло намного больше, чем мог вместить этот зал. Сидели на подоконниках, стояли в проходах. Автора вызывали много раз, исполнители были в ударе и выступили замечательно. Программу концерта Эдисон Васильевич составлял сам и очень тщательно. В концерте прозвучали только премьеры. И мировые и Московские.
Тогда впервые в Москве прозвучали «Точки и линии» для двух фортепиано в 6 рук. Кроме того – Соната для саксофона и виолончели, Трио для флейты, фагота и фортепиано. Архипелаг снов – три романса на стихи Жана Мае, для сопрано, флейты, вибрафона и фортепиано. Эти сочинения были написаны уже после аварии и прозвучали впервые…
В 1970-м году Эдисоном Васильевичем была написана первая после обучения в консерватории пьеса для оркестра «Живопись». И это не случайно, и не только потому, что была посвящена его другу, замечательному художнику Борису Бергеру. Но и потому, что для Денисова живопись играла важнейшую роль в жизни. Он не раз говорил, что как композитор он, пожалуй, больше научился у художников, чем у его коллег – композиторов:
«Каждый человек должен пройти определенный период экспериментирования. Он может быть коротким или длинным. Но если ты ничего не ищешь, то ничего не сможешь найти. Десять лет после консерватории были моими годами поисков. Я не писал ничего крупного, только маленькие пьесы для маленьких ансамблей. Очень много анализировал музыки, много читал и слушал для того, чтобы понять, какое место я должен занять в музыкальной жизни, определить стиль и язык, которым мне легче и нужнее всего говорить».
И, наконец:
«Красота – одно из самых важных понятий в искусстве. В наше время у многих композиторов ощущается стремление к поиску новой красоты. При этом речь идет не только о красоте звучания, которое не имеет ничего общего с внешней красивостью. Имеется в виду красота мысли, в том смысле, в котором она понимается математиком, или как ее понимали Бах и Веберн …»
Для Специального радио
Май 2006
Фото из архива первой жены Э.Денисова, Галины Григорьевой
