В середине 80-х продвинутая молодежь постоянно спорила о том, что круче: питерский рок или московский? Сейчас это настолько не актуально, что даже трудно себе представить, что это был о ч е н ь важный вопрос. Подобно древнегреческим городам, оспаривавшим право называться родиной Гомера, москвичи и питерцы пытались доказать, что именно в их городе возникла первая рок-группа. Было в ходу даже такое словосочетание как «рок-столица», которой в то время для большинства меломанов был Ленинград с его знаменитым рок-клубом.
Однако в Москве зародилось некое новое движение – «московская новая волна». Менее популярная в массах, московская альтернатива высоко ценилась интеллектуалами и знатоками за оригинальноcть, эстетический нонкомформизм и радикализм. Москвичи называли питерский рок «пэтэушным», питерцы же недолюбливали пресловутую московскую «смурь». Но на самом деле питерские музыканты становились известными исключительно после успешных концертов в Москве, а самые мощные и многочисленные концерты московских групп старой формации (типа МАШИНЫ ВРЕМЕНИ и ВОСКРЕСЕНИЯ) происходили на ленинграских стадионах. Горячие споры о приоритетах Москвы и Питера способствовали развитию рок-туризма. Поехать в другой город на какой-нибудь рок-концерт было очень престижно, особенно среди студентов. Ленинградцы дневали и ночевали в Москве, москвичи же предпочитали отправляться на уикенд на концерты ленинградского рок-клуба. Об одном таком путешествии, имевшем место осенью 1985 года у меня осталось особенно яркое впечатление…
Мы хорошо знаем имена широко разрекламированных «легенд» и «динозавров» русского рока, но, на самом деле, существует большое количество людей, которые, не являясь музыкантами, внесли в историю этого самого рока не меньший вклад чем сами динозавры. Один из таких людей – ленинградец Сергей Фирсов. С Фирсовым я впервые встретился в 1985 году на вечеринке по поводу выступления новой группы АЛИСА. Он познакомил меня с Сергеем Жариковым, Кириллом Миллером, Жанной Агузаровой, Леней Федоровым, Виктором Цоем, Сергеем Курехиным, Егором Летовым, Настей Полевой и еще с огромным количеством творческих людей того времени.
Осенью 1985 года Фирсов работал проводником в фирменном поезде №29 и часто подвозил музыкантов из одной культурной столицы в другую. Как-то по Москве пронесся слух, что в питерском рок-клубе состоися концерт лауреатов последнего рок-фестиваля. Все желающие посетить Ленинград обратились, естественно, к Серёге Фирсову. Тот никогда никому не отказывал, и к вагону в назначенное время подошли: С.Курехин, К.Кинчев, Ж.Агузарова, С.Жариков и еще человек 15 различных музыкантов. Свободных мест в вагоне Фирсова было совсем мало, и основную массу народа он затолкал в купе проводников. На каждой полке оказалось по три-четыре человека, в багажном отсеке поместилось еще четверо. Все тут же, не дожидаясь отхода поезда, достали портвейн, и – началось веселье… В купе неожиданно входит Агузарова (тогда она звалась Ивонной Андерс) и говорит:
– Вы знаете, кто я? Быстро освободите мне отдельную полку! Вот эту!!!
– А кто ты такая?
– Я… я – з в е з д а !
– Да ты не звезда, ты – п..да!
Все громко захохотали и, неожидавшая такой реакции, Жанна стремительно выскочила из купе. Через пару минут приходит Кинчев :
– Ивонна забыла у вас тапочки и боится идти их забирать. Попросила меня… Вы уж девчонку-то не обижайте!
Агузарова была в то время чрезвычайно популярна. Она уже спела с БРАВО «Кошки» и другие хиты. Их мини-альбом быстро стал, что называется, «культовым». Она успела отсидеть год в тюрьме (ходила версия, что в дурдоме) и любила демонстрировать тонкое знание тюремного слэнга. Но в фирсовском купе было достаточно людей, которые также считали себя «звездами», и нахамить самой Ивонне Андерс было своего рода особенным кайфом…. Кстати, там же находились и музыканты группы ДОКТОР, которые своей известностью во многом были обязяны тому обстоятельству, что именно их альбомом был добит двадцатиминутный шедевр БРАВО. Впрочем, уже в 1986 году всем стало ясно, что БРАВО – конформисты и коньюнктурщики и чрезвычайно далеки от традиционных ценностей истинного рока. Агузарова, вовремя покинув этот коллектив, во многом сохранила статус рок-звезды. Органически не способная идти ни на какие компромиссы, она всегда поступала так, как ей самой хочется, даже если это было выгодно с чисто финансовой стороны. Кому-то это и сейчас кажется безумием, как безумием может показаться жизнь Петра Мамонова или Романа Суслова в деревне. Это мудрость людей, желающих прожить именно собственную жизнь, по собственному сценарию. БРАВО же свободно ассоциируется с «группами» типа ДОКТОР ВАТСОН; Агузарова бесконечно далека от подобных сравнений.
…Неутомимый Фирсов долго распределял людей на свободные места по разным вагонам поезда. Всем было весело – портвейн не кончался! Я отправился на поиски Сергея Жарикова, который устроился лучше всех: в отдельном купе он вёл с Курехиным неторопливую беседу о русском радикальном консерватизме, о Константине Леонтьеве, Н.Я.Данилевском и Победоносцеве; о КГБ – как главном инициаторе рок-движения; о «провокации», как основе всякого истинного творчества и т.п. Сергей Курехин, как и Жариков, был чрезвычайно просвещенным человеком и искренне интересовался самыми разными вещами – в том числе и философией. У него была огромная коллекция книг, и предмет любого спора он знал основательно и подробно. Очень редкий человек среди питерской рок-тусовки.
Утром на вокзале нас встретил Леша Вишня – музыкант и звукорежиссер, совершенно безвозмездно записавший, в частности, большинство альбомов КИНО и альбом ДК. Леша постоянно продюсировал новые проекты, достаточно необычные для традиционного советского рока. Это была странная смесь попсы и панка. В его проектах, например, участвовали – выдающийся русский панк Свинья и очень талантливая певица Терри.
Под руководством Cherry мы всем скопом отправились на квартиру к извесному художнику Кириллу Миллеру, который тогда жил рядом с Московским вокзалом. По дороге все долго и оживлённо обсуждали, в какой пивняк отравиться вечером – в «Жигули», «Петрополь» или «Пушкарь»…
В Москве цивильных пивных было мало, и ленинградские пивные пользовались особенной любовью. В Москве пивные были стоячие, и пиво наливалось из автоматов по 20 копеек за кружку. Но долго там находиться было довольно мучительно, да и дизайн этих заведений был идентичен дизайну общественных уборных – белая кафельная плитка, все заблёвано, покрыто рыбьей чешуей и обрывками газет; чудовищный запах мочи и куча спившихся существ. Питерские же пивные были уютные, с официантами и длинными деревянными столами, с приличной и недорогой закуской. Хотя само пиво в Ленинграде было сомнительного качества и со специфическим привкусом, но это было, конечно же, совсем не главным: ведь, совершенно не напрягаясь, в питерской пивной можно было незаметно просидеть пять-шесть часов в большой компании – среди таких же, как ты, «интеллигентных» людей…
Кирилл Миллер жил почти рядом с вокзалом. У него была огромная обшарпанная квартира –типичная полувыселенная питерская коммуналка. Посетить Миллера означало фактически посетить его личный музей. Собралось человек сорок. Мы плавно влились в ряды питерских тусовщиков. Кругом висели картины – причудливая смесь Босха, коммунистического гиперреализма времен позднего Сталина и рок-аттрибутики. Часто это были лики известных питерских рокеров и тусовщиков, изображённых в парадоксальных ситуациях и помещённые в разный исторический и культурный контекст, – весело и иронично.
Степенный бородатый хозяин расхаживал в ярком восточном халате, гости пили чай, кто-то продолжил развлекаться портвейном. Заговорили о самом интересном и сокровенном тогда в «рок-сообществе» – о кэ гэ бэ ш н и к а х . Тогда было очень модно, за глаза конечно, всех подозревать в связях с КГБ. Мне эта тема уже порядком надоела и, вспомнив ночную беседу с Жариковым и Курехиным о перформативных методах и целях провокации, я неожиданно заговорил о «несправедливо недооцененной пользе КГБ для государства и его граждан», но в первую очередь для отечественной рок-музыки в том смысле, что если бы КГБ не стало, то и русский рок перестал бы быть общественно значимым, поскольку моментально исчезла бы его «революционность». Наступила гробовая тишина, и все стали как-то стремительно расходиться. Лишь один только Жариков хитро и загадочно улыбался. Вдруг выяснилось, что и с билетами в рок-клуб большие проблемы: Фирсов долго извинялся – кто-то ему обещал, ну и подвел, и т.д. Мне он билет все-таки достал, а большая часть приехавших «гостей», – потусовавшись на ул. Марата (около клуба), – безо всякого сожаления отправилась в ближайшую пивную.
Вдруг ко входу в клуб подъезжает шикарная машина, из которой выходит А.Б.Пугачева и всесоюзный мушкётер Михаил Боярский. Их торжественно встречает Артемий Троицкий, бывший тогда негласным PR-агентом всего советского рока и осуществлявший контакты как питерских, так и московских (в основном, конечно, первых) музыкантов с Западом и отечественной «элитой». Тусовка агрессивно зашипела: что здесь делать этим совкам эстрадным, пусть поют для своих колхозников! Посыпались всякого рода «шуточки».
Пугачева тогда для многих была символом торгашества и безнадёжно престарелой теткой. Когда же это тотальное торгашество победило в 90-е, она «неожиданно» помолодела и стала опять очень актуальной для миллионов счастливых обладателей ваучеров: смотрите – рок-н-ролл уже давно мертв, а эти эстрадные австралопетеки опять, как новенькие! Здесь, правда, есть какая-то мистика… И колдовство. Почему они так страшно любят казаться «молодыми», ведь мы были еще детьми, когда они уже вовсю насиловали нас своей музыкальной кашей с экранов телевизоров?
В средневековье Пугачеву, Валерия Леонтьева и многих других непременно бы сожгли, ибо их «вечная молодость» есть ни что иное, как прямое свидетельство связей с дьяволом…
Поскольку рок в 80-е был очень моден и собирал стадионы, эстрадники быстро понадевали кожаные куртки, сели на модные мотоциклы и взяли в руки электрогитары. Пугачева, помниться, тоже затусовалась с поп-«рокерами» – Виктором Зинчуком и Владимиром Кузьминым, а позднее – с Гариком Сукачёвым, «Серьгой»-Галаниным, Скляром. и другими мегазвездами русского рока. И вот, что удивительно: рокеры эти уже престарелые дядьки, а Алла – всё такая же молодая…
…Концерт в рок-клубе состоял из двух отделений. В первом играли ДЖУНГЛИ, которые были чрезвычайно техничны и оригинальны. В те годы это было большой редкостью. ДЖУНГЛИ играли сложную инструментальную музыку. Мне их музыка очень понравилась и, как позже выяснилось, она понравилась и Пугачёвой. Она даже пригласила Отряскина к себе в группу, но – он сразу же (разумеется!) и безоговорочно отказался. В дальнейшем он уехал в Америку и сделал там неплохую музыкальную карьеру.
Во втором отделении играла Главная группа ленинградского рок-клуба – скучнейший и приторнейший акустический АКВАРИУМ в очередном своём «новом» составе: бесконечная череда одних и тех же гармоний и слов, томные скрипки и романтичные флейты, приятно блеющий голос. Удивительно, но вся эта неспешная и, казалось, вялая музыка в Ленинграде почему-то называлось «роком»… Производимый ею эффект, правда, напоминал эффект сладкого домашнего вина: вначале очень вкусно, но чуть позже становится приторно и очень хочется спать, а если перепьешь – страшно болит голова и хочется поскорей прочистить желудок. Чтобы не уснуть, мы с Димой КутергинКутергиным (руководителем группы ДОКТОР) отправились в буфет, где встретили Жарикова, Фирсова и много других людей, тоже, видимо, отдыхавших от романтической музыки АКВАРИУМА.
Рок-клуб располагался в старинном Доме культуры: антураж 19 века – золотые канделябры и огромные хрустальные люстры. С другой стороны, – прекрасный просторный буфет со старинной мебелью, где – с потёртыми рюкзачками за плечом – куча, приехавших со всей страны автостопом, полубомжующих рок-тусовщиков шумно обсуждали музыкальные проблемы «Питера». И тут же солидные комсомольцы в пиджаках, будущие бизнесмены и демократы города-героя. В целом картина была странная, но такова была суть региональных рок-клубов эпохи «перестройки», где молодые хиппи-бомжи мирно уживались с лучшими образцами советской молодежи. К вечеру надо было идти на вокзал за билетами в Москву. По дороге мы встретили басиста группы ДОКТОР – Сергея Сулейменко. Он восторженно рассказывал, как его свинтили в ментовку, и он сидел там целых три(!) часа в одной камере с музыкантами КИНО и ТЕЛЕВИЗОРА. Ещё бы: попасть в милицию тогда и просидеть там несколько часов равнозначно общественному признанию и было фактической рекламой для группы, а если же винтёж на всю ночь и прямо на концерте, то на следующий день вся тусовка только об этом и будет говорить, и группа может легко взобраться на пик популярности.
В поезде мы традиционно ругали Питер и питерский рок, хвалили питерские пивные и снова пили портвейн: «Какое же всё же говно этот их АКВАРИУМ… такая скука… да и весь их рок… говно… А КИНО…сопли какие-то… Нет, у нас лучше…У нас ДК, ЗВУКИ МУ, у нас «концептуализм»…» Незаметно все уснули. На утро нас уже ждала Москва…
Противостояние Питера и Москвы имело под собой ряд оснований, хотя и было, в основном, надуманным. Ленинград занимает уникальное – серединное – место в русской культуре в том смысле, что этот мир не был ни столичным, ни провинциальным. В ленинградском рок-клубе наблюдалась исключительная сплочённость, что очень характерно для провинциалов, но никогда не было провинциальной зависти при тайном поклонении всему «столичному». И, главное, ленинградцы никогда не ругали «своих» при посторонних. Сам по себе отбор в «свои», конечно же, был дилетантским и донельзя провинциальным, но они постоянно держали марку рок-клуба, в то время как москвичи были в вечном раздоре и борьбе амбиций. Но и тех, и других как-то тянуло друг к другу, и «культурный обмен» в рок-тусовке 80-х был очень интенсивным.
Питер тяготел к «стадионной» эстетике: Герой и Толпа. Масса диким криком приветствует своих кумиров… В Москве же процветал иронический и «провокационный» подход. В 80-е у нас не было героев прямого действия, героев-революционеров или каких-то там заоблачных отстранённых романтиков. Никто не хотел подражать МАШИНЕ ВРЕМЕНИ, которая уже тогда считалась безнадёжно устаревшей. И Петя Мамонов, и Вася Шумов и даже Гарик Сукачев – были анти-героями. Даже их наигранный романтизм носил какой-то патологический и безумный оттенок. Московские песни 80-х редко можно было исполнять от первого лица и под гитару в душевной компании. Зато было много аранжировочных и чисто инструментальных, стилистических инноваций, много экспериментов и поисков чего-то принципиально нового и свежего. Даже шоу московских групп тех лет имели явный экспериментальный оттенок. Вспомним Мамонова на концертах, гнилое мясо ВЕЖЛИВОГО ОТКАЗА, странные образы Алексея Борисова или Юрия Орлова… Основная питерская тема – это человек в некоей заданной внешней среде. Ему, как правило, плохо живётся. Кончились деньги, портвейн и сигареты, но он и ему подобные – это такие же простые парни, как и вон те лохи из соседнего подьезда, но в целом они симпатичные ребята, и им, по любому, всё ништяк. Всё происходит на уровне элементарных жизненных обстоятельств, стандартных внешних реакций. Внутренние мотивы почти отсутствуют.
Московская «новая волна» 80-х ищет свою проблематику глубже, в экзистенциальных глубинах подсознания. Основная тема здесь – абсолютная р е а л ь н о с т ь того бреда и абсурда, который проистекает из темных источников нашего Я и объективируется вовне. И пусть в изобилии будут деньги, сигареты, женщины и французский коньяк, бред этот не рассеется, и московский альтернативный герой никогда не станет самодовольным симпатягой спортивного вида, – в модном прикиде, поющим о любви и цветах. Достаточно послушать ЗВУКИ МУ, ДК или ЦЕНТР и сравнить их с КИНО, ЗООПАРКОМ или АКВАРИУМОМ, чтобы понять разницу в подходе к творчеству.
Цой вполне мог бы стать поп-певцом, иначе совершенно не понятно его тесное сотрудничество с Юрием Айзеншпицем. Всё явно двигалось к чему-то вроде Влада Сташевского и певицы Жасмин. Вряд ли Цой продолжал бы требовать «перемен». Гребенщиков уже тогда начал превращаться в респектабельного барда с модной бородкой. От былого битничества и психоделии ранних альбомов не осталось и следа. Просто бизнес, просто производство профессиональной музыки. Сплошная внешняя мотивация. Рок-герои в массе своей оказались банальными конформистами, степенно перешедшими из контркультуры в шоу-бизнес. Именно за это, и вполне з а с л у ж е н н о они получили ордена и почетные звания от властей.
Еще несколько моментов. Питерцы всегда мало интересовались технологиями и музыкальным хозяйством в целом. В отличие от Москвы они редко обсуждали достоинства и недостатки музыкальных инструментов. Когда Джоанна Стингрей подарила рок-клубу драм-машину Ямаха ДХ 11, то ей пользовались все группы, не меняя ничего в звуке, который был очень узнаваем, и везде был одним и тем же. Даже пользуясь простым эквалайзером, можно было значительно поменять звучание, но в Ленинграде эти вещи ни кому не показались нужными, и они всегда использовали драм-машину «в её первозданном виде». И еще был такой ужасный синтезатор Корг Поли 800 с отвратительно попсовым звучанием и скудным набором тембров, распозноваемым с первой же ноты. Так вот, если прослушать записи всех известных ленинградских групп (АКВАРИУМ, АЛИСА, КИНО и др.) с 1985 по 1987 год, то там везде одни и те же барабаны, и один и тот же синтезатор. Это говорит о том, что звук и инструментальная составляющая музыки их мало волновала. Другое дело «драйв», сценическая подача, имидж, тексты. В питерской тусовке вообще отсутствовал интерес к чисто инструментальной музыке, что возмещалось постоянным плагиатом: зачем что-то сочинять, если можно «процитировать» западный хит и придумать к нему русские слова, полностью отражающие смысл оригинала?
Блестящим исключением здесь был Сергей Курехин. Все музыкальные изыски раннего АКВАРИУМА и яркие экперименты ПОП-МЕХАНИКИ совершенно не нашли никакого продолжения в питерской рок-традиции. Второе исключение – АУКЦЫОН. Это очень странная и нетипичная для питерского рок-клуба группа.
В Москве тоже существовало очень сильное «провинциальное» лобби, которое контролировало бОльшую часть подпольных рок-журналов и занималось организацией концертов. Культивируя и обоготворяя все питерское и провинциальное, они, мало что понимая в современной музыке, терпеть, разумеется, не могли московских альтернативных групп. Рок-н-ролл для них был символом странно понимаемой «демократии» и «борьбы с режимом». Все, что выходило за узкие рамки их «революционной» секты, они предавали анафеме и злобно травили. Особенно они ненавидели все интеллектуальное, все экспериментальное, все неоднозначное. Если на концертах публика что-то освистывала и не принимала, то этого было достаточно для планомерного выживания якобы «непопулярного» коллектива из сознания «масс». Психологически «рок-революционеры» были изумительно похожи на большевиков 20-х годов, методы и стилистика их поведения была совершенно большевистская. И эти люди – по комсомольской линии – встали во главе «рок-лаборатории». И – началось: «письма общественности», взаимная травля различных тусовочных кланов и прочая чушь, которая во вкусе как узколобых чиновников, так и подпольных борцов «за чистоту стиля». Часто приходилось доказывать очевидное – эстетическую состоятельность НИКОЛАЯ КОПЕРНИКА, ЦЕНТРА, НОЧНОГО ПРОСПЕКТА, ДО МАЖОРА и других групп по отношению к совершенно вторичным и подражательным группам пропитерской ориентации. Группе ДК вообще тихо и без лишнего шума перекрыли кислород.
Во имя абсолютных(?) ценностей так называемого «советского рока» часто неоправданно задвигали недостаточно «героичных» и визуально не шибко «крутых» музыкантов, которых интересовала музыка как таковая, а не бурные реакции, заполненных полудебильными и полупьяными тусовщиками, залов, и возводили на пьедестал тупизм и серость, которые в последствии окрестили точным термином «говнорок». В результате лучшие группы ушли в центр Стаса Намина (Стас исходил из эстетической ценности групп и сумел создать хорошие условия как для вышеуказанных групп, так и многих других, обеспечив всех репетиционными комнатами и постоянными концертами) или в другие места, а рок-лаборатория, – превратившись в отстойник вторичной и эстетически примитивной музыки, – медленно развалилась. Но и питерский рок-клуб развалился тоже; и ленинградский рок, как былое братство музыкантов и некий особый стиль жизни так и остался в памяти поколения 80-х лишь красивой легендой.
Попсовая контрреволюция меркантильных 90-х окончательно похоронила «героический» русский рок, который, вполне возможно, скоро возродится в новых формах и под каким-то другим названием. Появился коммерчески успешный русский поп-рок, мало что имеющий общего с роком 80-х. Путешествие из Москвы в Петербург стало менее заманчивым, чем из Петербурга в Москву. Рок-туризм, к сожалению, естественным образом сошёл на нет, и никого уже так сильно не волнует в вопрос о тайных кэгэбэшниках в рок-движении; о том, откуда пошёл русский рок и какой рок круче – московский или питерский. Прошла очередная эпоха, и наступила другая, а за ней грядёт следующая.
Все в порядке вещей…
Для Специального радио
