К инопланетянам Вова угодил однажды, выйдя в тридцатиградусный мороз на трассе Свердловск-Челябинск в районе поворота на город Челябинск-70. Главное: надо было от водителя и пассажиров этого автобуса тщательно скрывать причину высадки человека в таком безлюдном месте. Таков был общий порядок. Хотя порой вслед слышалось: «Да это семидесятчики выходят…». Вова уповал на случай, но уже была ночь и машин, возвращающихся в секретную зону, как назло не было. Итак, наш совсем не трезвый герой начинает постепенно замерзать, коченеть, терять подвижнось и готовиться к неминуемому…
Когда звезда последней надежды снежинкой упала на холодные растрескавшиеся губы Вовы и не растаяла, он понял, что может больше не увидеть папу-маму, жену, сына и всякое любимое прекрасное. Только появление настоящей синей летающей тарелки с гостеприимными синими человечками спасло Вову – они за секунду подбросили его через 15 км до КПП, куда уже среди ночи была вызвана скорая помощь. Вова спасся и стал Синим по-настоящему! Именно синие человечки угостили Володю синим порошком, а он не будь дурак весь его махом и потребил. Отсюда такая потрясающая выносливость и жизнестойкость.
Весной мы с Синим торжественно съездили в Ленинград на Рок-Фестиваль, культурно ходили в гости к Майку и Наталье Науменко, пили кофе в «Сайгоне» и знакомились с приятными и удивительными жителями северной пальмиры. В Питере тогда музыкальная культура новой волны была на подъеме, и мы с удовольствием и изумлением смотрели эмоциональный стильный «Телевизор», смешной и заводной «Ноль», героическое популярное «Кино», изощренный костюмированный «Аукцион», шамано-мистические «Джунгли»…
Радовали смелые костюмы и прикиды артистов (цветные яркие пиджаки-брюки, торчащие во все стороны волосы или ориентально-эзотерические рубахи, тюбетейки, кришнаитские мотивы, а также сценический антураж самих выступлений, открытость и искренность участников. Жаль, что наше провинциальное сознание не позволило нам спроектировать выступление на подобном празднике творческой свободы духа и стиля.
С Цоем спокойно общались на диванах в фойе ЛДМа и уже не бегали за портвейном и беляшами, как в 1982-м в Свердловске, во времена удачно устроенного нами совместного тура Майка и Виктора по уральским просторам. Все просто стали респектабельнее – Цой настоящим артистом, а мы – электоандеграундом, не прошедшим еще испытание сценой.
В июле 1986-го я собрал чемодан, колонки, усилитель и вертушку для винила, отданные мне родным отцом по причине приобретения прогрессивного комплексного комбайна и покинул оазис секретности. Позади остались эти урановые штучки-дрючки и разбросанные по лесам испытательные комплексы, до которых надо было каждый день почти час трястись через леса по бетонкам в «ПАЗике», чтобы что-нибудь взорвать, переодеться в спецодежду, взорвать, записать результат опыта, переодеться, пообедать, снова переодеться, взорвать, записать данные, переодеться, помыть руки и к вечеру протрястись бетонкой домой. Хорошая работа в красивом лесу, но меня как-то не обрадовала.
Впереди лежала новая жизнь, красивая и уютная Москва, открывало объятья Подмосковье в образе Протвино – местоположения первого отечественного ускорителя частиц, жизнь обещала много неожиданного и интересного. Провожали меня все друзья-братья с мужским волнением, и в воздухе витало чувство близости перемен, наворачивались скупые слезы.
Поселок Протвино, куда я приехал с помощью перевода внутри нашего Министерства Среднего Машиностроения, находится в сосновом лесу, в четырех часах езды на электричке, затем минут тридцать на рейсовом автобусе от Серпухова; и все пространство между этими высокими стройными деревьями было устлано мягкими иголками и пивными пробками как явно пожилыми, так и совсем свеженькими. Так, подумал я, попал в город алконавтов. И почти угадал.
Изучив местность и отморозившись от назойливой агрессии загибающегося комсомола, я занялся ночной печатью чб фотографий в лаборатории при небольшом культурном клубе – ключи мне были выданы местными сподвижниками творческого подхода к жизни. Нашлись и музыканты, с которыми мы в клубе «Изотоп» устраивали вечера с вином, трубой, органом, барабанами и бас-гитарой. Жаль, что мой сосед уничтожил пленку с записями той поры и все из-за того, что я взял без его спроса чистую новую катушку «Maxell» с его, извините, полки и записал на нее свою музыку. Сосед был увлечен наукой, видимо карьерой тоже, так что влюбившись в дочку какого-то начальника, пропал из виду вовсе, и я жил как король один в общежитской комнате на двоих. Сохранилось, впрочем, парочка отчаянных песен той поры: «Эх, жизнь!» и «Перестроечка» с вопросом: «Что там впереди?».
По пятницам я уже лицезрел прекрасный древний город Серпухов, особенно мне нравился там вокзал, а еще больше – платформа на Москву. Выходные пролетали как вечный праздник, можно было в субботу с утра отправиться на Горбушку или на Маяковку к Мелодии, поменять-купить-продать пластиночки, постараться не попасть в милицию, а вечером отправиться в культурное кино, в «Иллюзион» или «Кинотеатр повторного фильма», переночевать у друзей в общежитии МИФИ, позавтракать яичницей с горошком и поджаренной докторской колбасой под стаканчик кефира и послушать на ночь много новой интересной музыки, пообщаться вдоволь с друзьями.
Однажды по приглашению Пита Колупаева, будущего устроителя Подольского рок-фестиваля, мне довелось участвовать в репетиции созданной им группы «Калий», превращавшей его сексуально гипертрофированную лирику в песни гражданского звучания. Но неудобство расположения репетиционной базы, где-то на промзадворках, в красном уголке теплотрассы города Подольска ограничило мой опыт одним разом, хотя я запомнил слова навсегда (примерно): «Ты не гнись береза, не шуми трава, тяжела в России женская судьба. Летом жарко очень холодно зимой, проститутку Катю мы возьмем с собой…». Пит, кстати, содействовал всячески продвижению «НИИ Косметики» на стремные подмостки и панкушные фестивали, где избиение этих артистов стало нормой.
Пит был радикальным украшением мифического (МИФИ) движения – одевался в стиле «гестапо» – черные галифе, сапоги-хром, стоячая фуражка, красная повязка с белым кругом на рукаве, ордена. По причине этого, был периодически принимаем милицией и комсомольскими патрулями, но имея жизненную практику принудительного трудоустройства в олимпийском восьмидесятом на фабрике «Свобода» (косметика, парфюмерия, мыло, шампуни для всей страны) и имея в запасе печальный рассказ о работнике, нечаянно утонувшем в чане с кремом, он избегал явных санкций в свою сторону и выходил сухим и бодро наадреналиненным. «Всем встать! Зик хайль!» – разносилось в гулком коридоре общежития, в подвале которого уже действовал знаменитый клуб имени Рокуэла Кента, где только народившиеся «Звуки Му» играли свой чуть ли не первый концерт и куда приезжали известные музыканты из Питера, понятно какие.
Мой брат Максим тем временем забил на учебу в МИУ и занялся организацией массового выезда за границу, чему предшествовала его случайная встреча в метро с молодыми голландцами – студентами Пушкинского института русского языка. Простой их вопрос: как проехать туда-то вылился в совместную прогулку, серию встреч и вечеринок-откровений. Как следствие, поступило коллективное предложение от нидерландских студентов и студенток о помощи выезда и ассимиляции на их родине. На моих глазах завязалась дружба, случились романы, первые наглядные международные браки и началось оформление документов на выезд, в результате чего просто десятки друзей и знакомых очутились на Западе.
Надо напомнить тогдашнюю обстановочку в столице: полки в продуктовых магазинах откровенно пустовали, в неопределенный момент вдруг выбрасывался какой-нибудь определенный вид товара типа сыра или вареной колбасы и на это жадно набрасывались оголтелые домохозяйки. Денег у нас было не очень, а колония сподвижников выезда из совка росла, и, чтобы не голодать приходилось с красивыми девушками отправляться в Орехово-Борисовские Универсамы на промысел. Сетка забивалась сверху дешевыми продуктами, а сумка на крючке внизу провозила курочек и рыбку. Сошло с рук.
Иностранцы ходили в «Березку», покупали сигаретки блоками, пиво в банках упаковками, шоколад и печенье, а мы угощали их казахской анашой. И той, что собиралась экс-БПРщиками, энтузиастами-экстремалами на заснеженных просторах необъятного Казахстана (зимний сбор, только представьте!), и той, что приезжала из Питера (там всегда было!) и той, что сохранилась у меня от нашей поездки на реку Урал. В результате мы сорвали кучу комплиментов в сторону нашего стафа, и это от людей, которые семейные обеды с родителями у себя дома устраивали с индейкой, нашпигованной марихуаной – демократическое, знаете ли, общество! Так темная долгая зима (не было ни светящихся реклам, ни ночных подсветок на улицах Москвы, только редкие фонари), украшенная контактами нового рода превращалась в истинный праздник.
Часть нашего круга общения составляли «утюги» – люди, начинавшие с уличной «утюжки» иностранцев на шмотки и перешедшие в ранг гостиничных и ресторанных джентльменов удачи. Они разводили иностранцев на «ченж»: предлагая командирские часы, традиционные шкатулки, военторговские шапки-ушанки и кожаные ремни взамен на джинсы, куртки, кеды, кроссовки и аудиоплееры с наушниками, которые только стали просачиваться в совок.
Особенно ценились тогда Sony в металлическом корпусе и ярко желтая линейка непромокаемых спорт-моделей. Фирменные аудиокассеты с буклетиками внутри были тоже очень хороши. Сам обмен должен был происходить в безопасных местах, ибо при каждой приличной гостинице прилагалось по нескольку наблюдательных мужчин в пиджаках. Поэтому, зная ключевые выражения на английском, наши «утюги», громко разговаривая со своими «клиентами» на их родном языке, проникали сквозь коварные кордоны и дозоры в гостиницы, где и совершали преступные сделки.
На моих глазах эта братия веселых и рисковых модников осмелела настолько, что максимально стала приближаться к посольскому корпусу капиталистических стран, завязывались человеческие и дружеские связи, иностранцы уже тащили целые чемоданы всякой всячины – от продуктов питания, до свежей западной прессы. С другой стороны, перестройка набирала ход и некоторые из утюгов становились членами региональных группировок, участвовали в разборках с солнцевскими и поступали в больницы с травмами и даже пулевыми рикошетными ранениями в мягкие части тела. Почти всех «центральных утюгов» знали в лицо «центральные конторщики» и между задержаниями они даже умудрялись не без юмора общаться – ведь ходили по одним и тем же улицам, сидели в ресторанах за соседними столиками…
Были разборки и между самими «утюгами»: кто-то у кого-то увел клиента, кто-то кому-то впарил фальшивые баксы или же ввязался в непростую сделку и оказался много должен, а то и просто кинул товарища. Одного такого бедолагу привязали ногами к автотросу и макали головой в Москва-реку. Популярно было вспоминать горячий паяльник, утюг через полотенце, пытки электричеством и вопрос: «На кого работаешь?». Между тем, жили эти люди азартно, весело, и демонстративно порой настолько, что вылетая из институтов, переключались полностью на добычу прибыли, приключения и безудержный разврат.
Некоторые из них, увеличивая размах своей деятельности, перешли на международные аферы и даже погибли, побывав в застенках совка и тюрьмах Европы. Кое-кто обзавелся своим надежным бизнесом, типа туристического агенства или завода шампанских вин, некоторые сменили род деятельности, используя, однако полученные связи и обретенную способность свободно общаться с представителями западной цивилизации, а многие просто женились на зарубежных женщинах и уехали, чтобы приезжать сюда за простыми человеческими радостями, да хвастаться удобствами цивилизованного мира. Все они любили слушать музыку много и с удовольствием. Надеюсь, с ними все в порядке.
Весной 1988-го Вова Синий стал дембелем и кроме парадки обрел чуть висячие усики а-ля поздний Фредди Меркурии, эротически вернулся в Ч-70, где был обласкан мамой с кучей родственников, любимой женой и обожающими форму сочувствующими девушками. Попил, как водится, недельку-другую, да и давай в Москву собираться. Долг родине отдан, на работу было забито пожизненно, а вот записывать новый альбом было пора.
Дембельский миньон Вова родил сразу же, по возвращению. Пленку мне прислали почтой, а там: «Девки, водка, деньги, мясо, родительский дом. Кино, концерты, дискотеки – так было давно. Сменил гражданские ботинки на сапоги. Мотаю длинные портянки, забыл про носки. Появление, школа, армия, смерть. Появление, школа, армия, смерть!». Технология была та же, звук отчаянно плохой, а вокал задиристый и с напором, несмотря на непроходимую солдатскую грусть: «Все дни друг на друга похожи, как лица восточных друзей. Зато много здесь молодежи и серых больных голубей. Госпиталь, госпиталь – солдатская забава, до конца не долечили, выпустили раньше. Рано!».
Синий явился гоголем в столицу, а мы его принарядили в голландские обноски: розовый пиджак, модная рубашка, черные очки «Рэй-Бан». Я тогда трудился в молодежном центре, прописанном в городе Химки под крылышком Светланы Скрипниченко, отменного организатора коммерческих рок-концертов в Москве, Подмосковье, в Киеве и т.д. Света тут же присоветовала нам студию на Площади Ильича, где мы могла бы записать воссоединительный альбом. Студия эта существовала под прикрытием базы ансамбля «Мозаика» Вячеслава Малежика, имела пару рабочих «Штудеров», набор гитар, драммашину и пару синтезаторов.
Оперировать нас вызвался длинноволосый человек из группы «Хопо», как он представился, что означает «ловушка для зверя» на африканском наречии, явно седативно-барбитуратного склада. До этого он заведовал какой-то студией в Сокольниках, заснул, и студия сгорела. Сам остался жив.
Он научил как забивать барабанную машинку, показал кнопки управления пультом и отправился полеживать на лавку. Ну а мы как водится, позванивая стеклотарой и пованивая жжеными тряпками оптимистично засели за работу. Записывать голоса и дополнительные партии инструментов пришлось «в накладку», путем перезаписи с одного магнитофона на другой. Качество куда-то улетучивалось, ясность пропадала. Мы старались продраться сквозь эту пелену и запутывались еще больше. В результате ловушка сработала – через месяц я отдал оператору все свои деньги, а у нас на руках был постыдный результат в виде альбома «Фантомасовщина».
Примерно тогда же выяснилось, что я являюсь надолго невыездным, в областном АВИРе мне показали толстенную папку с бумагами на меня и зачитали приговор: остается на родине. А родной мой брат и наша уже бывшая вокалистка Нелли уже бесстрашно покинули страну к этому моменту. Так что я успокоился, и мы уже не останавливались, ковали стиль и летом 1989-го мы захватили в Орехово-Борисово здание, напоминавшее большую энергобудку кирпичной кладки. Там находился районный избирательный участок и музыкальная репетиционная база наших друзей. За пару дней, с живым барабанщиком, охаживавшим черные блины отечественной электронной установки, в компании с Виталием Стерном (будущий участник минималистически-электронного дуэта «Виды Рыб»), которым вымучивал из детского синтезатора «Касио» вполне серьезные звуки, с гитаристом из «НИИ Косметики» и приглашенным саксофонистом, мы зафиксировали материал альбома под названием «Смерть в Эрогенной Зоне».
Милиция, приходившая на странный шум с целью проверки, увидев красавцев-бойцов музфронта дала добро, попросила особо не озорничать, что мы и сделали. Кстати, именно со Стерном и этой программой мы по приглашению организатора Андрея Борисова успешно выступили в первый день гастролей Sonic Youth в «Орленке». Жаль, что уже без гитариста, барабанщика и саксофониста, но после драки кулачками не машут, понятно.
Для Специального Радио
Март 2008
