Мы поиграли дома и задумались, а почему эти сокровища никому не известны? Это действительно сокровища музыкальные. И вот тогда у нас зародилась мысль рискнуть, сыграть программу из оригинальных четырёхручных произведений Моцарта и Шуберта, других нот у нас тогда просто не было. Концерт решили дать в маленьком уютном зале, похожем на гостиную, собственно, эта музыка-то ведь создавалась для дома, для гостиной, для салона небольшого.
Святослав Теофилович никогда не разговаривал по телефону. Он не мог говорить с собеседником, которого он не видит, его реакции, его глаз. Нам звонила с приглашением иногда Галя Писаренко, а иногда Нина Львовна своим изумительным поставленным голосом: «Лиля, Алик. Мы ждём вас такого-то числа в половине шестого, будем слушать «Валькирию». Святослав Теофилович просит передать, чтобы вы хорошо отдохнули перед прослушиванием. Желательно поспать днём. Опера, как вы знаете, длинная».
Есть один вопрос, на который я отвечала уж много раз за годы, что провела в Московской консерватории с весны 1958 года – года моего поступления, и заканчивая 2016-м, то есть почти 60 лет. Вопрос этот задавали те, кто проходил в наш изумительный Большой зал через его фойе. Вопрос – почему пришедших в Большой зал консерватории встречает огромный, во весь рост портрет седовласого старика с горящими глазами в чёрной сутане аббата с очень выразительными крупными руками. Это, кстати сказать, один из лучших портретов кисти Репина, и он висит на самом почетном месте в фойе при входе в артистическую.
Узнав, что это портрет Ференца Листа, все тут же уточняют: «А что, он работал в консерватории?». Конечно, он не мог работать в Московской консерватории, поскольку посещал Москву за четверть века до открытия консерватории. Но этот портрет находится на своём месте вполне заслуженно, и о причинах этого я в очередной раз с удовольствием расскажу.
Но мы подумали иначе: ну как же так, ведь Моцарт – великий пианист, в его распоряжении было сколько хотите инструментов, он и писал для двух инструментов, и большинство произведений написаны им для фортепиано в четыре руки. Такая же история у Брамса. К их услугам были два, три, да сколько нужно инструментов, однако они писали для четырех рук. Значит они видели именно в этом виде исполнения наибольшее раскрытие своих произведений.
Мне дали послушать несколько аккордов. У меня – ненормальный абсолютный слух, что, кстати, в жизни мне часто мешало, потому что любая фальшь для меня – как удар по голове. Я им сразу объяснила, какие это звуки, объяснила, что рояль плохо настроенный, потому что октава не строит, как сейчас, помню. Дальше собеседование пошло как-то само собой, и я быстро поняла, что вот тут я точно не пропаду.
