Выполнив обязательства перед Партией и Правительством, которые всем этим меня снабдили, а именно: быстренько обеспечив культурный досуг рабочей и учащейся молодежи по выходным, я взялся за дело, которое в дальнейшем очень не понравилось ни Партии, ни Правительству – до такой степени, что они даже попытались отправить меня в тюрьму. Я начал исполнять с «Жар-птицей» свои песни, постепенно превращая их в основу репертуара.
Надо сказать, в середине 70-х прошлого века я был практически единственным музыкантом в Дубне постоянно сочинявшим песни: у меня их было что-то около 150. Некоторые из них знали и исполняли многие группы в Москве («Красные дьяволята», «Кентавры», «Окна», первый состав «Цветов»), играли их и в других городах. Но во времена СССР такое низовое инициативное творчество не считалось достоинством – скорее, я был белой вороной, видной издалека не только поклонникам, но и надзирающим органам. Сочинять имели право только члены Союза Композиторов. Правда, 95% из того, что они сочиняли, никто никогда не слушал, деньги им платило государство: сочинил оперу – получи гонорар. Поставили твою оперу в областном театре драмы и комедии города Устьжопинска – вот тебя медаль.
То же, что предлагалось тогда в качестве «образца» профессиональными ВИА, «советскими композиторами» и сборниками, выпускавшимися специально для коллективов художественной самодеятельности, меня совершенно не устраивало. Это были даже не «Запорожцы» по сравнению с «Мерседесами», за которых мы считали группы уровня Beatles и Led Zeppelin а, скорее, ослиная моча по сравнению с шотландским виски: цвет тот же, но вкус и крепость отличаются до тошноты.
Были и исключения: некоторые вещи «Веселых ребят», «Цветы», музыкальные постановки в «Ленкоме». Фурор произвел Тухманов своим альбомом «По волне моей памяти». Стихи были великолепны на фоне той серости, которая царила на официальной сцене (и царит еще больше сейчас), аранжировки изысканны, а голоса вокалистов – свежи. Правда, когда я из любопытства подобрал гармонии всех песен, оказалось, что в основе – тот самый навязший в ушах классический квинтовый лад с «тремя аккордами», просто оригинально поданный. Думаю, Тухманов поступил так намеренно, в расчете на максимальную аудиторию.
Я записал на магнитофон свои старые и новые композиции, которые считал наиболее интересными и пригодными для исполнения новой группой. (Запись, кстати, сохранилась). Потом ежедневно приходил и подбирал под фонограмму отдельные партии – баса, второй, гитары, вокала и т.д. А вечером, когда ребята приходили на репетицию, пробовал и шлифовал свои наработки уже с ними. Содержание песен было незатейливым, но в те времена смысл был не так важен, главенствовала форма – именно ее необходимо было утвердить на сцене в противовес инфантильной и скучной «советской эстраде».
Вокал, мелодия рассматривался просто как дополнительный инструмент, который необходимо было наполнить рок-н-ролльной экспрессией. В начальный период развития рок-музыки в СССР такой подход был характерен для всех групп без исключения. Лично я обращал внимание скорее на поэтическую технику – ритм, фонетику, образность – чем на содержательность. И никакой антисоветчины года до 1979-го.
…Еще когда я служил срочную в полку ПВО, где был командиром антенного расчета, ко мне в подчинение на целый год попал Николай Крыщук, работавший до армии редактором отдела журнала «Звезда». (Сейчас он – известный литературовед и критик.) Когда мы подружились, и я рискнул показать ему свои тексты, он разгромил их в пух и прах, а потом взялся за мое литературное воспитание. Конечно, он не принимал во внимание то, что просто стихи и песенные тексты отличаются хотя бы по предназначению – Коля долбил меня как не очень сведущего в настоящей литературе автора с потугами, часто переходящими в графоманию. Я всерьез засел за теорию и практику литературы, часто используя то, что ему раза два в месяц присылали из журнала – критику, стихи начинающих авторов, свежие сборники и т.д.
Результат этих бдений оправдал себя в тот момент, когда я сразу после демобилизации, сходу, сдал на «5» литературу на подготовительное отделение филфака МГУ, причем, по Шолохову. Правда, успешно завалив там же английский, отыграться я смог только на следующий год, легко поступив на редакторский факультет московского «Полиграфа».
До встречи с Крыщуком я был чистым «технарем» с неплохой математикой и физикой. Но музыка и литература стерли в моей голове все нелинейные уравнения, которые там еще болтались, и я стал отпетым гуманитарием. Правда, у меня и в мыслях не было работать после окончания ВУЗа по специальности: уже тогда я понимал, что с текстами в рок-н-ролле будут трудности, и мне хотелось – и формально, и неформально – считаться профессионалом в этой области.
Я был наивен: если Партия и КГБ скажут: «Ату его!» – никакой диплом не поможет.
И не помог.
Постепенно, по одной-две в месяц, мои песни стали пополнять репертуар «Жар-птицы». Когда их в репертуаре накопилось довольно много, я решил легализовать свои опусы, т.е. официально, с печатью, получить право на их публичное исполнение. Надеялся я на то, что учусь в профильном ВУЗе и еще на то, что худручка ДК «Октябрь» Галина Дмитриевна Теленкова обожает Франсуазу Саган – тогда это был некий знак: «свой». Но, как говорится, фиг удалось. Причем, на самой низшей стадии этого непростого процесса, на уровне ДК.
Взяв мои тексты в руки, Галина Дмитриевна тут же начала наводить в них рабоче-крестьянский порядок, вычеркивая строчки, кажущиеся ей безыдейными, и требуя заменить их на пламенно-призывные в русле последних решений ЦК КПСС – ведь получается же у «Самоцветов»!
До такой степени, до степени БАМа и других трудовых подвигов советского народа я уродовать свои стихи был не готов, а значит – не получил направление от ДК в Областной Дом самодеятельного творчества для рассмотрения моих текстов уже в этой инстанции. (К слову сказать, я никогда не встречал музыкантов, испытавших в те годы радость обладания литовкой. Скорее всего, ее если и давали, то каким-нибудь кукольным театрам – от идеологического греха подальше. Через несколько лет я ее все-таки получил, но об этом – позже.) В общем, ни моя учеба, ни богемная Саган мне не помогли, а о талантливости или отсутствии таковой речи вообще не шло: тогда такое понятие было абсолютно связано с партийно-идеологическим началом, особенно – «на местах», т.е. за 100 километров от Москвы и дальше.
Некоторое время, коль скоро мои тексты стали непроходными, я пытался выйти из положения при помощи многочисленных поэтических сборников в мягких обложках, которые в изобилии пылились во всех книжных магазинах. Но или стихи оказывались очень плохими – про тракторы, комсомол и юность вождей, пантеон которых уже был переполнен – или хорошие стихи, которых было немного, никак не ложились на мою музыку. Перечитав массу макулатуры, я так и не понял, для кого это все издается. Видимо, для каких-то своих внутренних взаимозачетов между Партией, мелкими поэтами и издательствами. А настоящая поэзия, как и настоящая литература, которая все-таки существовала, на полках отсутствовала: ее скупали еще до прилавка, и мне, как студенту «Полиграфа», это было хорошо известно. Я, конечно, мог их достать, но у меня не было уверенности в том, что известные поэты захотят, чтобы их стихи исполнялись в обрамлении фуза и барабанов.
Правда, эти мои трудности не помешали «Жар-птице» играть собственные песни на танцах или выездных концертах. Там нас никто не контролировал просто из-за лени: тащится вечером в субботу в этот гитарный грохот, когда по телику четыре танкиста и собака валят эсесовцев штабелями, мало кому из руководства хотелось. Но на концертах в ДК «Октябрь» петь свое мы некоторое время не могли – я «засветился».
В 1975-м году я, Виталик Рыбаков и Дима Неустроев организовали «Клуб музыкальных встреч «Мелодии и ритмы» в том же ДК «Октябрь». Это был подвижнический шаг: нам хотелось, чтобы максимальное количество людей смогло слушать ту прекрасную музыку, которую слушали мы, чтобы рок вырвался, наконец, из узкого круга меломанов, музыкантов и фарцовщиков и победно зашагал по нашей Родине от Прибалтики до Дальнего Востока.
Заседания клуба проходили в лекционном зале ДК 1-2 раза в месяц и носили форму модного тогда устного журнала. Я выставлял аппарат, кто-то приносил хороший проигрыватель, кто-то магнитофон, парой цветных прожекторов делалась подсветка. Публика рассаживалась, и кто-нибудь из нас начинал рассказывать о группе, солисте или музыкальном течении, перемежая информацию цитатами с диска или пленки. Основательность нашего тогдашнего начинания подтверждается тем, что нам удалось даже напечатать абонемент для постоянных посетителей. И еще тем, что в зале никогда не было пустых мест.
Вот некоторые темы из абонемента:
«27 августа 1975 г. Великий маг и волшебник электрогитары. Творчество негритянского гитариста Джимми Хендрикса, США. Начало в 20 часов».
«2 декабря 1975 г. Космический рок. Творчество рок-группы «Пинк Флойд». Альбом «Обратная сторона Луны». Начало в 16 часов».
Конечно, такие темы перемежались рассказами о творчестве, скажем, Бичевской или «Песняров» – ни диссидентами, ни идиотами мы не были.
Любопытно, что никто не пытался пресечь нашу деятельность за пропаганду западной музыки. Большая заслуга в этом принадлежала Виталику, умевшему преподнести явный идеологический «неформат» в оболочке невинной комсомольской инициативы и заботы о культурном росте подрастающего поколения.
Вскоре, уже в 1976 году, безнаказанность толкнула нас на следующий рискованный поступок: мы стали издавать рукописный музыкальный журнал. Делалось это так. Где только возможно, мы добывали музыкальные журналы, выходившие за рубежом – польские, немецкие, английские, югославские. Потом с этими журналами шли к знакомым иностранцам и слезно просили их перевести статьи «для нужд советской молодежи».
Иностранцев в Дубне, в международном Объединенном институте ядерных исследований тогда работало несколько сотен. Естественно, что в командировку в Союз посылали только проверенных людей, членов местных компартий или союзов социалистической молодежи. Движимые интернациональным долгом, они убивали целые вечера на переводы с родного на русский, который обычно знали довольно плохо. Мы никогда их за это не благодарили материально, только морально: спасибо за помощь Советскому Комсомолу!
За переводы из англоязычных журналов мы засадили знакомых школьных учителей и переводчиков. Они сотрудничали с нами из чувства солидарности. Когда материалы были готовы, в пишущую машинку впихивалось максимальное количество листов, фото из журналов переснимались, множились, вклеивались в текст, а потом все это сшивалось под психоделически разукрашенную фломастерами обложку из ватмана. Таким образом, вышло десятка полтора номеров журнала «Метроном» тиражом 8-10 экземпляров, которые расходились по рукам особо приближенных меломанов.
Клуб же «Мелодии и ритмы», который позже переименовали в «Метроном», продолжал развиваться. Прошло несколько живых концертов: «Аракс» с Беликовым – Абрамовым – Шахназаровым, Александр Лосев из «Цветов». Беликов удивил меня тем, что своим очень виашным голосом хорошо пел западные стандарты, Абрамов – плотным звуком, а Шахназаров – скромностью и доброжелательностью. Покойный ныне Саша Лосев после клубного концерта дал еще один, неформальный («квартирный», как бы сейчас сказали), дома у Вали Сысоева, который иногда выручал клуб свом отличным самодельным (!) проигрывателем. Помню, что домашний концерт мы записывали т.к. потом неоднократно слушали, сразившую нас, «Лошади умеют плавать». Но эта запись, к сожалению, не сохранилась.
Были еще пара джазовых пати и «творческая встреча» с «Жар-птицей», где мы обнародовали что-то вроде оратории из моих песен.
Зимой 1976 года кому-то из нас в голову пришла идея не только слушать в хорошей компании хорошую западную музыку, но и попробовать хорошо отдохнуть в ее сопровождении. Наиболее верные посетители скинулись по трояку, закупили вино, закуску, украсили столики, и вечеринка удалась: очень громкая, ритмичная музыка, мигающий свет, зажигающий толпу ведущий, расслабленная атмосфера. Очень быстро эта спонтанная форма существования клуба стала наиболее популярной. Так появилась первая в Дубне, и, возможно, в СССР, дискотека, ей оставалось только переместиться на большой танцпол, что вскоре и произошло.
…В 2000 году, когда вторая Чеченская война была в самом разгаре, я показал по местному телеканалу, где числился главным редактором («Полиграф» все-таки пригодился), передачу из цикла «Без комментариев». В ней без всякого «закадра» в течение 20 минут демонстрировались эпизоды еще 1-й войны, снятые стрингерами, операторами западных телекомпаний и самими боевиками. Это были страшные кадры: трупы русских солдат в пакгаузах грозненского вокзала; клочья чеченцев, раздавленных на мосту танками; сотня пленных солдат, которые от ужаса не знают, что им говорить и куда смотреть. Все, что я хотел – это показать войну такой, какая он есть, пленку мне дал знакомый милиционер, который там был раз 5-6. Дал не для того, чтобы я ее показывал, а для того, чтобы я переписал на другую кассету как они живут на блок-посту: служат, едят, спят, пьют. Случайно посмотрев пленку до конца, где и были эти страшные съемки, я осторожно поинтересовался, где он ее взял. Оказалось, купил на рынке у чеченцев, а что там – даже не смотрел. В общем, наши местные «патриоты» стали звонить в мэрию, милицию, МЧС и ФСБ когда еще передача не кончилась.
На следующий день меня пригласили в городской отдел ФСБ «на беседу». Начальник отдела, мужчина средних лет с усами – я его немного знал – начал меня расспрашивать: где взял, зачем показал. Я не особо переживал, мне даже было интересно узнать, как сегодня «органы» работают с «инакомыслящими». В какой-то момент в комнату вошел еще один сотрудник, чуть моложе меня и неприметной внешности: так, инженер с тещей и огородом. Неожиданно он меня спросил: не помню ли я его?
Нет, не помню.
Жаль, а ведь он года три ходил в «Метроном» – и на лекции, и на дискотеки, был участником клуба, светом занимался. Вот тут у меня и екнуло…
Значит, «вели» нас все-таки, приглядывали. А мы часто ходили по краю. Например, где взять пластинки. Часть мне привозил Иштван из Венгрии: почему-то у них в ходу в основном были диски индийского производства, толстые и недолговечные. Ездили на «точки» в Москву – меняться, продавать, знакомится. Несколько дисков – Сантаны, Русиса, битлов – мне впарил сам Стас Намин в своей квартире в доме на набережной, над Театром Эстрады.
Все эти обмены и покупки уже сами по себе считались нарушением закона, хотя сажали за это редко. Но когда ты постоянно, пусть в силу необходимости, вращаешься в теневой сфере, будь готов к тому, что можешь попасть в очень сложную ситуацию. Например, моему хорошему другу в обмен на пару дисков предложили… настоящий пистолет! Он даже пострелял из любопытства, но меняться не стал, и ему больших трудов стоило отвязаться от новых знакомых-урок, пришлось даже отсиживаться в Дубне. Как-то у меня появился «Band on the Run» Маккартни – новый, запечатанный, что очень ценилось, а если в деньгах – рублей на 80 он тянул. Прознав об этом, из соседнего Талдома приехал местный коллекционер. Денег у него не было, но было кое-что на обмен: принт «В круге первом» Солженицына и цветные порнографические слайды. Но делать «чендж», как тогда это называлось, я не стал: книгу Солженицына я слышал по «Голосу Америки», а к порно был равнодушен.
Тогда я даже не вспомнил о том, что предложенные мне вещи – готовые и очень востребованные в те годы статьи Уголовного Кодекса. Разговаривали мы в подвальном коридоре ДК, прямо напротив комнаты, где располагался музыкальный клуб, а следующая дверь вела к «Жар-птице».
И вот в 2000-м, в стенах нынешнего ФСБ, мне подумалось: а что бы было, если бы в тот момент, когда я держал в руках Солженицына, к нам вышел бы этот «осветитель» спросить меня, например: а где паяльник? Тюрьма, психушка, «химия», ссылка? И мне стало не по себе: под этим богом мы все тогда ходили, ему приносили в жертву себя и своих близких, когда нам взбредало в голову что-нибудь почитать или что-нибудь поиграть. А другого бога – ни православного, ни мусульманского, ни маленькой Шивы какой-нибудь – у нас не было.
Где-то через полгода после посещения ФСБ я случайно узнал, что сотрудник, который когда-то «занимался светом» в «Метрономе» умер – то ли инфаркт, то ли инсульт. Эти сердечные стопперы плюс язва – профессиональные болезни многих, кто служил в «органах». Видимо, с точки зрения «органов» все у нас было не так плохо, коль никто из нас тогда не пострадал. Или нам просто везло. Или, работавший «под прикрытием», опер нам сочувствовал – такое тоже случалось.
Для Специального Радио
Июль 2007
ИСТОРИЯ ГРУППЫ «ЖАР-ПТИЦА» ГЛАВА 3. МУЗЫКА ТУЛИКОВА, СЛОВА МАРГУЛИСА
