Первый состав «Жар-птицы» просуществовал ровно год, весной 1976 Саша Капитонов и Саша Васильченко ушли в армию – ушли всерьез зараженные вирусом рок-н-ролла, с обещанием, что вернутся. За год они успели многому научиться и, как показало время, остались музыкантами на всю жизнь. После Капитонова на басу некоторое время играл Сергей Тимофеев, выпускник МФТИ, перелабавший, пока учился в Москве, со многими известными московскими музыкантами, в том числе с Градским, о котором не очень любил вспоминать – достал тот его своим пафосом.
Сергей очень быстро вошел в репертуар, а песни Baetles мы с ним делали на раз, т.к. оба знали весь их «золотой фонд» наизусть. Но иммунитет советского инженера, очень сильный в среде тех, кому предстояло делать ракеты и бомбы для «обуздания империалистических агрессоров», довольно быстро победил в Сергее рок-н-ролльное начало. Он женился и уехал жить в Псков, даже фотографии ни одной не осталось. Правда, сохранилась запись, как мы репетируем «Never man» и «Little girl». Пришлось добирать состав еще раз, а так как у «Жар-птицы» в городе уже было какое-то имя, я смог пригласить уже состоявшихся музыкантов: на бас – Сашу Люлина, которого знал еще по «Бризу» (дубненская бит-группа, существовала с 1966 по 1970 год) и «Пульсару» (группа Бориса Гетманова, 1970-1974). На вторую гитару и вокал пришел Сергей Царенков, который долго был солистом в детском хоре и считался местным Робертино Лоретти.
Они довольно быстро адаптировались ко мне, Юре и Пестику, с их приходом саунд «Жар-птицы» немного изменился, стал мягче. Но у них было одно серьезное отличие от Капы и Торчка: они летали гораздо ближе к земле, семье, работе, и когда появлялась необходимость (если, например, ввел девушку «в положении») приземлиться, они сделали это не задумываясь и навсегда. Для более молодых Капитонова и Васильченко рок-н-ролл был почти смыслом жизни, для Люлина и Царенкова – скорее хобби. Но осуждать их за это – особенно Сашу Люлина, который не один год проиграл в самых разных группах и был классным басистом – мне не хочется.
Вообще, к тем, кто играл в 60-70-е годы в рок-группах, отношение близких и друзей было очень неоднозначным – особенно, если они видели, что музыка захватила человека всерьез. 30 лет назад было совершенно понятно, что этот, пришедший из вражеского забугорья, жанр в СССР не имеет абсолютно никаких перспектив; что рокеры годами тратят свое время и силы только ради того, чтобы раз в год выступить на каком-нибудь сейшене в колхозе «Пиджак Ильича» и про который нигде не напишут и нигде не покажут.
Девушки из «хороших семей» рокеров игнорировали и охотились за выпускниками МГИМО, кандидатами наук и сыновьями больших начальников. Те же девушки, которые бродили ступенькой ниже, предпочитали офицеров и геологов, а после фильма «3+2» – и ветеринаров. Потом шли учителя, боцманы и фрезеровщики-рационализаторы, победители соцсоревнования. Рок-музыканты зависали где-то между мастерами участков ЛТП и вокзальными носильщиками, сильно не дотягивая до фарцовщиков, но опережая сноповязальщиков. Например, моя бывшая любовь по имени Тамара, девушка неглупая и симпатичная, неожиданно вышла замуж за сержанта-сверхсрочника (сейчас это называется «прапорщик») из стройбата. Как она потом объяснила мне свой поступок, у сержанта была хорошая зарплата, перспектива получить квартиру и он не страдал душевными исканиями. Одел сапоги – служба началась, снял – закончилась.
Исключением из правил могли стать или родственные души из художественной среды, или та категория женщин, которые видят себя музами непризнанных гениев и готовы пожертвовать своим благополучием ради искусства – такие всегда водились на Руси. Правда, поклонниц всегда хватало. Меня всегда удивляло, как Сергей Пестов ухитрялся назначать свидание, не выходя на танцах из-за ударной установки – возможно, он подавал им какие-то знаки, которые я не замечал, стоя к нему спиной. Не меньшей популярностью пользовался Саша Капитонов. Дело доходило до того, что мне приходилось заменять его на басу, когда он видел, что концентрация брошенных им девушек достигала в зале критической отметки и надо было срочно смываться, чтобы ему лицо не расцарапали – такое случалось не раз.
Родители тоже часто крайне негативно относились к увлечению чад. Моей маме, например, понадобилось ровно 20 лет – с 1967 по 1987 год, от «Фобоса» и до «Алиби», чтобы понять (впервые побывав на моем концерте), что ее сын что-то сделал в этой жизни. Она все эти годы ненавидела Beatles всей своей страстной сибирской душой за то, что они сбили с пути истинного ее сына, который должен был стать инженером, а пошел по кривой дорожке, указанной волосатыми Ленноном и Маккартни.
В Дубне тогда было еще 3 или 4 самодеятельных ВИА. На нас, зная, что мы пытаемся играть свои вещи, другие музыканты смотрели как на недоумков: все равно ведь не разрешат, не лучше ли выучить «Косил Ясь конюшину» «Песняров», а потом выпить по «огнетушителю» портвейна как все нормальные люди. Покинутая мной «Легенда» процветала, став застрельщиком и участником разных комсомольских мероприятий и имея соответствующий репертуар, который никогда не расходился с линией Партии, только сходился. Причем, играли они неплохо, Саша знал свое дело, но когда слушал мои «западные» аранжировки собственных песен, строил кислую мину: зачем тебе эта головная боль? Живи, как все.
Но «как все» я почему-то уже не мог.
Тем не менее, ощущение второсортности существования часто действовало угнетающе. Ощущали это и те, кто просто играл вместе со мной в игру под названием «советский рок-н-ролл». Но я был очень упертым, в маму.
…Осенью 1976 года я влюбился. Начался мучительный переход из одного семейного состояния в другое, которое негативно сказалось на состоянии «Жар-птицы», но положительно – на моих песнях.
Во-первых, мое новое увлечение, Лариса, немного разбиралась в рок-музыке и лично имела в любимых дисках «Island» King Krimson, что для девушки тогда было большой редкостью. Во-вторых, по образованию и призванию она было художницей. В третьих, она подсадила меня на таких поэтов, как Кирсанов, Хлебников и Маяковский. Последнего я знал как поэта-революционера, он не очень котировался в музыкальной среде из-за пафоса, бьющего через край. Лариса открыла его мне как великого лирика, превосходного литературного экспериментатора и человека высокой любви и большой трагедии. В четвертых, имея рядом такого личного «редактора», я стал относиться к своему творчеству более требовательно.
Тем не менее, «Жар-птица» вела не совсем понятное существование. Играть танцы порядком надоело, концерты случались редко, и мы были вынуждены исполнять на них всякую обязательную муру, а мои песни выдавать за творчество нами же придуманных композиторов-фантомов.
Не было цели, к которой хотелось бы стремиться исходя из того, что уже накоплено. Профессиональная сцена никогда мною в качестве цели не рассматривалась из-за глубокой профанации на ней святого для меня жанра, а от московской тусовки мы были далеки. Я неоднократно жалел о том, что в свое время так и не смог зацепиться в столице, несколько месяцев отстояв в знаменитом Банном переулке и так и не найдя подходящего жилья. Причем, в тот момент, осенью 1972 года, в Москве уже было собрана группа, в которой я должен был играть. А в маленьком городе, каким является Дубна, в советские времена было одно – помимо всех прочих – серьезное неудобство. Нигде, кроме ДК или клуба, ты не мог заниматься с рок-группой. А в этих заведениях твой статус руководителя ВИА или кружка обязательно должен носить официальный характер. А раз так, то будешь и программу худсовету сдавать, и социалистические обязательства писать, и на занятия по марксизму-ленинизму ходить. Невозможно было, как в Москве, заниматься в каком-нибудь ЖЭКе или институтской общаге – никто бы этого не позволил.
Рутинное существование длилось года полтора, с 1977 по 1978. Музыканты тихо пили на репетициях, пряча бутылки в шкафчике с пожарной кишкой. Как-то, догадавшись, где у них находится «волшебный ларец», я разбил бутылку сочного бурого портвейна прямо на их глазах. А однажды, придя на репетицию, застал такую картину: в комнате не горел свет, но полыхал костер. Прямо на столе, на куске железа. Вокруг костра сидели пьяные музыканты с бутербродами и стаканами в руках и заворожено смотрели на огонь. Конечно, играла музыка, и, конечно, были девушки. Одна из них при моем появлении небрежно сбросила каракулевую шубу с плеч прямо на включенную электроплитку, шуба загорелась, и все бросились ее тушить. В общем, настоящий пикник с веселухой прямо в ДК.
На какое-то время из группы ушел Юра Пулин и его на клавишах заменял Женя Руковичка, запомнившийся тем, что у него было две тетрадки с анекдотами, которые он любил почитать на репетициях. Смеялся, в основном, он сам.
Случались и трогательные моменты. Мы с Сашей Люлиным были большими поклонниками Маккартни, знали альбомы «Wings» наизусть, а некоторые их вещи долго держались в нашем репертуаре. Когда после 1976 года у Пола вышло несколько серых альбомов, это нас очень огорчило. Как-то Саша, озабоченный неуспехами ливерпульского гения больше меня, предложил оказать тому посильную помощь. Он считал, что многие мои песни мелодически и гармонически очень близки к маккартниевским и не всегда хуже источника моего вдохновения. Так вот, может быть стоит записать на пленку мои мелодии и как-то переправить их в Лондон? Маккартни обязательно оценит то, что ты делаешь, напишет английские тексты и выпустит альбом. А мы никогда, никому и ничего не расскажем: ведь мы же любим Маккартни, он для нас столько сделал. Просто ему надо немного помочь в трудное время, а дальше он справится сам. Причем, когда Саша все это мне излагал, его лицо светилось, а сам он готов был дать клятву на комсомольском значке, что тайну не узнает никто – спасем Маккартни!
Я, конечно, был не столь оптимистичен, не считал свои песни равными песням Пола и был уверен, что он справится сам. Но каков порыв, какая любовь к кумиру, которого мы тогда видели только на фотографиях!
Были и трудные моменты, когда судьба группы висела на волоске. Однажды директриса куда-то исчезла – то ли заболела, то ли уехала по делам – сейчас не вспомню. Ее место занял длинный, похожий на кубанский вариант Дон-Кихота Сергей Однокурцев, баянист и руководитель какого-то народного кружка в ДК, параллельно исполнявший функции замдиректора. Не то, чтобы он почувствовал себя новой метлой, но все же решил провести некую инвентаризацию коллективов художественной самодеятельности и как-то в выходной прослушал всю нашу танцевальную программу. От того, что он услышал, ему стало плохо до истерики, и он издал приказ, который я с небольшими сокращениями процитирую, так как любая моя метафора будет выглядеть бледно по сравнению с оригиналом:
«Приказ №362 по ДК «Октябрь» от 12 июля 1978 года
Параграф 1
В связи с недобросовестным отношением к работе на танцевальных вечерах молодежи (Систематическое несвоевременное начало работы на танцах,.. …злоупотребление звуковыми эффектами, недопустимо громкое и несоответствующее танцевальным ритмам исполнение музыкальных произведений)… руководителю ВИА «Жар-птица» т. Попову С.Е. объявить строгий выговор.
1. Приказываю до 15 июня 78 г. Попову С.Е. представить в массовый отдел ДК репертуар, исполняемый ВИА на танцевальных вечерах в 2-х отделениях не менее 30 произведений: вальсы, танго, медленные и быстрые фокстроты, польки и др. танцевальные произведения в строгом соответствии с положением; категорически исключить из программ произведения собственного сочинения и импровизации.
2. До 5 июля предоставить для аттестации готовящуюся с октября 77 г. новую танцевальную программу.
Подпись»
Я сейчас уже не помню, как мы тогда выкрутились, но содержание упомянутого «положения» помню хорошо – его посылали нам из МОДСТ (Московского областного дома самодеятельного творчества) располагавшегося на Патриарших прудах. Даже Муслима Магомаева с его твистами можно было уволить из филармонии в соответствии с этим «положением» эпохи «Сталин – лучший друг молодежи». Но до Магомаева далеко, а мы под рукой, вот на нас и отрывались всякие отставные военные духовики, баянисты и балалаечники.
А аттестации мы проходили каждый год. Из московских и местных товарищей создавалась комиссия, мы выходили на сцену и играли то, что якобы и исполняем на танцах и концертах. У нас всегда в запасе были такие произведения, к которым трудно было придраться, например, инструментальные версии известных советских песен –«Темной ночи», «Полюшко-поле». Не всегда мы, отрабатывая «обязаловку», халтурили, иногда относились к обработкам серьезно: а можно ли из советского говна сделать конфетку?
Песню «Летите голуби» из одноименного романтического фильма 50-х годов нам удалось превратить в свой вариант «Day in the life» Baetles, с модуляцией и пронзительным гитарным соло. На комиссию это произвело такое большое впечатление, что ее председатель, старичок, который руководил курсами подготовки руководителей эстрадных оркестров, выскочил на сцену и начал нами дирижировать. Еще мы играли «На то нам юность дана», но не в академическом варианте, а в духе CCR. Получился бойкий рокешник, который не стыдно было исполнить на 9-е мая – ведь нам и на таких мероприятиях приходилось выступать, чаще всего на улице, в любую погоду.
Справедливости ради надо сказать, в МОДСТ к нам и ко мне, как руководителю, довольно хорошо относились – до тех пор, пока не выяснилось, что у нас есть глубокое «второе дно» из собственных песен. Но сама эта контора была на редкость архаичной, темной и тупой. Как-то я получил приглашение на очередной семинар для руководителей ВИА. Собралось человек 200 со всего Подмосковья, которые часа 3 слушали всякую туфту про «современные задачи, которые перед нами ставит наша Партия». В конце, на десерт, вышел курчавый и картавый лектор из общества «Знание» и начал нам рассказывать об идеологической диверсии Запада, совращающей советскую молодежь музыкой «рок», от начала и до конца проплаченной ЦРУ. Апофеозом его выступления стало заявление о том, что США запустили спутник, который вещает на территорию СССР «новейшую музыку, негативно воздействующую на людей и разработанную в недрах Ленгли, которая называется «свинг» (!). Тут я не выдержал, демонстративно встал и вышел. Неприятно, когда за идиота держат тебя настоящие идиоты.
Года через полтора Однокурцев, возвращенный вернувшейся Чудомеевой на свою баянную должность, умер. Почему-то городская медслужба не могла вывезти его тело в морг, и к нему домой отправилась команда из сотрудников ДК – столяра, слесаря и электрика. Так как носилки должны нести четверо, попросили и меня поучаствовать: с мужиками в «очагах культуры» всегда было плохо. Однокурцев лежал на кровати в костюме, в котором мы его привыкли видеть в «Октябре» – видимо, жена снарядила его в последний путь заранее, сама. Жил он, как оказалось, в престижной двухкомнатной «сталинке», но вся обстановка в квартире говорила о хронической бедности ее владельца, когда драповое пальто носят по 30 лет, на креслах висят протертые чехлы, а по вечерам пьют гриб, выстоянный на подоконнике. Пусто, пыльно, тоскливо.
Мы уложили покойника на носилки и перенесли его в открытый бортовой ГАЗ-51 – другой машины почему-то не нашлось. Ехали тоже в кузове, отводя глаза от еле уместившегося в длину тела. Мысленно я пожелал попасть ему в Рай, в котором не надо экономить на котлетах в пользу макарон с минтаем, 30 лет играть на баяне одну и ту же крикливо-заунывную плясовую на халтурах и где нет рок-групп с их безумным грохотом и импровизациями – все рок-группы попадают в Ад. Я не вспоминал о его злополучном приказе, я просто жалел его…
У меня сохранилась наша танцевальная (она же и концертная) программа года 1978-го, написанная на внутренней стороне клеенчатой обложки от общей тетради: мы ее везде таскали с собой, и так она меньше трепалась: думаю, это не совсем полный список. Всего в ней 52 песни. Из них 17 «западных», 9 из репертуара советских ВИА, 2 просто советских композиторов, 1 (в русском переводе) Чеслава Немена и – 20 наших собственных. Принадлежность оставшихся 3-х мне сейчас не вспомнить.
Идеологический «криминал» налицо: западных песен больше, чем советских, а уж про свои и говорить не приходится – их подавляющее большинство. Напомню, что где-то в это время (или чуть позже) появилась норма, которую нам «спустили» сверху: в репертуаре должно быть не менее 80% песен советских композиторов, на все остальное давали 20, в т.ч. на песни собственного сочинения, разрешение на исполнение которых еще надо было ухитриться получить. Правда, каждый квартал я заполнял специальные рапортички, приходившие из ВОАП (Всесоюзное общество охраны авторских прав) т.к. за песни, исполненные на платных мероприятиях (т.е. в нашем случае – на танцах) авторам полагалось отчислять роялти.
Я использовал этот момент для того, чтобы посильно гадить членам Союза Советских композиторов. Если я и ставил чьи-то реальные фамилии (причем, не обязательно, что эти песни мы действительно исполняли) то это были люди, мне лично симпатичные: Макаревич, Тухманов, Намин, Рыбников, Дьячков и т.д. С членами же СК я поступал следующим образом: указывал название или несуществующей песни, или какой-нибудь известной мне композиции таких же подпольщиков, как и я, а композитором вписывал, скажем, Туликова, автором текста – Маргулиса или еще какого-нибудь из известных рокеров-подпольщиков. Естественно, ни Серафим Туликов, ни Женя Маргулис денег не получали. Но мне хотелось, чтобы из ВОАПа позвонили Туликову и спросили, почему он не зарегистрировал свой шедевр «Птицы летят над Гангом»: деньги уже пришли. И что это у Вас за новый соавтор – Е. Маргулис?
Пока в 1984 году окончательно не выяснилось, кто мы есть на самом деле (см. «Дело «Воскресения» в Аналитике Специального Радио) «Жар-птица» числились в крепких самодеятельных коллективах с хорошей музыкальной подготовкой, что было истинной правдой: играли мы на грани филармонического профессионализма, может, чуть-чуть хуже.
Из стагнации 1977-78 годов «Жар-птица» стала выбираться с возвращением из рядов СА Капитонова и Васильченко. Особенно этому радовался Сергей Пестов, который избежал армии по какой-то рабочей броне и очень ждал возвращения друзей: ему всегда хотелось играть настоящий, жесткий гитарный рок, а Люлин, Царенков и особенно Руковичка не в состоянии были это делать. Некоторое время «Жар-птица» существовала в формате, характерном скорее для ВИА, чем рок-группы: музыканты менялись инструментами, Люлин играл то на басу, то на тромбоне, за перкуссию садился звукооператор Саша Немудров, и все это напоминало плохо управляемый взвод запасников.
Для Специального Радио
Июль 2007
ИСТОРИЯ ГРУППЫ «ЖАР-ПТИЦА». ГЛАВА 2. КГБ: «КЛУБ МУЗЫКАЛЬНЫХ ВСТРЕЧ»
