…Размышляя о Вертинском, я начал понимать, что такое панк. Ну, не то, чтобы понимать, но чувствовать его. Эта музыка никогда мне не была интересна, у меня в музыке другие вкусы. Тем более, исторически у меня сложилось близкое знакомство с тяжелой музыкой, а эта музыка от панка отстраняет. Но, размышляя о Вертинском, я начал видеть то, что с некоторой долей условности можно назвать традицией. Это – некий очень странный пунктир преемственности, где следующее поколение в отличие от того, как это бывает в биологии, удивительно непохоже на своих родителей. И только внимательное изучение домашней библиотеки, содержимого карманов, ассоциаций или оговорок, выныривающих из потока речи, заставляет догадаться, что это – предыдущее воплощение того же самого духа.
Творчество Вертинского – это дыхание среднего человека, который совершенно не желает одевать какую бы то ни было форму, ни светскую, ни армейскую. Это дыхание, которое сливается с твоим собственным дыханием.
Нет такой идеологии, которая выражала бы позицию среднего человека. В этом Вертинский был на редкость трезв и лишен иллюзий. А что может быть? Интонация, характерный жест, тень гримасы на лице. Вся идеология Вертинского сводится к фразе: «Мне как-то приснилось, что сердце мое не болит…»
Сталину был нужен компетентный зритель, который по достоинству смог бы оценить его государственные свершения. Да и всякому настоящему лидеру нужен компетентный зритель. Другие писатели из «бывших» на эту роль не годились, они были всего лишь «попутчиками». Сталин понимал: эти кормятся у меня с руки, этих я всегда обману и обыграю, эти, если я нахмурю брови, задрожат и умрут от испуга, а вот если эти кривят морду, значит, я сам что-то делаю не так. Для такой оценки нужен был настоящий эксперт. Осознав это, Сталин вернул на Родину некоторых писателей, в их числе Алексея Толстого, который в романах «Петр Первый» и «Хождение по мукам» создал настоящую мифологию сталинской власти.
Александр Николаевич Вертинский – это некий странный феномен, который я тщательно рассматриваю уже на протяжении довольно длительного времени и пытаюсь идентифицировать. Судя по всему, Александр Николаевич Вертинский – это не человек, а маска, которую примеряют к себе самые разные люди, причем примеряют сознательно и более-менее успешно. Но что это за маска? Каковы ее функции, содержание и происхождение? Каков месседж, который скрывается за этой маской? Что люди хотят сказать и какую проблему решить, когда примеряют эту маску? В общем, все это находится совершенно за пределами разумного и совершенно за пределами понимания. Но как только начинаешь думать про Вертинского, то важность этой маски и ее несегодняшнее и неситуационное происхождение становятся очевидными.
