rus eng fr pl lv dk de

Search for:
 

ИЗ ИСТОРИИ ГРУППЫ «ОБЛАЧНЫЙ КРАЙ». ГЛАВА 2: ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО, ЮНОСТЬ ОБЛАЧНОГО КРАЯ


От журнала «Радио» до Мертвых ушей

Сергей Богаев (в армии)
Сергей Богаев в армии

Если вспоминать всё с самого начала, вернуться к истокам, к моменту зачатия коллектива, нам предстоит сесть поудобнее, и стремительно по спирали времени отправиться вниз, назад в прошлое, прошлое тысячелетие, последнюю четверть двадцатого века, середину 70х годов. На рубеже 74 – 75 года мы, три друга, соседи по подъезду: я, Сергей Богаев, Олег Рауткин и Коля Лысковский стали на распутье – как жить дальше. Игры в индейцев с каждым днем уже утрачивали для нас свою привлекательность. Мы стали поглядывать на девочек, уже не просто как на одноклассниц, детство заканчивалось переоценкой ценностей. Наступало отрочество, заняться было нечем: томагавки, луки и стрелы заброшены, а впереди пустота. Про рок мы еще ничего не знали. В 13-14 лет я серьёзно полагал, что рок-музыка происходит от слова “роковой”, а поп-музыка так называется потому, что исполняли её попы. И вот однажды кто-то из одноклассников принёс пару открыточек, типа звуковое письмо с какими-то песнями. На одной была песня каких-то битлов, про которых все знали, но никто никогда не слышал и не видел. Знали о них исключительно из газет, в которых их творчество ругалось на чем свет стоит. На второй открытке мы услышали чарующие звуки также неизвестной нам группы, и это произвело на нас еще большее впечатление, однако, названий на открытке не было, и мы не знали, кто это играет. Что-то с Запада. Слово-то какое – “западное”, оно было тождественно с “вражеским”. В ларьках “Союзпечати” появилась маленькая пластиночка фирмы “Мелодия”, она называлась “Вокально-инструментальные ансамбли мира”. Там было два ансамбля, одним нам не очень понравился, а вот на другой стороне были две песни, которые навылет пронзили наши сердца. Они поразили нас, но мы не знали кто это. Мы вообще ничего не знали. Самое тяжелое, что мы слышали на тот момент это “Песняры” – они приезжали в Архангельск и у них были и электрогитары, и барабаны, и “ионики” и всё прочее такое блестящее, мерцающее и громкое, и казалось, что круче-то ничего и нету. А тут – на тебе! – совсем другое, совсем “из другой оперы”, и дух музыки и звуки, настроение… В общем, тогда-то мы и определились, куда направить свои усилия – на создание нечто подобного, нами тремя приятелями-соседями, бывшими “индейцами”.

Встал вопрос, на чём играть: не было ни гитар, ни электрооргана, ни ударной установки. Никто играть, естественно, не умел, потому что не на чем было учиться. И вот мой дядюшка привез мне в подарок из Ленинграда гитару фабрики Луначарского, стоимостью 14 рублей 50 копеек. Я обалдел от такого поворота, сами понимаете, что вопрос поиска гитариста был уже однозначно разрешен. Коля Лысковский решил заняться клавишными инструментами, а его старший брат Игорь решил играть на близких им по духу барабанах и петь, у него был громкий и чистый голос. Я посещал кружок радиолюбителей на базе средней школы и уже умел немного паять, отличать диод от транзистора. Самые азы я уже получил, спаял детекторный приемник. В журнале “Радио” напечатали схему простейшего одноголосого клавишного инструмента и я сразу пустился собирать прибор. Мы купили немного копеечных деталей, сколотили коробочку, из досточек мы склеили клавиатурку. Наконец, эта машинка издала первые жужжащие звуки, напоминающие нотки. В качестве ударных мы задействовали различные предметы утвари: нечасто используемые нашими мамами старые тазы, кастрюли, подушки, фрагменты мебели, картонные коробки. Конечно, никто из нас и понятия не имел, как создается музыка нашей мечты. После того, как мне подарили гитару, я год на ней играл даже не зная, как и зачем устроен колковый механизм, и как она настраивается. Я взял и выстроил параллельно, аккуратненько все колки в один ровный ряд, мне казалось, что так оно правильнее. Натянул струны так, чтобы они не болтались, и чтобы можно было подтягивать во время игры ноты. Я еще удивлялся, когда смотрел на гитаристов, почему у них колки по-разному повёрнуты, у одного так, у другого иначе, неужели они сами не видят этот бардак, я думал, что всё должно быть красиво и ровно.

Так я и играл весь 1975 год. Аккорды у меня не получались, сразу же начал играть – сперва одним, затем двумя пальцами, партии были сольными, и не возникало никаких сомнений, никто из нас даже не думал, что гитара звучит как-то не так. И клавиши наши тоже никаких конкретных нот издавать не могли, они издавали просто звук, что совершенно не обламывало, особых диссонансов не было, опять же эти наши кастрюли и тазы – все это создавало такую музыкально-бытовую шумовую волну. В то же время мне подарили кассетный магнитофон, один из первых советских, он назывался ТОН-403, и к нему прилагался микрофон и несколько кассет. Смысл жизни был обретён, путь был выбран однозначно и бесповоротно. Мы пытались играть неизвестные песни неизвестных ансамблей с открыток без опознавательных знаков. Так прошел год, играл-играл я так на этой гитаре с параллельно выстроенными колками, пока не пришел ко мне одноклассник, Витя Ромоданов, он считался у нас в школе лучшим гитаристом, он уже умел играть и петь песни на русском языке про солнечный остров. Он пришел ко мне, узнав, что у меня есть гитара, показать, что самое крутое идет из Москвы. Он взял один аккорд, затем другой, звучит полная фигня, он, ничего не понимая, спросил:

– “А чо у тебя с гитарой то?” – “А что у меня с гитарой, все нормально” – попытался защититься я. – “Да она ж у тебя не настроена-то?” – “Что ты гонишь, Витёк?” – я уже начал обижаться, – “я на гитаре уже год играю, и все нормально, никто не жалуется, вон спроси коллег по группе, они подтвердят” – “А что ты там играешь, ну-ка сыграй” – и я взял гитару и заиграл заученную уже сольную партию, он был потрясён но сказал: – “Серега, ты балда, ты ж аккорды взять никакие не можешь, она не настроена, как же так можно, куда вы катитесь, это же тупик, нужно настраивать гитару как положено.

У Витьки в кармане нашелся камертон, издававший ноту “ля”, такой беленький, похожий на сигаретный мундштук. Он настроил мне гитару, и я подумал: «ё-моё, да, блин, так-то оно куда лучше, одноклассник-то прав…» Мы переглянулись с Колей и Игорем, ничего зазорного в этом не было – мы должны были перенимать полезный опыт. В течение месяца я уже учился настраивать гитару, конечно же, пришлось отказаться от “параллельности” колкового механизма, качество звучания аккордов превзошло эту красоту. Я уже стал использовать аккорды, так как их уже можно было из гитары извлекать, однако желания исполнять песни, которые играли тогда все, умение играть аккордами не прибавило, мы хотели создавать свои собственные композиции, для этого мы и создали наш коллектив, и для этого открылись теперь новые возможности.

Информацию мы получали отовсюду, где могли, гуляли по народу полустёртые мутные фотографии рок групп из западных музыкальных журналов, из них мы и узнали, что в группах существует разделение труда, и наш барабанщик-певец выступил с предложением найти барабанщика, чтобы освободить его для вокала. Вспомнили про нашего соседа Рауткина, с которым раньше играли в индейцев. Мы не воспринимали его как музыканта, но как-то раз пришли ко мне братья Лысковские и сказали, что возле мусорного бака наш сосед нашел выброшенный кем-то пустой посылочный ящик, обстругал две тополёвых палки и как начал по этому ящику барабанить, очень здорово, ты бы, Серёга, пригласил бы Олега к нам.

Все наши репетиции проходили в моей комнате в то время, когда родители были на работе. Я поднялся на пятый этаж и пригласил Рауткина проследовать к нам, попробовать себя в роли барабанщика. Теперь перед ним был не просто какой-то один там ящик, а установка!: тазик один, другой побольше, кастрюлька такая и кастрюлька сякая, подушка, и коробка из под чего-то, и тут он как выдал, как разразился такими дробями, нас это поразило, как громко и главное как изобретательно он дубасил по ним, в общем, вопрос барабанщика был снят, у нас теперь был свой барабанщик! Мы поставили ему наши первые записи, он одобрил, сказал, что готов в этом стиле работать сколько угодно, тем более, что учимся в одной школе, приходим с уроков в одно время, дома никого нет, все на работе, можно было громыхать и орать как угодно до самого вечера. Название группы мы меняли чуть ли не каждый день, до “Облачного Края” было еще несколько лет, однако коллектив единомышленников, понимающих друг друга с полуслова, к тому моменту уже сформировался.

Слушали мы исключительно зарубежных исполнителей тяжелого направления, нравились нам и “Beatles”, и Pink Floyd, и “Queen”, мы хотели играть подобную музыку, только на русском языке. Игорь Лысковский на школьном уровне прекрасно мог петь английском языке, однако это не вызывало у нас особого энтузиазма, потому что на языке можно было взять любую западную музыку, коей в то время уже было достаточно, и послушать, а вот на русском ничего подобного в то время у нас либо еще не было, либо мы просто не знали.

Мы использовали тексты исключительно собственного сочинения, до нас стали доходить первые рок пластинки с детальной информацией на обложках, из которой было ясно, что кто песни исполняет – тот же их и сочиняет, в этом мы и видели отличие рок музыки от эстрады, где слова Добнонравова на музыку Пахмутовой исполнял Кобзон или какой-нибудь вокально-инструментальный ансамбль. В то время в нашей стране сочинять песни имели право только члены Союза композиторов на стихи членов Союза писателей. Мы, естественно, не являлись членами никаких союзов, да и ни коим образом не могли ими являться, но, тем не менее, нам это казалось несправедливым, если у человека душа поёт и есть потребность что-то высказать, кто это может нам запретить? То, что звучало по радио, за редким исключением, нам очень не нравилось, мы стремились внести собственный вклад.

Сергей Богаев
Сергей Богаев

Слушая западные коллективы, мы не могли не отметить звучание, понимали, что просто не знаем, как этот звук достигать. В магазинах кроме радиодеталей не было ничего, что могло бы нам помочь, не было ни книг, ни какой либо другой информации. Мы занялись конструированием, пробовали собирать примочки. Скинулись по три рубля на звукосниматель для моей гитары, однако тот звук, от которого замирало сердце, нами был недостижим. Этот звук назывался “фуз”, и я перерыл много журналов и схем, прежде чем спаял эту примочку. Оконечным каскадом я собрал на отдельной платке фильтр, который тогда называли “квакер”. В итоге, моя примочка дала поразительный результат! Мы зазвучали с фузом и квакером! Это было невероятно…

Нот мы не знали, я сочинял по несколько мелодий в день и тут же их забывал, поэтому ребром встал вопрос фиксации наших потугов на магнитный носитель. Я уже разжился первым бобинным четырёхдорожечным магнитофоном “Нота-303”, что обусловило сильный качественный прорыв. Одним микрофоном, повешенным к люстре за провод, нельзя было ничего записать. Глядя на фотографии западных групп, мы заметили, что к каждому барабану – свой микрофон, к каждому инструменту свой, и это логически было правильно, чтобы каждый инструмент был хорошо узнаваем, без отражения от стен, пола и потолка. Среди друзей и знакомых мы бросили клич: у многих уже завелись разные по классу магнитофоны и к каждому прилагался микрофон, а то и два, в случае стерео, мы попросили всех, кому не жалко, отдать нам свои микрофоны.

Насобирали с десяток, однако микрофонный вход у моей “Ноты” был всего лишь один, не было возможности смешать сигналы с десяти микрофонов, и я нашел единственно верное решение. Срезав с микрофонных проводов “пальчики” и пятиштырьковые разъёмы, я зачистил побольше провода, скрутил их все вместе – земли к земле, а сигналы к сигналам, припаял к этой “бороде” пятиштырьковую “эсгэшку” и вонзил её в микрофонный вход. Все было здорово! Все можно было регулировать расстоянием, углом наклона, это уже были тонкости и очень приятные хлопоты, которые давали простор для творчества, эксперимента: так поставишь – один звук, повернул чуть в сторонку – другой, еще куда-то запихаешь микрофон – третий. В общем, у нас уже стали появляться записи, которые можно было даже и послушать, поставить друзьям. Правда, наши одноклассники не очень хорошо восприняли наши эксперименты с сочинением, нам говорили, мол, парни, что вы маетесь фигнёй, ведь есть же нормальные песни – Солнечный остров, Марионетки, Новый поворот, группы Цветы, Високосное лето… Ходили уже тетрадочки с аккордами из рук в руки, друзья говорили нам, что зачем выдумывать велосипед, все уже готово, зачем эти изыски.

Но для нас это было просто неприемлемо, сомнительное счастье играть то, что кто-то уже сочинил где-то в Москве, а мы тут должны подбирать и исполнять его песни… Уверенные в непогрешимости выбранного нами пути мы выходили на собственную, свою дорогу – исключительно своя музыка и свои тексты. Только так и не иначе. Еще одной из серьёзнейших проблем, ставшей на нашем пути, явилось отсутствие реверберации. Мы уже знали о таком понятии – слушаешь музыку, а там, на голосе, или на барабанах такой красивый хвост висит, или эхо, но мы даже не представляли, какими средствами это достигается. В журнале “Радио” об этом ничего не было, но мы уже поняли, что без этого прибора удовлетворение от нашей игры было не полным, не достаточной глубины. И вдруг, приходит новый журнал, из которого я узнал, что можно из нагревателя от электроплитки извлечь вольфрамовую нить, растянуть её, один конец прикрепить к чему-нибудь статичному, а другой приклеить к динамику усилителя, к которой подключена гитара. На дальнем конце растянутой спирали я прикрепил пьезодатчик, снятый с тонарма проигрывателя грамм-пластинок, сигнал от него послал в другой усилитель.

Эффект превзошел все ожидания! Это был почти настоящий холл-эффект, я играл на гитаре много часов подряд, не пошел в школу и едва дождался прихода друзей. Я им это показал, ребята воодушевились, тут же мы сочинили несколько песен с текстами и музыкой, и в первый же день мы записали минут сорок пять, и если бы родители с работы не пришли, мы могли бы записать и больше. В то время, в 79м, от нас стал постепенно отдаляться Игорь Лысковский, он был круглым отличником в школе и шёл на золотую медаль, и с нами ему было уже тяжело. Мы остались втроём, однако это только сильнее сплотило нас. Вдруг оказалось, что у нашего барабанщика Олега Рауткина просто дивный голос.

Он орал так, что его вокал разносился далеко за пределы нашего двора, причем это ему нисколько не мешало барабанить. Мы потихонечку копили деньги, покупали струны. Я выпилил и сколотил первую электрогитару из обычных строительных досок, покрасил, покрыл её лаком, натянул струны за семь рублей и она звучала более, чем сносно. Намного лучше, чем просто акустика с перегрузкой. Звук у нее был уже жесткий, а еще с моим фузом да квакером вообще… Стоял такой неповторимый пердёж, который просто подхватывал тебя и нес вперед как на крыльях, гитара буквально рассекала пространство. Казалось, весь дом прорезает молниями. Сохранилась фотография этой гитары – она была выкрашена в красный цвет.

Мы купили маленький пионерский барабан в качестве рабочего, ибо до того эту роль выполнял старый, на ладан дышащий посылочный ящик из прессованного картона. Я уже не помню, как заканчивал школу, мы решили попробовать себя в модном на тот момент жанре рок оперы. Находясь под впечатлением от излишне припопсованной “Jesus Christ Superstar”, мы запечатлевали на ленте свой взгляд на этот жанр. Наша опера называлась “Явление Дикого Персика Народу”.

Смысл оперы пересказывать бесполезно, но тексты были довольно веселыми. Затем я уже стал более серьезно подходить к аранжировкам. Сделал пять или семь таких штук, в которых уже было какое-то развитие: вступление, начало, куплет, припев, проигрыш, финал… можно сказать первые “вполне законченные произведения”. Конечно, сыгранные смешно, с таким звучанием, что… однако в тот момент нам казалось, елки зеленые, это супер! Просто супер! Не Deep Purple, конечно, не Pink Floyd, но знаете ли, по нашим советским меркам, да еще для домашней записи – очень даже ничего. Плюс, я напаял несколько простейших электронных устройств, которые издавали всякие шипящие, визжащие, журчащие, хрюкающие звуки. Каждая песня обогащалась этим, дабы звучание было более насыщенным. Медленно, но верно, увеличивались наши познания в области электротехники, мы обучались технике игры и формировали вкус, пополняли исполнительское мастерство. К началу 80-го года встал вопрос площадки. Нам очень уже хотелось выступить, показать всем чего мы достигли, но где и как? Кто ж разрешит… худсоветы стояли непреодолимой преградой на пути таких умельцев вроде нас, коих уже достаточно к тому времени развелось в стране и даже в Архангельске.

Домашний период развития группы заканчивался. Мы выросли из размеров моей маленькой комнаты, нужно было что-то решать, потому что втроем нам было уже и не повернуться. Я уже закончил школу, Рауткин еще учился в восьмом, а Лысковский в седьмом. Предо мной стал выбор – куда поступать. Аттестат у меня был хороший, но выбор был невелик. В городе было три института и мореходное училище. Папа – моряк, мне тоже в раннем детстве хотелось стать моряком, как отец. Но в мореходочку меня не взяли “по причине хилого здоровья”, что было особенно обидно, ибо взять меня в армию на Новую Землю в тот же год это совсем не помешало.

Сдал экзамены в техникум связи, но когда выяснилось в сентябре, что нужно ехать в колхоз, а мы как раз собирались записывать свой первый альбом, я наотрез отказался ехать убирать картошку. “Ну, тогда ты у нас учиться не будешь” – сказали мне в техникуме связи. Я подумал: ну и пусть, без вас умею паять и разбираюсь немного… А куда было идти, школа окончена, никуда не поступил, в армию рано. Папа был капитаном, стояли они в ремонте на Архангельском судоремонтном заводе “Красная Кузница”. Привел он меня туда, и я поступил в электроцех учеником электрика. Это был один из поворотных моментов, ибо став уже рабочим главного завода города и будучи комсомольцем, я не мог быть не охвачен заботой заводского комитета ВЛКСМ: через неделю работы в качестве ученика меня вызвали в комитет и стали спрашивать чем я живу, интересуюсь. Я не стал скрывать, что больше всего меня увлекает творчество, и живу я только музыкой.

Облачный Край
Облачный Край

– “Какой музыкой?” – спросил меня комсомольский секретарь. Ответить “западной” я постеснялся, поэтому ответил: – “Современной музыкой, электрической” – “Понятно”, – говорит, “Пластинки собираешь, записи коллекционируешь?” – “Да нет”, – отвечаю, – “Ансабль у меня. Сами сочиняем, сами играем и записываемся” – “О! Так ты, значит, небось, соображаешь в технике? Усилители всякие, колонки”, – обрадовался он. – “Да как не разбираться, в этом же самое главное – уметь все подключить, настроить и не сжечь”, – говорю. – “Ну что ж, тогда мы тебя привлекаем к нашей заводской дискотеке. Мы их проводим по субботам в Доме Культуры нашего завода”.

Мне разрешили использовать помещение клуба для занятий музыкой в свободное от работы время, не в ущерб проведению мероприятий. Так мы и перебрались из моей комнатки в ДК, где нам дали каморку, а там… Там была ударная установка!!! фабрики имени Фридриха Энгельса, усилитель “Родина”, настоящий, с колонкой, усилитель “Бриг”, пара каких-то электрогитар, раздолбанных, но настоящих, электроорган “Юность”. Мы чуть с ума не сошли, когда узнали, что всем этим мы можем пользоваться, не ограничивая себя в громкости, не бояться, что кто-то по трубе постучит или шваброй в потолок станет долбать. Счастью нашему не было предела, и теперь я после работы, а друзья после школы – сразу туда, в Дом Культуры. Все деньги, которые я зарабатывал тогда, тратились на покупку магнитных лент, если удавалось их подкараулить в магазине – покупали штук по десять, потому что писали мы все подряд, все что приходило в голову.

Жалко, что все уже пообсыпалось давно. Конечно же, качество звучания на новом оборудовании было выше, чем раньше на порядок, не побоюсь этого слова. Стукнуло мне восемнадцать лет, и мы расстались с друзьями – я загремел на Новую Землю, на передовые рубежи противовоздушной обороны. Через пол года медкомиссия пришла к выводу, что дальнейшее моё пребывание на службе Родины невозможно, меня комиссовали по состоянию здоровья, и я вернулся домой.

Радости друзей не было предела. Вернулся на завод, где меня приняли с распростёртыми объятиями, даже подкупили в мое отсутствие новой техники: усилитель “Трембита”, еще один “Бриг” помощнее, мне он особенно понравился. Купили прибалтийский электроорган и самое главное – электрогитара “Урал”! Вот это была еще одна знаменательнейшая веха в истории коллектива. На этой гитаре я играл с восьмидесятого года аж по девяностый, потому что в девяностом году на фирме “Мелодия” в Ленинграде я записывал альбом “Свободы Захотели” еще на этом лохматом инструменте, который я истязал как хотел без страха сломать, да и сломать “Урал” было по силу лишь трактору.

Вооружившись этим всем богатством, мы каждый день проводили в репетициях и записях. Идеи сквозили изо всех мест, вырываясь наружу, а названия еще у нас не было. И тут произошло замечательное событие, которое дало нашей группе название и утвердило наш авторитет в молодёжно-музыкальной среде города. В 81м году вызывает меня уже новый секретарь комсомольского комитета завода Яков Попоренко и говорит:

– “Сергей, дело такое: на следующей неделе у нас проводится городской конкурс советской эстрадной песни и от каждого комитета комсомола при каждом трудовом коллективе посылается на конкурс коллектив. Мы не можем пройти мимо этого события, а у тебя, как я понял, есть ансамбль. Как я слышал, проходя мимо, краем уха, играть вы умеете, получается у вас неплохо. Одно условие – нужно петь песни советских композиторов” Здесь я попал в затруднительное положение – ведь песни советских композиторов это песни кого? Ясно кого… всех, кто тогда были членами союза композиторов. Нас это принципиально не устраивало, и я предложил ему компромисс:

– “Давай, Яша, мы возьмем тексты советских поэтов, а уж музыку-то мы сами напишем, чем я тебе не советский композитор, у меня советский паспорт, я комсомолец, ударник коммунистического труда, разве я не имею права?” – “Ну, хорошо, конечно имеешь право, кто посмеет тебя этого права лишить… а название ВИА вашего какое? Мы сейчас заявку Горком ВЛКСМ составляем, а в графе названия вашего коллектива пока прочерк. Как вы называетесь?”

– “Мертвые Уши”, – отвечаю я, и секретарь Яша сползает от смеха под стол. – “Сергей, какие “Уши”, ты ж взрослый человек, комсомолец, меня только не позорь, нельзя так называться музыкальному коллективу, это же не банда гангстеров, подумай сам»». Я подумал, что действительно, для конкурса советской вокально-инструментальной песни название “Мертвые Уши” как-то не вяжется, но в голову ничего не приходило.

– “Может еще “Большое Железо” мы думали… а что – здесь Красная Кузница, судоремонтный завод, вокруг полно, можно сказать одно железо вокруг. – “Нет, это всё не то”, – отметает секретарь, – “нужно что-нибудь соответствующее нашему региону, отражающее север, нашу природу, колорит, давай может “Поморы”… – “Ну что “Поморы”, еще скажи “Северяне”… Уже есть ВИА “Поморы” и “Северяночка” тоже есть танцевальный ансамбль, может еще “Облачный Край” назваться – видишь тучи у нас всегда постоянно…” -“О! Всё!”, – обрадовался Яша и сразу говорит своей секретарше, – “Пиши, Таня – Облачный Край, пусть так и будет”. У меня-то просто с языка сорвалось, мне не нравилось, но Яков уже все решил. Ну и фиг с ним, подумал я, пусть будет “Облачный Край”, главное что не “Поморы”, не “Северяне” и не “Корабелы”. Название двусмысленное, то ли край в облаках, то ли облака край, в общем, это было не понятно, и вот и хорошо. Зато красиво. На том и порешили. Ушла заявка, в которой я был записан как автор музыки и руководитель ВИА “Облачный Край”. Графу “музыкальное образование” мы деликатно пропустили, дабы не смущать жюри, а то в последний момент наш выход могли и запретить.

Я взял три стихотворения: Твардовского, Симонова и Орлова. Мы сочинили музыку забойную такую, хардроковую, нечто среднее между Deep Purple, Uriah Heep и Black Sabbath, оделись в вельветовые пиджаки и брюки клёш, как вышли да каааак шарахнули… Мы выступали ближе к концу и надо сказать, что до нас песню “Малиновки заслышав голосок” предыдущие коллективы исполняли семь раз, а “Летний вечер” Стаса Намина исполняли аж девять разных коллективов. Но эти песни были признаны, они звучали в эфире, а тут выходят какие-то странного вида битлы, какой-то Облачный край, а еще ведущая объявляет: музыка Богаева на стихи Орлова – “Его зарыли в шар земной” и, такая грудастая, цокая каблучками уходит. И мы… ба-ба-ах! Ну, зал оторопел, жюри – глаза выпучены, я встретился взглядом с секретарём Яшей, комментарии излишне… Пиздец полный, тишина гробовая, и после третьего номера под стук своих копыт мы покинули сцену.

За кулисами гитарист местного ансамбля, который на танцах там играли подскочил и давай хлопать нас по плечу: – “Ну, вы молодцы, ну вы ваще, ну, вы и вдарили, вот уважаю!”. Это нас немножечко приободрило, мы молча прошли к автобусу, молчаливый Яша Попоренко нам ничего не сказал, но по лицу его всё было видно. Приехали на родной завод, выгрузились, потом через пару дней Яше пришлёт такой поджопник от партийного начальства, за то что на его участке действуют такие охломоны от музыки, и что их послали представлять великий Ордена трудового красного знамени завод “Красная Кузница”. Надо отдать должное, Яша нас тогда отстаивал, дескать, ребята молодые, горячие, еще потренируются, еще научатся, но ему твердо сказали: нет, этих ребят никуда и никогда больше выставлять не надо.

Меня не выгнали из клуба, потому что работу, связанную с дискотеками, я как технический специалист обеспечивал, звук на дискотеке был по тем временам великолепный, и больше ни на какие конкурсы нас уже не дёргали. Про этот случай мы уже не вспоминали и всерьез занялись записью нашего первого студийного альбома. Нам были куплены два стереомагнитофона, на ленту я зарабатывал неплохо – хватало на двадцать бобин в месяц. Мы полностью погрузились в работу и не знали, что секретарь нашего комитета комсомола еще долго продолжал и продолжал получать по шее за нас. Вышла обзорная статья про конкурс ВИА в главной городской газете, там чествовали победивший коллектив за лучшее исполнение “Малиновки”, а коллектив нашего завода заклеймили позором, за то, что выставили на конкурс таких несознательных балбесов, как мы. Но Яков обладал крепкими нервами, сам слушал ту же музыку, что и мы, и он всегда нас защищал, и это было только в первый раз, и сколько было еще впереди. Ему впоследствии пришлось краснеть за нас и перед более серьезной организацией, чем какая-то газетёнка, все самое главное еще ему предстояло. Ныне же, Яков Попоренко – медиамагнат – владелец нескольких телеканалов и радио – станций. Даже Архангельская телевизионная вышка теперь принадлежит ему. А тогда, еще, будучи секретарем местного комитета комсомола, он нам очень помог и именно с ним я и связываю самый начальный этап развития нашего коллектива “Облачный Край”. Кто знает, может быть, если бы не он, так и назывались бы мы сейчас – “Мёртвые Уши”.

Записал Алексей Вишня
Для Специального Радио

Вы должны войти на сайт чтобы комментировать.