ПРИЗРАКИ ГОРОДА N. ЧАСТЬ 1

В октябре 1977 года намеченный к проведению в Красном Селе васинский «бёрсдник» Джона Леннона был в полном составе свинчен ментами. Мы просидели часов шесть в местном обезьяннике, где нас, прямо как настоящих звёзд, сфотографировали и допросили, было бы прелюбопытно взглянуть на эти докуМЕНТЫ сейчас. Несколько перлов мы всё-таки успели ухватить: неправильно услышанная и, соответственно, записанная фамилия моего приятеля стала его постоянным псевдонимом – «Распий», а ответ на вопрос о цели собрания – «концерт рок-музыки» – был превращён безграмотным писарем в «концерт-урок музыки» (ох, и повеселились мы тогда), после чего – глубоким вечером – распустили. Неудержимый Васин повторно организовал день рождения Леннона через неделю, где я и дебютировал со своими версиями любимых песен. Там-то Майк и увидел меня впервые. Как он, восторженно хихикая, сам потом мне рассказывал, это было «ужасно неприлично», что являлось вершиной комплимента по тем временам. Эпатаж публики всячески поощрялся. Я выступал в чёрном костюме, туфлях на платформе едва ли не таких же размеров, как у Элтона Джона в фильме «TOMMY», глаза и губы были обведены чёрной полосой, а на левой щеке красовался «пацифик» – короче говоря, успех был ураганный. Меня фотографировали, брали автографы, угощали вином и марихуаной, а также приглашали в гости с надеждой отдаться мне телом и душой, в чём некоторые впоследствии и преуспели. Таковым образом началось моё странствие по кругам «питерского андеграунда».

Прямо с Васинского экшена я вступил в «салоны». Мы начали репетировать с Олей-Молей (так называли Олю Першину, известную ныне как Ольга Перри) какую-то невообразимую сюиту песен-танцев, и вскоре после этого она однажды завела меня на репетицию «Аквариума» к Севе (Себастьяну) Гаккелю на улицу Восстания. Там-то я и был представлен всей честной компании, в том числе и Майку, который тогда поигрывал с «А». И Ольга записывалась и выступала с ними также, потому была накоротке с будущими звёздами. Позднее, когда я прочёл описание первой (и единственной) встречи «Beatles» с Элвисом, я невольно вспомнил этот исторический для меня день. Были: сам Боб, Майк, несколько отвлечённый, Фан, с его непременной чуть прищуренной улыбкой, Дюша, как-то одновременно строгий и великодушный, великодюшный, дюжий, Фагот (Майк со смаком рассказывал мне потом, как во время представления каким-то иностранцам он не без гордости произнес: «I am Fagot!», чем привел их в крайнее замешательство. «Фагот» на слэнге означает «гомосексуалист», – любезно пояснил мне соль шутки мой образованный собеседник), Майкл Кордюков (три Михаила, и уж четвёртого пришлось бы-таки назвать «Мик»), Сева, прекрасный как все поколение Вудстока и, кажется, еще какие-то девицы, которые хранились в отдельном от репетиционного помещении. Стали слушать пластинки, которые мне любезно было разрешено потрогать. На вопрос – что бы я хотел послушать? – я вытянул из собрания Фрэнка Заппы запись под названием «Give Me Your Dirty Love». Мой выбор был встречен с пониманием, и следующим номером концерта по заявкам стал «Don’t You Eat This Yellow Snow» того же автора.

С того дня началась наша дружба с Майком, разраставшаяся как снежный ком благодаря частым встречам, прогулкам по городу, поездкам к Васину, который жил тогда на Ржевке, и посещения его коммунального музея приравнивались к полярной экспедиции, и бесконечным беседам. Мы напивались белым и красным вином и упивались разговорами об услышанном и прочитанном. Линялая роскошь декораций дворов, садов и парков Питера как нельзя более удачно оттеняла изысканность наших бесед, пересыпаемых цитатами и восторгами, а неспешное течение каналов при блеске клонящегося к закату солнца, отражаемого бледно-жёлтыми, терракотовыми и нефритовыми плоскостями зданий, способствовало их продлеваемости.

Из искреннего интереса к собеседнику и щедрой готовности делиться своими сокровищами возникало родство душ – самый бесценный из даров, преподнесённых мне Майком. Стоит ли говорить, что моя взаимность не имела границ – ведь это и было то самое, без которого юная душа вянет, как цветок без воды (простите мне этот трюизм) …

Памятуя о том, что, возможно, эта рукопись попадёт в руки любопытствующего читателя, далёкого от описываемых событий и времён, попробую изобразить центральную личность своего повествования. Существует некий тезис о верности первого впечатления, и, по сути, оно формирует основной тон восприятия субъекта или, во всяком случае, того образа, которым вместе с одеждой покрывает себя человек для глаз окружающих, так сказать, ключ имиджа – упаковки. Позднее мне не раз доводилось наблюдать участников этой первой встречи, но тогда, на улице Восстания, на всё происходящее была наброшена некая тонкая паутина, как на лицо Марлен Дитрих в фильмах Штернберга. Всё было полно значения, все было не «просто так», и безграничная любезность Майка сразу дала мне возможность ощутить себя не провинциальным дебютантом, а равным среди равных. Должен отметить, что, по счастью, в этом новом для меня кругу не оказалось ни капли того досадно монотонного привкуса ограниченности, который уже тогда набил мне оскомину. Не хочу сказать ничего плохого о моих товарищах из «Техноложки» – среди них были очень симпатичные мне люди, с некоторыми мы по-прежнему обменивались бобинами с записями, ходили на концерты. Елена так вообще последовала за мной в мир богемы, как декабристка в Сибирь. Думаю, ей до сих пор этого немного не хватает среди «нормальных» людей. И говоря об «ограниченности» я имею в виду буквальное значение этого слова – не тупость или глупость, а довольно жёсткие рамки конкретно спланированного будущего: более-менее определённая получаемым образованием работа, ранее-позднее предстоящий брак и дети… Я остро чувствовал, что мы все «сосчитаны», и покорность разбредания по клеткам мне претила. Я ждал встреч со своим новым другом. Хрупкая фигура, чуть-чуть небрежные, лениво-изысканные манеры, светлое лицо с глубокими карими глазами – внимательными, ироничными, грустными? Слегка тягучая порою речь, очень чёткая артикуляция, лексика эстета, выражения начитанного и немного самовлюблённого поэта…

Желание показать себя утомлённым жизнью и почти подростковая готовность ко всяческим проделкам и эскападам… Капризно очерченные губы и бесподобный нос в стиле Боба Дилана – таким запечатлели Майка фотографии того времени, таким увидел его и я. Его позиции, позы, познания во многом импонировали мне. Вероятно, Ольга предчувствовала это, знакомя нас. И действительно – Майк оказался единственным человеком из этой компании, с которым мы сошлись накоротке и почти сразу. По окончании репетиции нам как-то оказалось по пути, и уже на улице, среди прохожих, вне артистического батискафа, во время ничего не значащей, а тем более приятнейшей беседы я отметил склонность Майка к быстрому шагу – то был бег навстречу заветному каналу, парку или дворику, а то и к магазину, а может, был он и ускользанием от тени, от гудящей шаркающей толпы, от какой-то тайной глубокой грусти… Я всё это почувствовал позже или придумал, как придумывал себе почти всех окружающих людей, подчас удивлявших меня нежеланием следовать предписанным им ролям. Но тонкие пальцы Майка дрожали, трепетали уже тогда – нервные, гибкие пальцы…

1979. Майкл Кордюков – первый барабанщик и перкуссионист «Аквариума» – после моего отчисления из «Крупы» (за Джона Леннона) и изгнания из обесчещенной, вдрызг растраханной комнатки на Лиговке, увёз меня в город Ковров для коммерческого музицирования в местной гостинице. Этому исходу предшествовала неудачная попытка похитить тогдашнюю подругу Севы, «мать полка», как мы её между собой называли («сыном полка» вскоре стал Африка), изводившую его невероятно – с целью спасения нашего всеобщего друга-виолончелиста (в конечном итоге это сделал Борис). Я долго плёл ей какие-то басни про «поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал», но красотка на поджидания не купилась и подозрительно отвергла побег. Уже там, в Коврове, славном мотоциклами и лыжным трамплином, родилась идея поездки на Домбай – горнолыжный курорт возле Чегета (Теберда). Майкл был любителем модностей (первый ди-джей Питера на виниле, добравшийся-таки до «Голоса Америки» в качестве действующего лица), и горные лыжи входили в его компетенцию. Вместо женившегося на немке из ГДР гитариста решено было пригласить Майка, чему я несказанно обрадовался.

До этого я путешествовал только по черноморским курортам, и горы стали для меня райским открытием. Всё время, кроме того, что мы проводили, играя в местном ресторане песни типа «Good bye, my love, good bye» или «Miss you» (Майк поёт за Джаггера, я делаю ему «У-у-у-у-у», я пою за Демиса Руссоса, Майк помалкивает в тряпочку), было предоставлено наблюдению за вечно безоблачным небом, прогулкам между горных озёр с их восьмикратным эхом, как в «Теневой стороне Луны» «Pink Floyd» (us, us, us, us, восемь раз), поеданию волшебных ич-хичинов и распиванию обнаруженных высокогорных напитков типа «Померанцевой водки», живо напомнившей о «медуницах, сосущих померанцы» Пруткова. Майкл пленял своими «blue suede shoes» местных красавиц как европейского, так и горного происхождения, и вскоре мы подружились с сотрудниками Чегетского заповедника, где после блужданий между покрытыми тысячелетними мхами древес и восьмёркообразной тропинкой (лента Мёбиуса), вытоптанной обезумевшим волком в клетке (он бегал и день и ночь, пока не сдох), можно было посидеть у камина с интеллигентными людьми. Небольшая зарисовка: утро в горах, пробуждение, похмелье. Заслышав какое-то бульканье неподалёку, понимаю, что я не одинок в своих страданьях.

– Майк? Доброе утро!
– Доброе, хотя и весьма предварительно. Как ты себя ощущаешь?
– Престранно. Перед самым пробуждением мне приснилась поэма, которая начиналась строкою: «В моём ауле нет арыка…». Поэма «Жажда», в переводе с кабардино- балкарского – «СУШНЯК»!
– Ты не поверишь, Александр, но нечто совершенно подобное случилось и со мной.
Только начало было: «В моём ауле нет акына…»
– Господа! Я предлагаю (это проснулся Майкл) третий вариант начала: «В моём ауле нет урюка», и немедленно отправиться на поиски его, лучше всего в виде сухого вина!

Сказано – сделано. Оставив дремлющую молодёжь (ещё двоих совсем юных гитаристов) в объятиях Морфея, отправляемся на прогулку не без тайной цели, которая по достижении становится совершенно явной – несколько стаканов «Цинандали», несколько глотков небывалого по чистоте воздуха, несколько панорамных взглядов на окружающую нас, как край зазубренной от времени чаши, линию гор, прикрытую сверху блюдечком небесной лазури.
А не перейти ли нам к «Мукузани», дорогие мои мукузане?
Свернули к «Напереули», а там – о, «Ахашени»!
Не исключено, что именно в этот день появилась песня про Домбай.

Всё сулило эдемское наслаждение, если бы наш менеджер Валерка, ещё в Коврове прилепившийся к нашему коллективу и в перерывах между амурами с местными маркитанками и торговлей привезённой из Москвы галантереей устраивавший нам игры, не вздумал зачем-то шантажировать меня неопределённостью моих отношений с СА и угрожать, что просто отнимет у меня паспорт (как все бездари, он мнил заполучить авторитет диктатом). Отвратительность моего положения усугублялась полнейшей индифферентностью коллектива относительно моей судьбы. Майк был единственным, у кого нашлась пара слов ободрения, подкреплённых утешением в виде нескольких песен, которые он спел для меня. Тогда-то и прозвучали эти странные слова: «Ты улыбнёшься, как Ангел, и вонзишь мне в спину свой нож». Что-то в том, как он пел эти слова, говорило мне: «Ты не один. Я тоже испытал это».
Бежать! Однако, куда? Кругом «только горы, на которых ещё не бывал», да и крупных финансовых заначек мы ещё, не смотря на растущую день ото дня популярность нашего ансамбля, сделать не успели. В план моего бегства был посвящён только Майк, который, как Мцыри на фоне гор, попытался уменьшить моё отчаяние песней: «Ты придёшь ко мне ровно в полночь…», которую я услышал тогда впервые. Образ «друга», нарисованный им, потряс меня. Я спросил его, есть ли у героя реальный прототип, и Майк сказал, что есть. Затем, взяв с меня обещание никого не посвящать в эту тайну, рассказал мне историю, которую я вынужден сокрыть от вас.
Однако песнями делу не поможешь. Перспектива была столь ужасна, что между судом и безоговорочной зависимостью от проходимца я выбрал третье – купил билет на самолёт и улетел к родителям на Урал. Денег безвозвратно одолжил не у коллег (я был шокирован их наблюдательной позицией), а у местной официантки. Спустя годы (!) Майк не раз мне напоминал об этом, упрямо подчёркивая: «И не вернул!», как будто это было худшим из моих поступков. Прости, дорогая работница питания, где бы ты ни была! Дома с помощью немца-психиатра (город строили военнопленные, и многие так там и осели) мне удалось окончательно решить свои армейские вопросы (7б, кто понимает) и пришлось временно оставить Питер – ненадолго.

Печально очевидным оказался факт, что никакого пресловутого «рок-братства» (как и «гей-мафии») в природе не предусмотрено, в отличие от закона джунглей. В дальнейшем мне не раз довелось убедиться в том, что это так и есть. Но та наивная и трогательная попытка Майка утвердить меня в мысли, что я не полное дерьмо во власти волн, глубоко взволновала меня. Мне стало легче, и мы дописали с ним песню «Down in Dombаy», которая стала последней точкой в его англоязычном сочинительстве, а мне дала позднее повод продемонстрировать переводческое мастерство. До сих пор мы так и не решили – как писать «Домбай» по-английски: Dombuy, Domby или Dombay.
Первоначальный текст этого шедевра расположен на сайте www.remike.spb.ru, а русскоязычная версия (в моём переводе) – на CD «реМАЙК» (2000, «Бомба-Питер»).
1983. Ввечеру собрались у Майка с Натальей на Боровой, дабы обсудить долгожданное событие. Наконец-то объявлены сроки и программа ПЕРВОГО фестиваля самодеятельных (любительских) групп Ленинграда в рок-клубе на Рубинштейна, 13!!! Отметили это дело. Приказано в концертной программе исполнить что-либо антивоенное (магазины заказов: к нужной гречке или дефицитной твёрдокопчёной колбасе приколоты тошнотные «завтраки туриста» или ещё какая-нибудь заваль). Знаем, проходили. Сам сочинял в ЛТИ для фестиваля самодеятельности кантату о Викторе Хара. Садимся с Майком «писать клавиры».

Мадера хороша. А что с рок-фестивалем? Будет?
Будет-то будет, но требуют антивоенную песню…
Блюз… Объединённых Наций? Как это там у Вас…
Варшавский договор. Нет, это не так поймут. Хиросима! Вот оно. То, что надо! Хиросима!!! Хиросима всё ещё пылает!
Хиросима всё ещё горит!
И если там кто-то вдруг об этом забывает, надо не дать ему…
Надо не дать ему забыть! Ха-ха-ха!
Ха-ха-ха! Что Вы там говорили про «Болеро» Равеля?
Болероравеля? Звучало, когда летели с бомбами, в наушниках.
Это должен сказать Левитан! Голос Левитана!
Ветка сакуры…
Да, харакири Нагасаки… Куросава, Куросава…
…ты одна не изменяешь…
В конце – фри-джаз, в середине – блюз на два аккорда: ми минор и до мажор…
А между куплетами: си-си-си-си-си-си-си! Си септ.
Супер! «Люди мира, на минуту встаньте!» Монументально.
Через час шедевр готов, и вот как выглядит окончательная версия (печатается впервые!):

Хиросима (Всё Ещё Пылает)
Музыка и стихи А. Донских и М. Науменко.

Текст диктора на фоне «Болеро» Равеля:
– Когда в августе 1945-го года американские лётчики летели бомбить Хиросиму, на протяжении всего полёта в их в наушниках звучало «Болеро» Равеля.
Хиросима всё ещё пылает,
Хиросима всё ещё горит.
И если кто-то об этом забывает –
Не дадим ему забыть.

Хиросима всё ещё пылает,
Мегатонны разорвали день.
Белый шар ярче тысячи солнц.
На стене осталась чья-то тень.

Хиросима всё ещё пылает.
Ветка сакуры превратилась в пыль.
Ядовитую пыль на много-много лет.
Пыль и пепел, пепел на миллионы миль.

Смотрите: Хиросима всё ещё пылает.
В мире нет важней проблем.
Кто задаст вопрос: «За что?»
Кто ответит на вопрос: «Зачем?»

Хиросима всё ещё пылает,
Хиросима всё ещё горит.
И если кто-то там об этом забывает –
Надо не дать, надо не дать ему забыть.

Первое и единственное исполнение этого произведения состоялось в рамках выступления «Зоопарка» на 1-м рок-фестивале. Позднее было опубликовано на кассете из серии «Фестивали рок-клуба» – на мой взгляд, одна из лучших концертных записей группы. Перед фестивалем Майк вдруг осведомился:

– Александр, не хочешь ли спеть сольный номер?
– С удовольствием. Я даже, кажется, понимаю – КАКОЙ номер ты имеешь в виду.
– Приятно иметь дело с умными людьми. Э-э… Как насчёт хиросимы?
– Бросаешь меня на обязательную программу? Мило, мило. Всегда предлагай другим то, от чего тебя тошнит – можешь прослыть добряком.
– У тебя получится убедительно. Ты ведь не откажешься?
– На амбразуру? Только чтобы сравнить – как будут другие изворачиваться.

И изворачивались, конечно, как могли, всё было непривычно, стиль вырабатывался ещё только-только. «Аквариум», как известно, под «Мне снится пепел» показывал слайды из Вьетнама с ужасами. Потом работа с хроникой стала чуть ли не самостоятельным стилем, направлением, и Дзигу Вертова с Эйзенштейном, Якова Протазанова и прочих братьев Маркс только ленивый не попользовал в клипах. Все пели для жюри что-нибудь сочинённое к случаю или подобранное – кто из своих, кто из расхожих песен. Особо хотелось бы отметить «Странные игры», бесподобно версифицировавшие фашистский марш из 7-й «Блокадной» симфонии Шостаковича.

Для Specialradio
январь 2009

ПРИЗРАКИ ГОРОДА N. ЧАСТЬ 2