С Сашей Арутюновым, будущим «сидельцем» по делу группы «Воскресение», я познакомился еще в армии, в 1970-м году. Получив как-то наряд на кухню и, пытаясь отмыть от жира железные миски с помощью соды и хозяйственного мыла, я обратил внимание на солдатика в мешковатой форме, который прямо рукой выгребал из бачков остатки гороховой каши и отправлял их в рот. Заметив мой взгляд, он смутился и сказал, что «очень хочется жрать». Жрать в конце первой недели службы, действительно, хотелось очень…
Оказалось, что он москвич, что он тоже до армии играл в бит-группе на бас-гитаре и знает многих музыкантов из тех, кого знаю и я. Именно от него я впервые услышал о Косте Никольском, его хорошем друге, и познакомился с ранними Костиными песнями, которые через десять лет стали всесоюзными хитами.
После окончания учебки мы с Арутюновым попали в разные части, но продолжали переписываться и перезваниваться по внутренней связи ПВО. Когда же служба закончилась, мы часто встречались в Москве, обычно в его квартире на Ленинском, и я всегда был в курсе Сашиных дел, а он – моих. Он устроился работать на Центральное ТВ в Останкино, а на досуге занимался кустарным производством оборудования для знакомых музыкантов и был звукооператором группы «Воскресение».
Как-то он сводил меня на их концерт – на звездный состав Романов-Никольский-Сапунов-Шевяков. Зрители вдребезги разнесли стеклянные двери на входе, в зале творилось что-то невообразимое, на задних рядах пили портвейн, а звук был очень хорош: по секрету Саша сообщил мне, что комплект «Динакорда» сняли у самого Муслима Магомаева. Действительно, за пультом рядом с Арутюновым сидел мужичок явно не из рок-н-ролльной тусовки: стиль одежды, и полное равнодушие к окружавшему его хаосу говорили о том, что человек зарабатывает или жене на дубленку, или себе на модные сапоги-«дутики».
Когда «Воскресение» записалась, я одним из первых получил копии – именно Саша был тем человеком, который смог в весьма стесненных условиях сделать приличный саунд песням, большинство из которых востребованы до сих пор. Мы в «Жар-птице» тоже записывались, но у нас был самодельный пульт, в котором кроме регуляторов громкости были только ручки панорамы, тембров же не было вообще, не говоря уже о чувствительности входов – его сделал Саша Леонов, наш оператор.
Как-то Арутюнов показал мне свое последнее рукотворное достижение – микшер на 12 каналов со всеми необходимыми прибамбасами и на «канонах». Именно на этом пульте был записан самый знаменитый альбом «Воскресения» с Никольским, который мне очень нравился, и звучание которого мне казалось идеальным. Я бы в восторге от ручек, кнопок и разъемов, напоминавших сопла ракет. Но когда Саша назвал мне цену – 1200 рублей – я приуныл… Это была моя годовая зарплата руководителя кружка художественной самодеятельности, коим числилась группа «Жар-птица». За танцы нам платили по 5 рублей на человека, в Новый год мы могли заработать рублей 150 на всех… Саша понял, что погорячился и добавил к пульту преференции: шесть динамических микрофонов болгарского производства, спертых им на ТВ путем списания; 20-метровая «кишка» с распределительной коробкой и специальная стойка на резиновой подвеске для бас-барабана. Это предложение было хорошим утешением. Уже дома я собрал первый взнос в размере 800 рублей, и мы с басистом «Жар-птицы» Сашей Никитиным отправились в Москву за пультом.
Было это в ноябре 1982 года, в день похорон Л.И.Брежнева. Центр был закрыт, мы ехали сначала по кольцевой линии метро, потом до Ленинского. Пульт оказался очень тяжелым, да еще «кишка» и микрофоны. С огромным трудом мы добрались до Савеловского вокзала, таща все это неподъемное железо в руках: денег на такси у нас не было, только долги, в том числе 600 рублей за пульт. Эту сумму необходимо было выплатить по сложной многоходовой схеме, которую я придумал от безысходности. Опишу ее подробно, так как именно по ней меня вычислили оперативники Московского областного управления внутренних дел, которое располагалось тогда, как и сейчас, в самом центре Москвы, напротив зала Чайковского, и в ведении которого находилось уголовное дело группы «Воскресение».
С начала 1983 года я работал по совместительству в Доме быта в отделе звукозаписи. К тому времени «Жар-птица» записала 2 магнитоальбома – «В Городе Желаний, под Радугой Мечты» (1981) и «Зной» (1982). На подходе был третий, «Рокодром». Группа вела обширную переписку с поклонниками, большинство из них просили нас выслать записи. Уже на первом альбоме я отработал технологию этих рассылок по дискотекам, список которых взял в Московском областном Доме самодеятельного творчества (МДСТ), где был на хорошем счету благодаря приличному исполнительскому уровню «Жар-птицы». В конце второго альбома, «Зной», я сделал трехминутный коллаж, где не только рассказал о группе, но и наговорил почтовый адрес. Письма пошли сплошным потоком, рекорд – 28 за день.
Надо сказать, что сами альбомы мы довольно прилично оформляли, вкладывая в прозрачную пластиковую коробку даже тонированный постер. Три наших «Кометы-212» уже не справлялись с копированием мастер-лент, и тогда я нашел простой выход, устроившись в Службу быта и получив в свое распоряжение сразу несколько магнитофонов. Будучи уже не мальчиком, я понимал, что рассылка собственных записей без прикрытия и с использованием государственной конторы, коей была Служба быта, чревата серьезными последствиями. В МДСТ методистом работал хороший парень по имени Иван, игравший по вечерам в кабаке и обожавший Led Zeppelin. Я попросил его помочь мне получить разрешение на исполнение своих песен, так называемую «литовку». (В те глубоко советские времена существовало положение, при котором в репертуаре 80% произведений должны были принадлежать перу членов Союза композиторов, а на все остальное – импорт, свое и т.д., – выделяли оставшиеся 20%.)
Так вот, в одну из суббот я отвез тексты всех альбомных песен на Кировскую, где был тогда МДСТ, и Иван, припрятавший накануне специальный штамп с надписью «Разрешено к исполнению» из стола начальника, жирно пропечатал им каждый листок, ставя в графе «подпись ответственного лица» замысловатую закорючку. Был выходной, кабинеты пустовали, я вытащил бутылку коньяка из сумки, и мы опрокинули по рюмке за то, чтобы нас никогда не поймали. (Тост исполнился наполовину: Ивана так и не поймали, хотя через год органам очень хотелось узнать, чья это подпись красовалась на моих текстах – Ваня был не дурак, с его рукой закорючка не совпадала. Я же говорил, что не знаю, кто поставил мне штамп: приехал, отдал какому-то сотруднику пачку текстов, а потом приехал и забрал уже оформленные бумаги. Но все это было уже позже, летом 84 года). Оставшийся долг в 600 рублей за пульт Саша Арутюнов получал по почте: я высылал очередному поклоннику катушку наложенным платежом, но обратный адрес указывал не свой, а Сашин, московский. Саша шел на почту, получал деньги, а потом звонил мне и сообщал, что теперь я на 15, 30 или 45 рублей должен меньше: стоимость катушки в пластмассовой коробке и с полным оформлением составляла 15 целковых – не дорого, но и не дешево по тем временам. Между нами была договоренность, что я ни при каких обстоятельствах не буду говорить, у кого я купил пульт.
На таких домашних мастеров, каким был Саша, шла настоящая охота, статья о частном предпринимательстве была «рабочей» статьей ОБХСС, а в самодельных усилителях, реверах, эквалайзерах всегда можно было найти детали, маркированные звездочкой: значит, ее своровали на военном предприятии, а это было очень серьезным преступлением, которое расследовалось или спецмилицией, или КГБ. Саша, в свою очередь, не должен был оставлять почтовые квитанции после получения денег: это уже меня подставляло под частнопредпринимательскую статью.
Такая конспирация в те годы была в порядке вещей не только в среде музыкантов, но и везде, где существовал дефицит чего-либо – а дефицит был везде, где стояла нога советского человека. Восполнялся дефицит смекалкой и предприимчивостью населения, изготавливающего все, начиная от продуктов питания на садовых участках, одежды и обуви, и кончая автомобилями и даже самолетами. Все мы ходили под статьей УК, но все же разница между штучным производством поддельных «Фендеров» и массовой штамповкой пляжных тапочек грузинскими цеховиками существовала. Но она не принималась в расчет сотрудниками органов, получившими политический заказ на искоренение рок-музыки летом1983 года из уст второго человека в КПСС, К.У.Черненко, который на очередном пленуме заявил о вреде этого музыкального жанра для советского общества…
…В начале сентября 1983 года я узнал, что Саша Арутюнов и Леша Романов, бывший тогда лидером группы «Воскресение», арестованы и сидят в Бутырке, что у Саши дома был обыск. А спустя несколько дней в нашей студии раздался междугородний телефонный звонок. Женский голос поинтересовался, это ли номер ансамбля «Жар-птица» и можно ли поговорить с его руководителем Сергеем Поповым. Я ответил, что это я и есть, и услышал, что со мной разговаривает следователь Московского областного Управления внутренних дел капитан милиции Травина. Жестким официальным тоном, не оставлявшим места для вопросов, она сообщила, что ждет меня 19 сентября в 10.00 в своем кабинете. Я тут же перезвонил своим информированным московским знакомым и узнал, что именно Травина ведет дело группы «Воскресение». Не трудно было догадаться, что от «Воскресения» ко мне могли привести только две ниточки – или показания самого Саши Арутюнова, или квитанции почтовых переводов, которые он не успел или поленился уничтожить.
Перед этим произошло еще одно событие, еще одна «черная метка» была уже послана мне и группе «Жар-птица». Как-то меня вызвала директриса ДК «Октябрь», где я работал, и в подвале которого располагалась наша студия. Директриса была дамой, пьющей прямо на рабочем месте, – коньяк хранился в сейфе у нее за спиной. Помимо коньяка она была еще и морфинисткой: морфий ей поставляла медсестра местной горбольницы. Все очень просто: рядом с ДК стояла скамейка, под которую ночью медсестра закапывала очередную упаковку ампул, а на следующую ночь директриса ее выкапывала. Потом медсестра, заменявшая в больнице морфий на жидкий анальгин, попалась и получила 5 лет, а директриса выкрутилась благодаря своим партийным связям. Любопытно, что эта медсестра была родной сестрой одного из музыкантов «Жар-птицы», поэтому, когда она была арестована, мы узнали, для кого предназначался модный тогда в среде урок и части интеллигенции наркотик.
Директриса очень не любила, когда что-то отвлекало ее от погружения в нирвану, в которой она находилась почти все темное и светлое время суток. В данном случае складывалась именно такая ситуация. Она сообщила мне, что скоро из Москвы должна приехать комиссия из Обкома ВЦСПС (а наш ДК по вертикали подчинялся именно этой организации) с целью проверить появившуюся у них информацию о том, что самодеятельный ВИА «Жар-птица» из Дубны активно распространяет записи собственных песен. Я оказался в трудном положении… Стоило только спуститься в подвал и заглянуть в нашу комнату, и эта комиссия обнаружила бы: несколько работающих магнитофонов, подключенных для копирования; операторскую кабину с пультом и мониторной системой; ударную установку, обставленную микрофонами; десятки пленок в коробках с оформлением, которое изготавливалось тут же, в подвале, в расположенной напротив любительской фотостудии…
Не моргнув глазом, я соврал, что никаких записей у нас нет. Может быть, кто-то и записывал наши концертные выступления, и эти записи гуляют по рукам, но мы к ним отношения не имеем. Этот простенький ответ удовлетворил женщину, мучимую коньячной жаждой, и в подвал она спускаться не стала. Я же вихрем слетел по лестнице вниз, и через час все, что могло меня скомпрометировать, было надежно спрятано.
Когда приехала комиссия, возглавляемая военным духовиком в отставке, я придерживался версии о том, что мы сами никаких записей не делали. В комнате был наведен идеальный порядок, гитары висели на гвоздиках, ударная установка сияла начищенными ободами, а в углу стоял старый магнитофон марки «Тембр», воспроизведший по просьбе комиссии какую-то советскую сладкоголосую белиберду типа «Верасов». Члены комиссии пришли к единодушному мнению, что в таких условиях и на такой технике сделать качественную запись невозможно. Удовлетворенные тем, что ничего криминального они не обнаружили, а значит, и нет повода торчать в Дубне, члены комиссии поднялись в директорский кабинет, где их уже ждал накрытый стол. Минут через сорок туда пригласили и меня – выпить рюмочку. Всем своим видом, показывая уважение к высокой комиссии и понимание их нелегкой миссии по искоренению неподцензурного творчества в художественной самодеятельности, я присел за краешек стола с одной лишь целью: узнать, почему приехали именно ко мне, ведь по стране гуляли записи сотен рок-групп, репертуар которых был гораздо более рисковым, чем наш.
В конце концов, мне удалось выяснить, что кто-то написал на меня письмо в ЦК КПСС, кто-то из Дубны, и, скорее всего, этот человек работал в сфере городской культуры. Но, видимо, доносчик плохо знал, как конкретно осуществлялись запись группы и последующее ее распространение, иначе комиссия приехала бы с образцом готовой продукции, и отпереться мне было бы гораздо труднее, если возможно вообще.
Комиссия уехала, я немного успокоился, но некоторые меры предосторожности все же принял – убрал готовые к отправке катушки с глаз долой.
Неожиданно, спустя недели три, отставник приехал один, без комиссии. Он был крайне зол и со мной почти не разговаривал, сообщив только, что я ввел его в заблуждение своими байками о том, что у «Жар-птицы» записей нет. Они долго о чем-то совещались в кабинете директора, о коньяке речи, видимо, не было. Потом вызвали меня и устроили допрос с пристрастием: есть ли в репертуаре «Жар-птицы» песни собственного сочинения, где и как часто мы их исполняем, кто нам дал право их исполнять и т.д.
Сообразив, что и на этот раз у «высокого гостя» нет материального подтверждения нашей глубоко антисоветской деятельности, я принес тексты своих песен со штампом МДСТ «Разрешено к исполнению», полученный с помощью Ивана. Отставник впал в ступор: крыть ему было нечем – «литовка» есть, ничего конкретного против меня нет, и опять пришлось ему уехать ни с чем.
Чуть позже директриса, – которая то ли приняла стакан, то ли укололась, – мокрым шепотом поведала мне, что председатель комиссии получил в Москве страшный нагоняй за то, что не смог вывести меня на чистую воду: у его начальства была абсолютная уверенность в том, что «Жар-птица» самым активным образом занимается нелегальным распространением своих записей, и начальство вернуло бедного отставника в Дубну с заданием прекратить эту подрывную деятельность. Надо сказать, что директриса не знала, что я подрабатываю звукозаписью в Службе быта, хотя заявление на совместительство подписывала лично – она, видимо, считала, что я или что-то шью, или что-то чиню. Но посвящать ее в такие тонкости я не стал – последний козырь надо было приберечь для более серьезных разборок. А в том, что они будут, сомневаться не приходилось…
…Была еще одна история, которая могла меня серьезно «засветить». В Министерстве культуры СССР работал мой старый друг, один из первых дубненских рокеров, Виталий Рыбаков. Он возглавлял отдел, курировавший всякого рода хобби советских людей – от разведения рыбок и филателии, до дискотечного движения, которое тогда набирало силу. (В его отделе, кстати, начинала Ольга Опрятная, ставшая впоследствии организатором и руководителем знаменитой Московской рок-лаборатории.)
Как-то я привез старому другу наши альбомы в самом лучшем исполнении – пластмассовых прозрачных коробках, с фотографиями, программой, историей группы на 2-х страницах и почти цветным постером внутри. Даже сбоку, на торце коробки красовались названия группы и альбома. Виталик подивился нашей изобретательности – все это выглядело как настоящий западный релиз. Он взял наши альбомы и через некоторое время… показал их на очередной коллегии Министерства культуры, вручив их прямо в руки министру культуры СССР, члену Политбюро ЦК КПСС Демичеву! При этом он произнес пламенный спич о том, типа вот, мол, ребята сами что могут делать пока фирма «Мелодия» (единственная тогда в СССР) выпускает диски, упакованные чуть ли не в пищевой картон. Демичев повертел в руках красочные коробки и – со словами «разберитесь, пожалуйста, с этим» – передал их своему помощнику. Директор «Мелодии» Сухорадо, тоже присутствовавший на коллегии, никак не комментировал происходящие и мрачно молчал.
Все это было незадолго до того, как я узнал об аресте Арутюнова и Романова и первого приезда комиссии из Обкома ВЦСПС. Тогда мне казалось, что демарш Виталика Рыбакова, который рискнул – из самых лучших побуждений, конечно! – продемонстрировать партийному бонзе, каким был Демичев, подпольную рок-н-ролльную продукцию, заглох на стадии помощника и с постигшими меня неприятностями никак не связан. Отчасти это было верно, но только отчасти: в итоге наши альбомы попали в цепкие руки КГБ, но узнал об этом только через год, в августе 1984 года.
Все эти события – комиссия, вызов на допрос и фраза Демичева «Разберитесь…» стали для меня сигналом к тому, чтобы максимально обезопасить от возможных неприятностей себя и группу «Жар-птица»…
Для Специального радио
