Максим Пшеничный — замечательный, уникальный гитарист, много лет играл в питерской группе «Сезон дождей». Любители рока со стажем, безусловно, помнят эту инструментальную команду, неоднократно принимавшую участие в старых ленинградских рок-фестивалях. «Сезон дождей» никогда не исполнял массово-популярную музыку и поэтому находился несколько в стороне от столбовых дорог российского рок-н-ролла. Пожалуй, это не странно, ведь вдумчивое восприятие хорошего инструментала взыскует расширенного, просветленного сознания, которое всегда было, есть и будет дефицитной материей. И отнюдь не только в России.
Несколько лет назад Максим уехал в Швецию и теперь живет в Гетеборге. Там его творческая жизнь пока еще не получила почти никакого продолжения. Ведь и за кордоном музыкальные процессы развиваются по тем же самым законам, что и в России, — многое решают личные знакомства и контакты. А по этой части Максим испытывает в Гетеборге острейший дефицит..И поэтому его основным музыкальным партнером стал компьютер, в который он вписывает время от времени различные партии и пассажи, а уж потом доводит их до конечного результата. У Максима были попытки поиграть с шведскими коллективами, однако успехом они не увенчались. И тем не менее в Швеции Максим записал и выпустил небольшие тиражом сольный альбом «Один». Несколько раз в году Максим имеет возможность приехать в Питер — вот несколько лет назад, перед тем, как в очередной раз посетить родину, Пшеничный завершил запись своего сольника. Он сидел за компьютером по пятнадцать-восемнадцать часов в день в течение нескольких месяцев. Это был явный перебор, но Максим хотел приехать домой не с пустыми руками. И показать свой альбом в Питере…
Стоп! Я прерву свое повествование, и вместо него читатель получит возможность прочесть фрагменты различных интервью, которые я взял у Максима в разные годы… Ведь меня всегда очень интересовало творчество этого музыканта!
1
Конец восьмидесятых или самое начало девяностых.
АГ: Когда «Сезон дождей» вступил несколько лет назад в рок-клуб, тогда группа играла что-то в духе арт-рока. А сейчас «Сезон» играет нечто совсем иное… Что ты можешь сказать о стилистическом развитии «Сезона»?
Пшеничный: Идет время, меняются взгляды, появляются новые привязанности и все это отражается на музыке. К тому же изменился состав, полтора года назад ушли басист и клавишник, а вместо них пришел Алексей Зубарев, и соответственно изменилось и звучание группы, и сама музыка. Что же касается поступательного движения, то я думаю, что это естественный процесс, который невозможно как-то проанализировать и предугадать. Это есть как есть… я ничего не могу сказать про это. Но сейчас та музыка, которая у нас есть, — это та музыка, которая в нас живет.
АГ: Есть ли какие-то ориентиры в окружающем музыкальном пространстве?
Пшеничный: Последнее время я почувствовал влечение к фольклорным традициям. Сейчас появился еще один инструмент — голос, и мне кажется, что благодаря голосу фольклорная линия в нашей музыке немножко ощутима…
АГ: Подряд этот, без сомнения, рискованный… Ощущаешь ли ты этот риск и все сложности, которые с ним связаны?
Пшеничный: Да, безусловно. Даже это и не риск, я ведь просто сознательно на это… я убежден в том, что получается достаточно проигрышный вариант..
АГ: Проигрышный для чего?
Пшеничный: Для того, чтобы люди стремились тебя понять… Да и чисто в бытовом, коммерческом плане… Вся наша деятельность, которая велась и ведется, она была совершенно сознательно направлена на то, что музыка эта некоммерческая, тем самым мы себе развязали руки… Мы успокоились, мы знаем, что мы не делаем бизнес и занимаемся тем, чем хотим.
АГ: Кто тебе близок из отечественных некоммерческих ансамблей?
Пшеничный: Я не очень много чего знаю,трудно сказать… Ну, «Оле-Лукойе» мне нравится, особенно то, что они сделали в этом году. Но это, может быть, и естественно, потому что в «Оле-Лукойе» играют люди, с которыми мы долго работали вместе, и определенные направления их мышления мне близки и знакомы.
АГ: Нет желания писать песни?
Пшеничный: Когда мы вступили в рок-клуб, то тогда в программе были всего две инструментальные темы, а все остальное — песни, правда в такой развернутой форме… Но сейчас для меня кажется более приемлемым рисовать картину с помощью музыкальных средств, а песенная форма — она предполагает тяготение к традиции, какая бы это ни была песня… Но больше всего меня интересует такая музыкальная линия, как плач. Которая держится в рамках какого-либо лада, но льется она спонтанно, протяжно, заунывно, я чувствую внутри себя, что мне это близко. Когда начинается какая-то такая раскрутка, она естественно действует на музыкантов, и мы очень часто попадаем в такую струю, которая движется как бы сама по себе…
АГ: Кто из гитаристов оказал на тебя влияние, кого ты можешь назвать своими учителями?
Пшеничный: Я помню, как несколько лет назад Андрей Отряскин как-то говорил: «Я не гитарист, я музыкант, который торчит от того, что играет со своими друзьями…» В последнее время я тоже все меньше чувствую себя гитаристом, поскольку я использую несколько инструментов — клавиши, гитара, голос и флейта, то я уже мыслю шире, а не только в масштабах гитары. А когда я начинал-то, конечно, Пейдж, Блэкмор, а уже потом, когда прошло время, я стал обращать внимание на более специальное использование гитары и, конечно, тогда в моем сознании появился Роберт Фрипп. Я был на нем завернут и только потом уже понял, что это может меня затянуть, и сознательно стал от него отталкиваться, и сейчас мне более интересна гитара-фри, то есть игра, построенная на свободном чувстве. Но Фрипп — это одно из самых сильных моих увлечений.
АГ: Только что ты назвал голос инструментом…
Пшеничный: Да, мне все говорят — почему ты говоришь про голос, а не про вокал? Но я для себя решил, что я — не певец, я использую голос такой, какой он у меня есть, без каких-то там специальных тренировок и занятий, голос естественный, как он есть от природы, в качестве еще одной краски.
2
АГ: Максим, расскажи пожалуйста, о своих творческих планах на будущее в связи с предстоящим тебе в ближайшее время отъездом в Швецию.
Пшеничный: Планы у меня такие же, как обычно: сочинять музыку, играть, записываться — то есть пытаться записываться, поскольку в Швеции мне этого делать еще не приходилось. А дома, в Питере, у «Сезона дождей» получилась многолетняя пауза… Последний полноценный концерты мы играли… ух! в 1993 году (сам поражен). Когда у меня дома появился компьютер, я стал с ним активно работать, но потом выяснилось, что для того, чтобы сыграть эту музыку вживую, нужно большое количество музыкантов. Я записал в домашних условиях две стоминутные кассеты, но в виде демо, и это была единственная возможность зафиксировать придуманную мною музыку, чтобы она не пропала. Кроме того. года назад у меня появился еще и сексенсор, однако я не сразу научился взаимодействовать с новой техникой… Постепенно я освоил сексенсор, а потом мы попытались отметить в октябре 1996 года десятилетие группы «Сезон дождей» в клубе «Ватрушка». Концерт, мне кажется, прошел хорошо, хотя народу было очень немного… После этого мы еще сыграли в клубах «Перевал» и «Добролет». По сути, от группы остался энергетический скелет, такой активной жизни, как в 1988-м, 1989-м и в начале 1990-х, давно уже нет. Не знаю, что будет дальше… Может быть, с ударником Алексеем Метровым мы сможем сотрудничать и в дальнейшем — либо он в Швецию сможет приезжать, либо я в Питер…
АГ: В последние годы ты сотрудничал с группой «Опасные соседи».
Пшеничный: Вообще я понял, что у меня произошло раздвоение: мне близка, естественно, моя музыка, но также я с удовольствием играю блюзы, рок-н-роллы — как с «Опасными соседями». Если бы не «Соседи», то было бы совсем худо, постоянный сценический опыт просто необходим. Когда мы раньше раза три в неделю играли в «Сатурн-шоу», то я был в лучшей форме, нежели теперь. Но у «Соседей» постоянная свистопляска с составом, столько народу через группу прошло!
АГ: Ситуация с музыкой радикально изменилась за несколько последних лет.
Пшеничный: Да. У меня даже такое впечатление, что то, что происходило пять-семь лет назад, как бы было в другой жизни. Я иногда с удивлением смотрю на старые афиши и фотографии, на видеозаписи концертов… Другая жизнь. С одной стороны, это вроде нормально, только порой ностальгия все-таки душит. Ностальгия по тем временам. Очень тяжело работать без конкретной, реальной отдачи, постоянно оглядываться назад, ностальгировать — это вообще труба. По поводу Швеции я никаких иллюзий не питаю, в худшем случае все останется так же, как сейчас. Однако западная инфраструктура развита совершенно по-другому, и там есть место для разной музыки. И для такой, как моя. А здесь все надо начинать с нуля.
АГ: Приходилось ли тебе в последнее время бывать на концертах отечественных групп и какие у тебя ощущения от творчества тех составов, которые начинали свою деятельность в то время, когда появился «Сезон дождей»?
Пшеничный: Время от времени я попадаю на какие-то концерты, но новые составы я практически не знаю. А те, кто начинал тогда же, когда и мы… «Оле-Лукойе» реально прогрессирует, однако мне утомительно слушать эту группу целый концерт. А другие группы…
По поводу других групп Максим ничего конкретно не сказал, музыканты не очень-то любят высказывать свою точку зрения о творчестве соседей по цеху, и Максим в данном случае не исключение, к тому же он был озабочен многочисленными проблемами в связи с предстоящим ему отъездом в Швецию. Никто не знает, как сложится в дальнейшем его судьба. Лично я надеюсь, что со временем ему удастся заявить в Швеции о себе и своем проекте. Так должно быть, так обязательно должно быть!
август 2000
3
АГ: Максим, как у тебя обстоят дела в Швеции?
Пшеничный: Шведы в отпуск ездят в Таиланд, в Малайзию, а я в Питер. А иначе — никак. Иногда так бывает, что… ну просто не дождаться, просто как нож к горлу, так хочется сюда… А с музыкой… пока, пожалуй, никак, никакого продолжения там нет. Были какие-то попытки играть с тамошними коллективами блюз, но первый коллектив был вообще никакой, настоящие кондовые любители, а второй вроде бы получше, но как-то не сложилось… Ну и все. И кроме этих, никаких других контактов. Да и честно говоря, нет времени и сил, потому что я очень много энергии положил на язык.
АГ: Выучил уже?
Пшеничный: Язык — это дело такое, его можно учить всю жизнь. Хотя реально я как бы опередил среднестатистические возможности, но меня на самом деле не устраивает, и пока я не буду говорить свободно, не задумываясь о том, как сказать и как произнести, я до тех пор буду мои знания считать недостаточными.
АГ: Есть ли у тебя в Швеции какие-нибудь перспективы в плане музыки?
Пшеничный: Вот эта пластинка, которую я оттуда привез, но в ней собран материал, записанный мною за два последних года. Там-то это не надо никому… А что касается контактов… у меня там два с половиной человека знакомых… Мой альбом «Один» — это тоже инструментальная музыка, но поскольку я в самом деле один, то мне пришлось использовать все подручные средства, которые у меня были — голос, блок-флейта, гитары всевозможные — и электрические, и акустические, всевозможные крышки от кастрюль, смычок, слайд — то есть буквально все. И плюс синтезатор, естественно.
АГ: Ну а что же будет дальше? Если у тебя нет никаких перспектив, то как ты собираешься реализовываться в Швеции?
Пшеничный: Дело в том, что я, помимо языка, занимаюсь еще и массой других разных… не то чтобы предметов школьных, хотя, в конце концов, можно и так сказать. Последние полгода я ходил на очень активный курс компьютерный, получил сертификат, который мне дает право работать по определенному набору программ в европейском сообществе. Еще оказалось, что моего английского недостаточно, приходится догонять обычного шведского школьника, чтобы получить такой же уровень английского, поэтому параллельно с компьютерным курсом я читал два курса английского.
АГ: Но ведь для тебя все-таки самое главное — это музыка.
Пшеничный: Да. Но сейчас я почувствовал вкус к компьютерам очень сильно, меня не особенно ломает сидеть и работать с компьютером. А что касается музыки, то все в один голос трубят о том — и даже музыканты! — что эта сфера практически не дает средств к существованию. Только на музыке не выжить. Это могут себе позволить только звезды. Опять же Швеция страна довольно специальная в музыкальном плане, там много всяких звезд, в том числе и мировых, но это все попса. Там попсовые традиции очень развиты. А вот что касается рок-музыки… это для рока не та страна, я вот был на концерте одной приличной шведской группы и не могу сказать, что там был аншлаг.
АГ: Понятно, что люди там уже всего наелись… Время от времени ты приезжаешь домой, как ты оцениваешь состояние дел с музыкой в Питере?
Пшеничный: Дело в том, что у меня практически нет никакой информации и абсолютно ничего не знаю о том, что здесь происходит. Где-то, как-то, какими-то урывками я узнаю, что какой-то коллектив под названием «Король и Шут» стал суперзвездой… или что-то про «Сплин»… когда я приезжаю сюда, мне сообщают эти новости, я принимаю эту информацию, но больше ничего по этому поводу сказать не могу… надо быть внутри, вариться…
АГ: Есть ли у тебя элемент ностальгии по тем временам, когда играла группа «Сезон дождей», пусть вы нечасто выступали, но все-таки работали, принимали участие в фестивалях.
Пшеничный: Конечно. Это связано с тем, что всего этого уже нет, и с тем, что возраст как бы потихонечку начинает напоминать о том времени, которое осталась за плечами… Мне уже 37 лет. Это уже срок подводить какие-то итоги, а особо похвастаться-то и нечем по большому счету. Но те времена я вспоминаю с большой теплотой и с большой радостью. И конечно, мне этого не хватает чудовищно, здесь и говорить-то не о чем, потому что живой концерт есть живой концерт, и на сцене, когда ты чувствуешь соучастие, когда это все как единое целое, как машинка, и потом когда эта машина работает, и когда зал отдает тебе энергию обратно — это ни с чем не сравнить. Это, наверное, лучшие впечатления, лучшие эмоции, которые я вообще испытал в своей жизни.
АГ: Завершим нашу беседу эдаким знаком вопроса. Ведь ни тебе, ни мне неизвестно, что будет дальше, будем надеяться на лучший исход!
Пшеничный: Что ж, да. Надежда, как известно, умирает последней. декабрь 2001
4
АГ:Итак, ты в очередной раз приехал в Питер… Сколько лет ты уже живешь в Швеции?
Пшеничный : Уже шесть лет.
АГ: Насколько я помню я помню наши с тобой беселы во время твоих предыдущих приездов, иы теперь музыкой занимаешься достаточно локально…
Пшеничный: Но я как бы продолжаю работатью Я называю это работой, но у меня нет никах амбиций на то,что я делаю.Хотя это, в принципе, большой труд. Это скорее отчет перед самим собой.
АГ:В один из своих предыдущих приездов ты сказал,что Швеция – это в большей степени попсовая страна.
Пшеничный: Да, это именно так. И поэтому те группы из Швеции, которые становятся известны, они как раз такой направленности. И ACE OF BACE, и SECRET SERVICE, да и ABBA…
АГ:Ну, ABBA-то считай, это еще рок-группа…
Пшеничный: Ну да. Но вот по рассказам шведов, ABBA воспринимается именно как поп-группа, и тогда даже было не принято любить ABBA, это было как бы так уж слишком попсово
АГ: Но ведь у тебя, опять же насколько я помню, были все-таки попытки что-то сделать, но это не получилось? В смысле найти кого-то?
Найти с кем работать. Да. Но эти попытки были… придавлены!
Типа что своих музыкантов хватает.
Ну типа да. Это отдельный мир, точно также как и здесь. Так просто с улицы прийти – очень сложно, надо в этот мир со временем как-то втираться и как бы проникать. Я по-прежнему работаю переводчиком, иногда довольно плотно, и параллельно я учусь в университете. Вот уже два курса я отучился, полтора года осталось – и у меня будет второе высшее образование.
И, конечно, это упростит твою жизнь в Гетеборге.
Да, разумеется.
Но никак не упростит твои проблемы, связанные с музыкальной работой. Абсолютно. Да это и никак не связано вообще, просто никак. Та профессия, которая у меня будет… такого слова даже в русском языке нет. Она называется “соционом”, это что-то среднее между социальным работником и психологом. С музыкой все это никак не связано.
Я понимаю. Ты в основном работаешь дома, с помощью компьютера, то есть продолжаешь делать то, что начала делать когда еще жил в Питере.
Да. С одной стороны, это намного проще, потому что сам за все отвечаешь. А с другой стороны это, конечно, чудовищно сложно, потому что одновременно надо заниматься вопросами, связанными с музыкой и с техническими чисто вещами, которыми я не очень хорошо владею. Поэтому и звук на втором своем сольном альбоме, который я записал и привез с собою… Я долго с ним бился, крутил-вертел, по сто пятьдесят раз сво сводил-пересводил, но все равно, половина песен звучит, по-моему, неудовлетворительно.
АГ: Фактически, это ведь получается музыка как бы для себя самого.
Пшеничный:Ну по сути… Нет, не только. Все-таки есть люди, которые интересуются, которые как-то даже спрашивают, но это все здесь. Там-то это никому не надо по большому счету. Ну я вот там показывал двум-трем своим приятелям, им понравилось, говорят, что здорово. В большей степени это отчет перед собой, а еще когда я приезжаю сюда я могу показывать то, что я там сделал.
АГ: Поскольку ты регулярно, несколько раз в год сюда приезжаешь, то ты ведь сохранил свои старые контакты?
Пшеничный: Большей частью да, хотя время идет, конечно, и людей знакомых становится все меньше.
АГ: Умирают, уезжают…Скажи, а ты сейчас представляешь себе, чем конкретно занимаются теперь старые, знакомые тебе группы? Или более молодые?
Пшеничный: Честно говоря, я нахожусь в очень большом затруднении, потому что я практически не представляю. Вот я сейчас стоял, когда тебя ждал и смотрел на афиши – масса каких-то названий, абсолютно мне ничего не говорящих, практически я не имею никакого представления о том, что здесь происходит. Когда я приезжаю, то бываю время от времени в разных клубах, вот в “Фиш Фабрик”, где мы сейчас с тобою находимся, я как-то раз пришел не так давно… Выступала какая-то группа, я даже не помню как она называется. Помню только, что было очень громко, безумно громко, невозможно было слушать и мы ушли. Кто они такие? Что? Не знаю, ничего не знаю…
АГ: Как ты думаешь, в каком направлении так называемый рок будет развиваться дальше? И у нас, и на Западе?
Пшеничный: У меня часто возникает ощущение, что настоящая музыка какое-то время назад закончилась. Не знаю, может быть это связано с возрастом или с какими-то другими вещами… В особенности на это повлияла целая волна ди-джеев и прочих-прочих. Я не знаю, они тоже своего рода музыканты, но это уже совершенно другая история. Это – делатели музыки. Хотя, может быть, это вовсе и не так, у меня – субъективная оценка, но… я бы сказал – увы. А там-то, в Швеции – вообще труба. Там единственное, что происходит, это только какие-то попсовые группы, которые как-то выбиваются и постоянно висят на радио, забивают уши постоянно, с утра до вечера, а по клубам… Там, собственно говоря, и клубов-то как таковых нет. Там есть какие-то кабачки, где на уикенде играют какие-то коллективы. Играют, как правило, кавер-версии. Либо рокабилли, либо блюз, либо еще что-то. Это такой, по сути дела, ресторанный вариант.
АГ: Да, трудно сказать, куда весь этот рок-н-ролл разовьется. Конечно, может случится какая-то сдвижка сознания, но мы только можем это предполагать, а насколько нам все это будет потом интересно, я лично пока не знаю. Пшеничный: Да. Но кто знает, в общем ведь неизвестно, что там, за углом. Может быть, все как-то изменится, как-то повернется и вдруг неожиданно как-то снова расцветет. Но я думаю, что это скорее всего связано не с объективным ходом вещей, не с тем, как вообще ситуация развивается, а с тем, как мы ее оцениваем. Мы становимся старше и старее, и как-то мы, наверное, чисто естественно пытаемся задержать то время, когда мы были моложе. И поэтому мы обращаемся скорее к той музыке, которая как-то связана с этим периодом, я так думаю.
Максим, конечно, прав. Ведь дело не только в наших субъективных причинах восприятия, да и не только в объективных. Просто времена меняются, изменяется и сама музыка, и наше ее восприятие, а что там, за углом – это нам и в самом деле неведомо. Будем надеяться на лучший исход. Если он возможен…
Для Специального радио
