Конкурс “Specialradio-17” – 3 место марта 2017 года
Владимир Сафронов
В то время еще можно было услышать из уст старшего поколения поговорку: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст!», а название песни «Come Together» никому не приходило в голову интерпретировать как «Кончим вместе». Вероятно, товарищам с фирмы «Мелодия» почудился в бессмертном шедевре Леннона-Маккартни призыв оторваться от прогнившей империалистической действительности и куда-то там от нее уехать. Как бы там ни было, означенный шедевр именовался на допущенной пластинке-миньоне как «Поедем вместе». Не «уедем», и даже не «отъедем», что можно было бы истолковать и как «оторвемся, накурившись травы». А может быть, в песне увидели протест (любимое слово критиков!) против все той же безысходной империалистической действительности, которая ну никак не дает угнетенным мужчине и женщине кончить вместе!
Впрочем, тогдашний выпуск в продажу крохотного по советским меркам тиража упомянутой пластинки, болгарской «перепечатки», был настолько несуразен окружающей действительности и настолько быстро раскуплен, в основном – по блатным каналам, что многие, в том числе и я, просто не верили, что такая пластинка могла вполне легально продаваться в магазине «Мелодия» на Невском за один рубль десять копеек, причем спустя каких-то полгода после выхода в свет оригинала в Англии! Так что на общем фоне из Пахмутовой, Бюль-Бюль Оглы и «Кабачка 13 стульев» эта вспышка осталась практически незамеченной. По черно-белому телевизору показывали две программы часов по шесть в день, а из радиоточки в перерывах между общественно-политическими передачами можно было услышать песни все той же Пахмутовой на стихи Добронравова в исполнении Юрия Гуляева. И это – в годы взлета таких суперколлективов, как «Лед Зеппелин» и «Роллинг Стоунз», не говоря уже о «Битлз»!
Впервые я узнал, что такое рок-н-ролл, примерно в 1969 году. Отец купил в кредит сверхмодный по тем временам транзисторный приемник «Меридиан», который на удивление чисто воспроизводил радиопередачи множества западных станций. Но самому мне трогать дорогостоящий аппарат запрещалось, я мог только иногда вечерами, когда родители занимались эфирными поисками, слышать урывками нечто совершенно обалденное, от чего все во мне вдруг начинало вибрировать, и я просил: ну подождите же!.. Но тут обнаруживался какой-нибудь «Голос Америки», и меня под предлогом позднего времени быстренько загоняли спать, дабы не растлевать сознание ребенка. Так что приходилось уходить, оставив родителей, склонившихся к динамику, из которого доносились какие-то невероятные новости о нашей стране, и которые, скорее всего, были полным враньем империалистов – потому что полностью противоречили тому, что говорил уверенный и доброжелательный голос днем из радиоточки, да и серьезный дядечка в телевизоре не мог ошибаться.
Вранье империалистов само по себе меня в те времена занимало мало. Но новая для меня музыка, от которой во мне происходила особенная вибрация и даже какая-то веселая внутренняя щекотка, имели один и тот же источник. Не удивительно, что вскоре родители засекли меня за несанкционированным прослушиванием музыкальной программы «Би-Би-Си», на что отец сказал: «Вот так они и вербуют молодежь через свою музыку!» – и приемник был безжалостно выключен. Но я вкусил! Я даже запомнил и записал, как мог названия того, что слушал – группа «Christie», песня «Yellow River», а еще – «Shoking Blue», песня «Venus».
Скоро выяснилось, что не я один в нашем четвертом «А» классе был «скрытым отщепенцем». У Морозова, оказывается, имелся магнитофон «Астра-2» и целая куча катушек с записями, сделанными его продвинутым отцом через микрофон с такого же радиоприемника, как у нас, а Иванушкин был счастливым обладателем огромного сундука-магнитолы «Днепр-14» и стопки катушек с записями Высоцкого. Покупались эти катушки с остро пахнущей химией ломкой грязно-оранжевой лентой «Тип-2» или с улучшенной дорогостоящей светло-коричневой «Тип-6» из-под полы на барахолке у «Юного техника», куда по воскресеньям отправлялся отец Иванушкина. А может быть, эпоха «Юного техника» началась позже, и эти записи покупались еще на древнейшей, открывшейся почти сразу после войны, барахолке в Корпусном Проезде. Но именно со времени знакомства с этими записями началась для меня эпоха настоящей музыки, которая и сейчас занимает важное место в моей жизни.
Следующим этапом моего падения были «кости». Так назывались куски рентгеновской пленки, на которых какими-то хитроумными людьми были записаны кустарным способом разнообразные шедевры современной западной музыки. На просвет на «костяшке» с записью, скажем, Rolling Stones, можно было видеть большую берцовую кость, а Deep Purple мог быть украшен снимком черепа в профиль. Не знаю, сохранились ли у кого-то сейчас эти реликты, и сколько бы они стоили на аукционе раритетов соответствующей группы, но в те времена даже сам процесс купли-продажи «костяшки» сопровождался вполне детективными обстоятельствами. Данный процесс мог быть юридически квалифицирован как «незаконное изготовление, сбыт, приобретение и распространение предметов, специально предназначенных для пропаганды западной идеологии и подрыва основ советского образа жизни, систематически осуществляемые группой лиц по предварительному сговору, с применением специальных технических средств…» Словом, за терроризм можно было получить срок меньше. Чем рискуют теперешние аудиопираты по сравнению с тогдашними производителями «костяшек»? А какой вклад внесли «костяшечники» в дело народного просвещения! Тогда мы, разумеется, не могли знать имен героев, придумавших весь этот бизнес, но теперь я полагаю, что Рудольф Фукс и его сподвижники вполне заслужили хотя бы по мемориальной доске на приснопамятной точке у станции метро «Гостиный Двор».
Первым «костяным» синглом, купленным мной у отдела грампластинок на Невской линии Гостинки, была незабвенная «Шизгара», исполненная в виде снимка костей предплечья, отчего дополнительно ассоциировалась с Венерой Милосской. Прилавок с грампластинками был плотно окружен толпой. Я щурился, всматриваясь поверх голов в названия выставленных на дальних полках дисков: а вдруг появилось что-то новенькое из польской эстрады? Протолкнуться поближе было абсолютно невозможно. Я уже знал, что если народу в отделе больше обычного, это может быть знак, что сейчас вынесут что-то интересное – информация просачивалась в жаждущие массы неведомыми путями. Но вот в первых рядах зашевелились, недовольно загудели и стали подаваться назад. У проталкивающихся в руках ничего достойного не виднелось – значит, ложная тревога.
«Может, взять гибкого Джанни Моранди за шестьдесят копеек? Не уходить же совсем без ничего…» – я стал более пристально вглядываться в черно-белый портрет итальянца на выставленном на верхней полке конверте.
– Мальчик, тебе хорошая музыка не нужна? – сиплый голос над моим ухом раздался так внезапно, что я вздрогнул. На меня сверху вниз смотрел лысоватый дядька неопределенного возраста. По напряженному лицу и большому кожаному саквояжу я безошибочно определил: спекулянт «костяшками»! До этого я хоть и слышал про существование рынка самопальных дисков с запрещенной музыкой, но сам и помыслить не мог о контактах с костяшечниками. Мне было всего двенадцать, и бабушка даже не догадывалась, что я самостоятельно езжу куда-то на метро. Большинство легальных пластинок приобреталось в нашем районном канцелярском магазине, дальше которого мне отдаляться от дома официально не разрешалось.
– Между прочим, есть «Шизгара». Знаешь? – Я кивнул, еще не веря своему счастью. – Ну, давай рубль, только быстро!
Я вытащил из кармана нагретый новенький юбилейный рубль, подаренный бабушкой с пенсии, и отдал лысому. С поразившей меня безбоязненностью тот раскрыл свой потертый саквояж, и через мгновение у меня в руке оказался свернутый в трубочку кусок черного пластика. Тогда мне еще не могло прийти в голову, что подпольная торговля «костяшками» процветала на территории государственного магазина именно потому, что это было выгодно кому-то из руководителей того же магазина, а может, и местной милиции.
– Понравится – приходи еще, – лысый похлопал меня по плечу, – и друзей приводи.
Дома я с замиранием сердца поднял крышку проигрывателя-чемоданчика «Концертный» и налепил «костяшку» на резиновый круг. Через несколько секунд послышался характерный довольно громкий шип, как от старой патефонной пластинки. Казалось, он будет бесконечным! Рентгеновское изображение руки сделало еще десяток оборотов, прежде чем из динамика выстрелили первые гитарные аккорды – это была «Шизгара»! И хотя качество звука было намного хуже, чем у обычной гибкой грампластинки, я прослушал «костяшку» бессчетное количество раз и был прерван только резким вторжением бабушки:
– Боже, откуда ты взял эту гадость?!
– Морозов дал послушать, – пришлось соврать мне. Впоследствии Морозов врал дома, что ему аналогичную «гадость» дал я.
– Просто хулиганство какое-то, а не музыка! Выключай сейчас же, уже голова болит! И руки помой после этих чужих пластинок – Бог знает, какие там микробы!
Бабушка поморщилась, как бы видя воочию миллиарды микробов, и с чувством завершила, захлопывая дверь:
– Как-кая гадость!
Если бы бабушка знала, какой могучий микроб поселился во мне с того дня, и сколько окружающих я сумею заразить!
В шестом классе мы «идейно разошлись» с Морозовым, так как он вместе с Иванушкиным активно увлекся «блатняком», которого я тогда совершенно не принимал, а под мое влияние попал пришедший в наш класс второгодник по имени Стас. Несмотря на статус второгодника и на внушительные внешние данные, Стас оказался на удивление миролюбивым и увлекающимся человеком. Причем, если его удавалось чем-то заинтересовать, то он стремился изучить это дело не торопясь, но глубоко и серьезно. При этом учеба не интересовала Стаса абсолютно, кроме уроков труда, где его всегда ставил в пример наш трудовик. Так или иначе, несколько недель систематического прослушивания под моим руководством таких закостенелых шедевров, как «While My Guitar Gently Weeps», «Satisfaction» и, естественно, «Шизгары» дали плоды: Стас решился пойти вместе со мной и приобрести «костяшку» для себя. Особенно ему полюбились Rolling Stones.
С исторического момента приобретения «Шизгары» я уже совершил пять походов в Гостинку к лысому, узнал, что его зовут Костей, и считал себя законченным профессионалом подпольного бизнеса. Каждый случай покупки «хорошей музыки» был для меня сам по себе волнующим актом самоутверждения и приобщения к незнакомому миру, полному опасностей и авантюр, привнося в мое сознание очередную частицу взросления. Мне было особенно приятно, что Стас, который, как и полагалось второгоднику, был в классе авторитетом, сам относился ко мне, как к авторитету в области музыки и всего с ней связанного.
К тому времени я уже почти не таясь слушал музыкальные радиопередачи на коротких волнах, вел специальную тетрадочку, где старался упорядочивать обрывочные сведения о музыкальных коллективах, и порой даже просвещал на этот счет родителей. Мне также были известны термины «масса» – качественная характеристика пластмассы, на которой записывалась музыка, в зависимости от страны происхождения, и «перепечатка», что означало перезапись пластинки с оригинала, выполненную в другой стране, то есть на «неродной массе» – естественно, с ухудшением качества.
Самыми хорошими массами считались английская и американская, чуть хуже – западногерманская и французская, в следующий разряд попадали практически все остальные страны Запада. Еще хуже были пластинки, выпущенные в странах народной демократии, но все же и они не шли ни в какое сравнение с советскими. Все это я знал чисто теоретически, так как сам еще ни разу не держал в руках и даже не видел ни одной настоящей фирменной пластинки. Они стоили от тридцати до семидесяти рублей, так что среди моих знакомых или их родителей не было никого, кто мог бы позволить себе столь дорогостоящее увлечение – зарплата в полторы сотни рублей в месяц считалась по тем временам неплохой.
И вот мы со Стасом приближаемся к музыкальному отделу на углу Невской и Перинной линий. Мне удалось накопить чуть больше рубля, а счастливому Стасу мама выдала зелененькую хрустящую трешку на кино-мороженое. Высматриваю на углу у витрины «Сегодня в продаже» Костину лысину, но вместо него знакомый портфель держит какой-то курчавый толстяк. На всякий случай останавливаемся между ним и витриной, в которой рядами подвешены бумажки с названиями: «Анна Герман», «Песни нашей молодости» (интересно, чьей?) и так далее.
– Мальчики, музыка хорошая не интересует?
Вот оно, наконец-то прозвучал пароль! Толстый не заставил себя долго ждать.
– А где Костя? – спрашиваю я с видом завсегдатая.
– Отдыхает Костя, – небрежно отвечает курчавый. – Что желаете?
– «Роллинг Стонс» есть? – Стас почему-то спрашивает басом. Спекулянт выше его почти на две головы, а про меня и говорить нечего.
– А как же! У нас все есть! Только вчера получили совершенно новую концертную запись «Роллинг Стонс». Но предупреждаю: будет дороже обычного – испанская масса! Очень качественная вещь!
Толстый сопя лезет в портфель и достает совершенно экзотическую пластинку – миньон без обложки. Вместо обычной маленькой дырочки посередине – огромное круглое отверстие, ярко-желтое «яблочко» испещрено мелким текстом по-испански. Сразу видно, что вещь фирменная, но толстый не дает хорошенько рассмотреть и торопливо шепчет:
– Пять рублей давайте!
У нас полное замешательство: я уже представил себе, как обалденно будет звучать Мик Джаггер на очень даже котирующейся испанской массе, да еще на новом проигрывателе Стаса, и пять рублей за фирменную пластинку, пусть даже и всего с двумя песнями – это очень недорого… Но у нас не хватает! Продавец, как будто прочитав наши мысли, спрашивает:
– Ну, сколько есть денег?
Я молча вываливаю все, что имею – мятый рубль и три монетки по двадцать копеек, Стас торжественно достает из носового платка свою трешку. Итого – четыре шестьдесят. Напряжение момента таково, что толстый не выдерживает:
– Ладно, берите, только быстро! И давайте на выход, пока менты не засекли! Через секунду мы уже были на улице, через пять секунд – в метро. У Стаса под рубашкой холодела заветная испанская масса, которую он не давал вытащить и рассмотреть до самого дома, несмотря на мои увещевания, что от пота диск может попортиться. У самой парадной он выдвинул справедливое предложение, обнаружившее, что его двойка по математике была незаслуженной:
– Моих три рубля, а твоих – рупь шестьдесят, значит, я слушаю два дня, а потом один день – ты, а потом обратно я два дня… И так всю жизнь!
Я не имел ничего против того, чтобы слушать Роллингов всю жизнь.
Оказывается, у Стаса имелась в комплекте проигрывателя специальная штучка, которая насаживалась на центральный вал, чтобы можно было слушать даже такие вражеские диски с большой дыркой. Пока он ее искал, я чуть не откусил себе пальцы вместе с ногтями. Кроме всей прочей экзотики, пластинка оказалась на сорок пять оборотов. Наконец все завертелось, как нужно, Стас врубил максимальную мощность, и мы плюхнулись на диван в ожидании неземного экстаза.
Сначала я ничего не понял. Из динамика раздались звуки, напоминающие клавесин, потом вступили какие-то дудки и странные дребезжащие ударные, типа щеточек или черт знает чего, выводящие незнакомый плясовой ритм. Два раза тренькнуло что-то струнное, и опять щеточки и дудки. Так продолжалось минуты три, в течение которых мы не проронили ни слова. Затем пластинка зашипела и кончилась. Стас посмотрел на меня нехорошим взглядом. Я весь сжался.
– Это не «Роллинг Стонс»… – только и смог я выдавить полушепотом, но надежда еще теплилась. – Переверни!
На другой стороне играл почти полноценный камерный оркестр, но щеточки и дудки все же оставались в нем главными инструментами, да и мелодия была диковата. Стас побагровел и снял пластинку. Мы поднесли ее к свету и принялись рассматривать надписи на желтой этикетке.
Понаписано там было много чего – все, естественно, по-испански, – но надежды увидеть там слова, похожие на Rolling Stones, у меня уже не оставалось. «И как это они умудряются напечатать такой мельчайший шрифт?» – подумал я, как вдруг более зрячий Стас испустил страшный вопль. А через мгновение и я прочитал строчку на чистом русском языке: «Кубинские народные мелодии. Цена 70 коп.»
Со Стасом мы через неделю помирились, но за «хорошей музыкой» на костях больше не ездили никогда. А испанская масса, купленная предприимчивым толстяком в двух шагах от рабочего места, в отделе «Народная музыка стран социализма», еще долго висела на гвозде в кладовке, где Стас после школы вытачивал из напильников свои знаменитые финки под музыку Пахмутовой на слова Добронравова.
