– С Олегом Евгениевичем Осетинским меня познакомил Майк Науменко. Известный сценарист и отец юной Полины – пианистки-вундеркинда, поражавшей своей виртуозностью – в самом начале 80-х годов обратил своё внимание на рок-музыку. Характер и содержание его методики работы с Борисом Гребенщиковым, а позднее с Майком, приведены ниже в изложении самого Олега Евгениевича. Наша первая встреча с ним прошла почти незамеченной нами обоими – по разным причинам. О. Е. О. представлял в наших глазах нарождавшуюся тогда волну интереса к «русскому року», так сказать, «сверху»: со стороны поколения «шестидесятников», авторов и участников «оттепели», к началу 80-х уже достигших либо влиятельного положения в каком-нибудь руководстве, либо авторитета в «самиздатовском андерграунде». Фокус внимания О. Е. О. к «фронтменам» «Аквариума» и позднее «Зоопарка» был направлен на их поэзию и формы её подачи зрителю. Музыкальный аспект рока он воспринимал, как неизбежное модное зло, которое, впрочем, вполне годится для того, чтобы подразнить партийных «гусей». О сложных взаимодействиях «профессионалов» и «самодеятельности» мною написано в романе «Призраки города N». Данная тема, как говорится, выходит за рамки предлагаемой к рассмотрению личности. Предоставим слово самому О. Е. О., тем более, что слово это ярко и остро.
В истории много пропущено.
Но видится в ней интерес,
Когда в камер-юнкера Пушкина
Стреляет сенатор Дантес.
А дело было жуткое, «конторское»!
В 1981-ом, как раз перед включением в план Гостелерадио главной моей финансово-сценарной надежды – 10-тисерийного сценария «Михайло Ломоносов», (сценарий был оригинальнейший, глубокий, не та школьная редуцированная мудня для идиотов, которую Вы видели на экране!), в главном советском критическом журнале «Крокодил» был подготовлен про меня разносный, «идеологический» фельетон.
О том, что я возглавляю антисоветский и антинародный рок-ансамбль «Аквариум». Что я срежиссировал чудовищный по наглости и аморальности концерт в клубе «Красная Звезда» (2000 слушателей!), где на сцене происходили неслыханные, чудовищные вещи! О том, что уже заведено уголовное дело, что был обыск, что надо сажать, кто в а щ е разрешает таким писать сценарии…
Это, собственно, был – п р и г о в о р!
Всем было ясно, что фельетон, конечно, заказан «конторой»… «Доигрался!» – говорили мне сурьёзные люди, качая головой…
Что-ж, – пришло время рассказать.
Я могу из падали создавать поэмы,
Я могу из горничных делать королев.
(поверьте – это не Б. Г. – это Александр Вертинский!)
Да, яростный презиратель рока как «легализованного наркотика для варваров, людей толпы», супермеломан, помешанный на Скрябине и Дебюсси, самодеятельный симфонический дирижёр, знаменитый уже во всём мире преподаватель фортепиано – я тогда был худруком, (тренером личностного роста, как выражаются теперь!) Бориса Гребенщикова и Миши (Майка) Науменко.
Т. е., ансамбля «Аквариум», и ансамбля «Сладкая N. и другие» – я его только что создал из Майка и «других» …
Однажды я совершенно случайно попал на какую-то вечеринку, усмехаясь, слушал детсадовские тексты Макаревича. Заметил двух интересных подростков лет 23-х. По своей натуре я не чистый художник, а сильно криэйтор и педагог. Идея моя была не вполне тщеславна – я просто хотел доказать, что если ты знаешь, как работает химизм восторга и вдохновения, как выразительно и осмысленно передать эмоции в сложных эстетических структурах, – скажем, как сыграть прелюдию Дебюсси понятно даже для глухого совка, – и вообще знаешь всё про великую К л а с с и к у!.. – то можешь запросто, как два пальца обоссать! – переплюнуть любого в более простых, «низких» жанрах.
То есть, я хотел доказать преимущества высокой культуры во всём – даже в разведении бройлеров.
И я начал учить Б. Г. и Майка петь, играть, редактировал тексты, музыку, манеры, менял имидж, ауру, кормил, поил, составлял программы… – в общем, шла «отделка щенков под капитанов». Фактически это я создал те программы «Аквариума» – в том качестве, в каком он потряс москвичей впервые, в декабре 1980 г.
Занимался я с Борей и Майком около года – наездами в Ленинград, в «Прибалтийской» или в «Европейской», иногда – «России».
Вот вспоминаю – восемь утра, самый шикарный трёхкомнатный «апартамент» в «Астории»… Мой 5-летний племянник Олег и 2-хлетняя Полина уже строят, несмотря на мольбы директора отеля, баррикады из бронзовых чернильниц, канделябров и драгоценных ваз. Входит тихий Б. Г. – это я придумал называть его Б. Г.! – с крошечной дочерью Алисой в снегу, дети с визгом её разматывают.
Любезнейшая официантка ввозит на тележке омлеты с вареньем, икру, мороженое для детей, коньяк для нас.
Прячем детей в дальней комнате. Боря достаёт гитару, и, прихлёбывая хороший армянский коньячок, – начинаем. Голос, голос! – большое дыхание, вибрато, глиссандо, подъязычная кость, мягкое нёбо, губы, атака, рубато, «пикьяре», тембр, крещендо, фразировка, интонация, пауза, субито… менять, править, отделывать! У Бори была уверенность в себе, он брыкался, но, преодолевая самолюбие, быстро схватывал тонкости и нюансы. «Гениально! Это работает! Целую твои ноги!» – восторженно кричал он в телефон, когда я, уезжая, контролировал из Москвы результаты. Восторженный благодарный Боря… давно это было!
С Майком было труднее – и легче! Он был ещё неопытен, неизвестен, иногда выходил на концертах «Аквариума» на разогрев, не считался звездой или даже фигурой первого плана. Он вообще был не из рока. В нём не было хитрости, плебейской зависти, агрессивной обиды на весь мир. У него была подлинная деликатность. Он много читал, переводил, перевёл потом знаменитую книгу Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». Почти все его тексты – эстетские. «Веничка на кухне…» – абсолютно эстетский текст. Я приписал туда торжественную коду, которую Майк пел «алла бреве». Даже «Открой бутылку, треснем зелья»… – этот, по моему, его наиболее пронзительный в своей чудесной искренности текст, никакого отношения к року и «ансамблям» не имеет. Он мог быть русским Жаком Брелем, но, увы, в тогдашней России барды не выживали финансово. Тогда в рок-тусовке пинать бардов было – святое дело. Я уговаривал Майка петь одному, но он не смог вырваться из цепких рук соратников-собутыльников, прилипших к его славе. Тогда у него было много профессиональных проблем – зажатость, неуверенность, музыкальные и певческие проблемы. Я поставил задачу – тщательнейшая работа над расширением палитры эмоций, нюансов. Я утвердил его в тембре, в который он сам не очень верил, я хотел ещё больше обострить эту его знаменитую потом как бы гнусавость, масочно-височное вибрато. Внешний облик я предложил трагикомический, Пьеро и Арлекин сразу, корректно нагловатый питерский пацан – что Майку в жизни было совершенно не свойственно. На первый концерт я одел его в свою короткую чёрную куртку с белой полосой и чёрные кроссовки, плюс чёрная бабочка. Объявил его так – «Мальчик Майк с Петроградской»… Так и пошло – «Мальчик Майк». Мы бились над одной фразой иногда по 2 часа! Занимались всевозможными иногда по 12 часов в день! (Потом пили пиво. Водка была исключена, Майк стонал). Есть репетиционная кассета с моими воплями и командами, где Майк впервые спел фразу «Как бы я хотел, чтобы ты была здесь», качаясь как в трансе – 28 раз!.. – ни разу, наконец, не повторившись в эмоции! – но чего нам обоим это стоило!.. Затем – работа над взрывной самоотдачей – выкладываться полностью! Стать абсолютным экстравертом, забыться, как тетерев на току, войти в настоящую эйфорию, открыться до конца, не боясь! – при его прирождённой «тихости» и деликатности -это далось нам в муках. Я молил: «Не в громкости дело, Майк! Хоть шепотом, но – с концентрацией, в глубину, с нажатием всего духа, чтоб мороз по коже! – как великий Башлачёв! Вздохни – и кумулируйся от кончиков пальцев! А теперь – взрыв! Ну!»
И так 2 недели в гостинице «Россия». И когда, наконец, во время репетиции раздался стук в дверь – на пороге стояла испуганная горничная – «Здесь что, убивают кого?!»… – я кинул в Майка подушкой. – «Пляши, Мишенька! Получилось! Прорвались!»
Итак, морозным утром декабря 1980, тихо отпраздновав ночь рождения Б. Г., мы вдесятером самолётно десантировались в Москву, где мой директор по фамилии Черномордик организовал 5 залов. Уже после первых трёх концертов в Москве началось настоящее безумие. Никогда больше у Б. Г. не было такого успеха – причём именно у интеллигенции, которой я гарантировал наслаждение высокого класса, а не дешёвку. Нас таскали и поили самые знаменитые люди. После ночного концерта во МХАТе все актёры и барды могли отдыхать. Такого успеха у интеллигентной публики у «Аквариума» и Майка больше не было н и к о г д а !
Когда через полтора года мы с Б. Г. кое-как помирились, я устроил концерт у себя дома, и он из самолюбия, я полагаю, пел уже не ту программу, над которой я трудился г о д, а новые свои песни – люди потихоньку из квартиры исчезали! А на второй концерт я просто уже не мог позвать из своих – никого. Всё было плоско и опущено на 2 порядка ниже – и музыкально и ваще…
4 концерта прошли с бешеным успехом. Потом – те самые концерты в кинотеатре «Пионер» и клубе «Красная звезда». (Подробно – в моём коротком романе «РОМАН С МАЙКОМ И Б.Г.») А здесь расскажу эту историю эскизно.
Представьте себе 1981-ый год! Эдита Пьеха и ВИА «Самоцветы» считались тогда верхом смелости и экстравагантности, чуть ли не аморальности. На сцене – как на заседании парткома. По ТВ – стерильные «Огоньки». Слова «секс» ещё просто не было.
И вот 2 тысячи забитых советских людей приходят в зал грандиозного заводского клуба – и что же они видят?!
Огромную сцену я разделил на четыре глубины. Авансцену занимали з о н т и к и – они крутились, дёргались, шевелились, из под них в д р у г вырастали вещи и люди.
За зонтиками стоял огромный длинный стол под белой скатертью – за ним разыгрывалась некая «Тайная Вечеря». Пыхтел самовар – его раздували своими трусиками юные Геллы, т. е. они трусики свои снимали и одевали, – как бы стыдливо! – и страстно раздували самовар, крутя при этом попками и зонтиками.
На столе стояли огромные бутафорские бутылки, а под столом – настоящие, с болгарским коньяком, пивом и водкой в жутком количестве. Младые актёры за столиком разыгрывали стёбный спектакль – незаконное распитие принесённых с собой напитков – с массой интермедий. За столом, в глубине сцены, в таинственном лиловатом полумраке стояла голая металлическая кровать, на которой вживую трахалась без перерыва обнажённая пара – с лязгом и стуком, над ними качали опахало 2 молодых негра в чёрных костюмах.
Периодически на сцену выбегали и выползали разные эпизодники, происходила масса событий – выгуливали лающую собачку, которая отнимала у свалившихся под стол закуску. Через сцену летали визжащие кошки на парашютах. Церемонные дамы в длинных платьях степенно пили чай из ночных горшков и ваз, иногда дрались зонтиками медленно и величаво. Я ходил по сцене в нарукавниках, представлял всех музыкантов «Ивановыми» под номерами, например Б. Г. был «Иванов 3-ий. Арфа». За плохое поведение я бил их зонтиком, после каждой песни выдавал гонорар и угощение… Сверху лавировал прожектор, высвечивая самое-самое. В конце вечера все музыканты и актёры забавно менялись ролями, гитарами и женщинами, Дюша наливал в фагот водку, всё было ритмично и для тех времён представляло собой совершенно поразительное зрелище.
Поверьте – в те годы это было организовать совершенно невозможно – и без единой копейки. Спасибо художникам из «Ленкома» – помогли бескорыстно!.. Когда на репетицию пришёл директор зала, всё было мгновенно упрятано, и я страшным шепотом велел всем ходить скорбными …
(Курёхин на концерте не был, но знал всё это шоу до мельчайших подробностей. Однажды, в моей квартире на Васнецова, я подарил ему книгу «Свет Невечерний» – это был толстенный ксерокс, купленный у знаменитого своей благодатью аж митрофорного иерея – за 100 рублей! Решили обмыть столь духовную покупку, и покуда Б. Г. ходил за коньяком, Курёхин меня всё расспрашивал о ритмах и фокусах того шоу-хеппенинга, и мы договорились сделать с ним – с его фортепианным участием! – ещё более безумное динамичное шоу… Прошло 5 лет, началась полная «свобода», я до 30 ноября 1989-го года с головой ушёл в работу с Моцартом и Полиной, никого из прежних людей не встречая никогда, а Курёхин начал свою «поп-механику» – но у него уже были бандиты-спонсоры и полная свобода и отвязанность! Вот Вам маленькие тайны и секреты! А вообще Серёжа был очень милым, открытым, интересовался, как известно, религией и грибами, – и чрезвычайно быстро играл гаммы на рояле. Однажды мы не поделили одну американочку и немного остыли. Потом ходили совсем разными кругами. Я – с детьми и Моцартом, он – с подростками и «Попой-механикой». За год до смерти он сильно изменился и записал несколько пронзительных – вполне наконец традиционных! – музыкальных номеров. Его – жаль!)
На 4-м концерте того десанта, в театре на Юго-Западе, когда вся Москва была уже на ушах, я впервые рискнул выпустить Майка с тщательно отделанной и продуманной программой – во 2-м отделении!
(Закрывать концерт – это признание превосходства. Люди из шоу-мира знают, какой это болезненный вопрос. За это убивают. Из-за того, кто будет «закрывать» концерт, мрачная узбекская красотка или великий русский бард, – этого барда и убили).
Я сказал о моём решении Б. Г. перед самым началом концерта. Он сильно побледнел, но удар выдержал, возражать не рискнул. Хотя это был для него жуткий шок. Он ведь никогда не воспринимал Майка всерьёз. И вот!..
Всё 2-е отделение он простоял за колонной, не отводя глаз от нового Майка. Наше трудолюбие с Майком было полностью вознаграждено. Успех был триумфальным! Мне удалось подбросить его на совершенно новую высоту, это было выступление зрелого артиста мирового уровня. Зал ревел, ни на секунду не утихая минут п я т ь! Майк был растерян, кланялся, оглядывался, не веря. Потом вдруг быстро спрыгнул в зал, нашёл меня где-то сбоку, вытащил на сцену (поверьте, это не планировалось, чистый спонтан!), поставил перед собой, и, подняв руку, просто сказал: «Вы думаете, вы хлопаете нам? Вы хлопаете этому человеку! Великому Олегу! Это он всё сделал! Правда, Борис?»
Боря сделал какую-то морду, но закивал под аплодисменты. Это видели – и это помнят 500 человек минимум! И Артемий Троицкий, который сказал, заикаясь – вполне ещё натурально: «Да, Майк стал круче Бориса!» (правда, мы с Артёмом тут же чуть не подрались – его с п а с мой брат Миша).
К сожалению, Майк не смог разумно распорядиться славой, которая на него свалилась, не смог вписаться в быт, не научился копить, не смог найти себе подходящий буддизм. Он был слишком поэт. И – он не мог один, без штурмана. Если б мы тогда не расстались – я жил только дочерью Полиной и её музыкой – я бы не дал Майку так умереть, и он всегда был бы во 2-м отделении! И шагнул бы – громадно! В сторону своего большого сердца, через манерность и эстетство! Но…
Мы встретились случайно – через 3 года! В Питере, на улице, я крикнул, он бросился через дорогу, был потрясён – «мне сказали, что Вы давно уехали с Полиной за границу!» Пошли в Дом Кино. У него уже был ансамбль «Зоопарк», я конечно стал ругаться, почему не оставил моё название – «Сладкая N», зачем ансамбль, он должен быть один с гитарой на сцене, он должен быть Брассенсом, и пр. бесполезную чушь…
Мы с любовью глядели друг на друга. Он был весь опухший, безмерно одинокий, несмотря на постоянные рукопожатия, тихо говорил о грубости окружающих, о нехватке воли, о том, что новые песни сочиняются трудно, о том, что без ансамбля просто не прожить, пипл хавает только группы, о 10-метровой комнатке, о жене Наташе-ангеле и о ребёнке, о том что он обязательно бросит пить, будет присылать новые тексты, приедет – и будем работать 16 часов в сутки, сделаем потрясающую программу, он войдёт в форму!.. И мы сразу за столом выправили полностью какой-то корявый текст и музыку. Голос у Майка уже не звучал, нюансы съехали, алкоголь подавил краски, мы рыдали, пили, целовались.
Из Дома Кино вышли глубокой ночью, куда-то ехали на такси, где-то дрались, разбили очки, как-то добрались через мост Лейтенанта Шмидта до моей гостиницы… И больше я Майка не видел н и к о г д а !
(Когда в 1993-ем я оказался в Питере, в первом же выпуске своей авторской ТВ-программы «Русская азбука» сделал про него грустный сюжет, беседовал с мамой, она показывала мои записки и правила, которые Майк хранил – а теперь хранит она. В этой же программе я рассказал наконец правду про смерть величайшего русского поэта и барда нашего века Саши Башлачёва). Майк был тем же типом, что и Шпаликов, в сущности, так и погиб, один, с дикого перепою, в тёмном коридоре, – инсульт убил его, – надеюсь, в одну секунду!
В памяти остались – обаятельная стеснительность, деликатность, внутренняя чистота, жажда подлинной высоты. Он первым дал мне записи Лу Рида – «Кэролайн сэз»… Он сам и был – Кэролайн! «So cold in Alaska, So cold in Alaska!» В памяти остался тот порыв, та безумная волшебная работа, тот взлёт, абсолютная душевная совместимость – мне было 44, ему – 24, тот праздник в театре, та ночь после концерта, когда мы вчетвером спали на моём диване… и то утро после концерта в московском огромном только что открытом пивном баре «Жигули», где мы с двумя прекрасными дамами Наташей и Людой так светло и прекрасно пили весь этот светлый день прекрасное ледяное жигулёвское из прекрасных пузатых советских кружек и грызли спрятанную под белыми салфетками на тарелочках прекрасную нелегальную воблу, и давали друг другу прекрасные торжественные клятвы о том, что никогда-никогда… и что всегда-всегда!)…
А последний концерт устроили мы по нашей глупости в самом центре Цековской Москвы, в кинотеатре «Пионер» на Кутузовском проспекте, напротив гнезда Брежнева! Я втянул на сцену Серёжу Рыженко, «падшего ангела со скрипкой», Андрея Гридчука, классического альтиста, победителя всесоюзного конкурса, Сергея Колесникова, актёра МХАТа, и т. д… Черномордик скупил все билеты в «Пионере» на вечерний сеанс. Кассирша была страшно рада, потому что народу было обычно 1-2 человека. Двум бабушкам вернули деньги за билеты, но одна гнида – явно отставной кэгэбэшник – не взял деньги, остался слушать… – и через д в а ч а с а всех замели – с подпиской о невыезде!
Певцов быстро отпустили, а мне как худруку инкриминировалась незаконная трудовая деятельность. Якобы Черномордик присвоил себе 5 р! Было ясно, что это – повод, следователь, стуча кулаком, орал: «Дело не в копейках! Нас интересует, что вы делали с точки зрения политики. Нашли где петь, идиоты – против Леонида Ильича! Вы у меня поедете далеко-далеко, – лет на 5 минимум!»
И началось… Я метался по кругу Москва-Ленинград-Одесса, ища спасения у начальника милиции, зам. начальника милиции и прокурора. Почти все они плотоядно улыбаясь, говорили мне – тебе светит 5 лет, но есть варианты!.. Я продал всё, что у меня было, раздал чудовищное количество денег, получил первый микроинфаркт, всеми способами оттягивал дело. Но контора нажимала, а парочка районных следователей жаждала нашей крови – именно в тот момент они не брали взяток, они хотели на нас заработать другое – звёздочки, погоны, лычки!
Уже готов был фельетон в «Крокодиле» о банде отщепенцев – это означало гражданскую смерть ещё до суда. Хочу и ложку мёда положить в эту милицейскую бочку дёгтя. Одна женщина из милиции спасла мне жизнь – ещё раньше Ролана (Быкова – А. Д.). Объясняю: у меня был неожиданный обыск с выпученными от ужаса глазами понятых, моих соседей (у меня сохранился протокол: «орудие преступления не найдено»). Проводила обыск женщина-лейтенант. Так вот – она, ища «орудия преступления», увидев мой затравленный взгляд, как бы не заметила чудовищного количества «запрещённой» литературы, хотя я уже мысленно прощался с родными. Дай Вам Бог счастья и здоровья, лейтенант Левченко Р. Е.! Молюсь за Вас всегда! Да, сколько хороших, совершенно посторонних людей за меня пыталось заступиться!
О грустном тоже надо сказать – в эти тяжелейшие минуты меня предал ближайший «друг»! Я годами кормил его, поил, возил по разным волшебным местечкам. Когда меня начали таскать, он, после того обыска, согласился спрятать у себя часть моих книг. А потом выяснилось, что пока я метался в ужасе, задыхаясь, ища деньги для жадных ментов и прокуроров, но и не думал продать хоть одну книгу, он их продал – мои самые драгоценные, святые для меня книги!.. Не хочу называть его фамилию – он богат, у него очень богатая жена, 7 детей с именами русских императоров, и живёт он в США. Если узнают эту историю – ему конец. В пуританских США такого не прощают, – выгонят с работы, объявят по всей стране бойкот! А его многочисленные дети и жена будут его презирать… Ладно, Бог с ним, – пусть живёт, жадное ничтожество!..
И о Боре придётся тоже сказать: один замечательный юрист подсказал-таки тогда лазейку, и если бы Б. Г. – как Майк! – прилетел в Москву на один безобидный допрос, я, возможно, был бы спасён – без единой копейки и без малейшего труда! Но ваш кумир – не прилетел! Осторожный Б. Г., которого я год лелеял, холил и нянчил, добывал большие деньги, превращая его в настоящего певца и музыканта – «целую твои ноги, Олег!» – вопил он иногда по поводу какого-нибудь моего голосового секрета! – предпочёл спрятаться под Ленинградом, предоставив мне выпутываться самому…
Почему, думал я, как же можно?! Потом – я поймал его по телефону, он что-то бормотал о том, что он косил от армии, прятался в лесах… струсил? Прощается. Но, теперь я думаю, он мне не простил д р у г о г о – моего невыносимого характера – помните?
Да, утром после первого триумфального концерта я проснулся не один. Мне с подушки весело улыбнулась Наташа, жена Б. Г. А с другой стороны – Майк с бывшей моей ленинградской подружкой Л. М-да!.. Я пытался что-то вспомнить, но… И тут вошёл Боря. Нельзя сказать, что он очень обрадовался. Все молчали, за нас бодро формулировала счастливая Наташа. «Боря, короче, всё хорошо, я балдею от Олега, давай без сцен, спой какую-нибудь утреннюю песенку – и поехали пить пиво»!
Всем хором мы уболтали Б. Г., и он всей четвёрке, уютно разместившейся на просторной тахте, стоя в дверях, спел только что сочинённую песенку: «Всё, что я пел – упражнения в любви…» Песенка понравилась, Наташа завопила: «Ты должен посвятить её нам с Олегом!», мы все вскочили и помчались в «Жигули» – без Бори, который сослался на что-то важное. Вот я думаю, Б. Г. мне этого тогда не простил, – ну, и того, что я выпустил Майка во 2-ом отделении. Ну и всего прочего – поучений, муштры… всё естественно! Ладно, не будем!
А Наташу, с которой мы замечательно веселились полгода, через год мы вместе с Б.Г. выдавали замуж за интеллигентного бородатого физика. И кричали «Горько!», дружно чокаясь.
Но в а щ е люди («хомо сапиенс» – это Божий аванс, шутил великий Олжас!) бывает, иногда становятся лучше, чище, подымаются к искренности, даже становятся умней.
Помнишь, Боря, как я на репетициях рассказывал – и показывал! – с всегдашними моими восторгами о Вертинском, – а ты «незаметно» переглядывался со своими за моей спиной, крутя пальцем у виска.
Но оказалось, и ты не безнадёжен! – и теперь я с доброй улыбкой слушаю по радио, как ты исполняешь оценённого тобой наконец Вертинского – мордуешь и редуцируешь его великие номера, чтобы заработать бабок…
И – одна просьба – когда поёшь сочинения Волохонского и Хвостенко («НАД НЕБОМ ГОЛУБЫМ»), Р. Боуи («РОКЭНДРОЛЛ МЁРТВ»), и Вертинского («МАЛЬЧИКИ») – будь ласка, называй авторов этих трёх знаменитых песен, которые принесли тебе самые большие деньги и славу!
А то ведь десятками лет твой маленький эректорат наивно полагает, что эти песенки явились миру из «Ассы», и их автор – ты! И, пожалуйста, не перевирай чужие тексты – не «П о д н е б о м», – а «Над»!
Просекаешь, Боб? Догоняешь, бедный? Эту песню Лёша Хвост когда-то спел впервые в моей квартире на Богословском, против Есенина, я помню!
И всё-таки последний мой совет – не трог Вертинского, его модуляции тебе трудноваты, а необходимая для пенья ариэток аура – цветущая и открытая! – совсем недоступна! Новые же твои песни – для буддистов и шестиклассников – вполне бессмысленны и потому безвредны. Так что, думаю, ты поступаешь очень правильно, спустя 20 лет решив петь те самые программы 1980-81-х, над которыми я столько мучился, и на которые ломился когда-то хороший взрослый народ! Хочешь прочитать программу на 30 ноября, которую я тогда сочинял полночи? Она и сейчас может иметь успех – разумеется, если ты позанимаешься со мной дня три часов по 8 – ты способный, схватишь быстро опять!..
И всё-таки я вспоминаю то утро в «Астории»… мы пьём коньячок и мирно обсуждаем тексты и ноты… а потом ставим визжащих Алисочку и Полину на подоконник – и они, держась за руки, вглядываются в смутное золото Исаакиевского купола… да много что есть вспомнить!
И я действительно рад, что ты, единственный в стране, до сих пор иногда поёшь достаточно цивилизованным, управляемым голосом – моя работа!
А с Богом… «С той стороны зеркального стекла» – мой любимый текст… Бог тебе судья, ты нашёл свою духовную нишу, – то ли в буддизме, то ли в трюизме – в общем, там, где нет места угрызениям совести! Рад за тебя. Я ведь на тебя 2 года жизни истратил. Запустил на самую высокую орбиту. Я видел, как ты на совково-березовском «Триумфе» так искренне прослезился! – даже меня прошибло! (по совести – надо бы посмертно Сашке Башлачёву всё присудить, гиганту русскому – да мы же с тобой знаем. Чьи деньги! С другой стороны – не Хамзону же присуждать или Кир-Корову!) Просветляешься, Борис? Я – почти поверил!
По ящику услышал, что ты считаешь теперь самым главным – «делать добро»!
Ну – в а щ е!
Делать добро – так это ж как бы – платить долги?
Так – начни!
Посчитай – может, и наберёшь несколько штук зелёных на операцию глаз Учителю? Я – приму. С чистой совестью. И у тебя прочистится. Кто-то сказал мне, что в каком-то интервью ты сказал мне «спасибо»! наконец-то я д о ж д а л с я. И всё-таки – л у ч ш е д е н ь г а м и! – как я!
P.S. И, кстати, сходи на могилу к Майку! Он мёртв надолго, не бойся, – и теперь ты всегда можешь петь во 2-ом отделении!
Александр Донских фон Романов:
– В сентябре 2007-го я встретился в Коктебеле с Олегом Евгениевичем Осетинским по сути впервые. До этого (27 лет назад) я много слышал от Майка о «гениальном безумце» – так и не иначе именовался московский гуру – и даже был ему представлен, что, впрочем, прошло мимолётным эпизодом. В ходе этой коктебельской встречи я убедился в точности обеих частей данного определения Осетинского. Он гений. И он безумен – с обывательской точки зрения, на которую ему (как и мне) плевать. 3 дня спустя после автокатастрофы, в которой погибла Наташа Пивоварова (и ещё двое мужчин), я увидел на доске анонсов кафе «Богема» в Коктебеле объявление: «Олег Осетинский показывает свой фильм «Поэты-самоубийцы» и читает стихи…» – далее следовало несколько неизвестных мне фамилий. Разумеется, я пришёл на этот вечер, результатами которого стали: наше знакомство, обладание цитируемой выше книгой, знакомство с творчеством нескольких потрясающих поэтов и, безусловно, моя очарованность личностью О. Е. Осетинского.
Геннадий Шпаликов – сценарист «Я шагаю по Москве», автор стихов, песен, душа многих (увы, погубивших его) компаний. Кто такой Р. Боуи я не знаю – мне всегда казалось, что в «Р-н-Р МЁРТВ» БГ цитирует «Too old to R-n-R too young to die» из «Jethro Tull», но я могу ошибаться. Олжас – также неизвестное мне имя, если это не опечатка Олдаса Хаксли. Смерть великого русского барда из-за мрачной узбекской красавицы – имеется в виду убийство Талькова, хотя по этому поводу существуют и другие мнения-версии. От дальнейших комментариев по поводу этой смеси восторга и горечи, фимиамов и фекалий, каковую представляет собой книга О. Е. О., я воздержусь. Добавлю только, что мне очень понятна горечь непризнания его бесспорных заслуг и неблагодарность друзей и учеников. Их последняя встреча с Майком в 1984-м году передана очень правдиво – я свидетель этого периода, и описал его, как и многое другое, в пока неопубликованном романе «Призраки города N». О коротком романе «РОМАН С МАЙКОМ И Б.Г.» ничего сказать не могу, подозреваю, что он также пока не опубликован.
