Интервью Михаила Кассирова Специальному радио

Михаил Кассиров – гитарист-виртуоз, теоретик музыки, поэт, родился Москве, с детства проявил себя как человек разносторонних и глубоких интересов. Он окончил знаменитую Гимназию №45 им. Л.И. Мильграма, а в 1987 году —  Московский инженерно-физический институт (МИФИ) по специальности «Прикладная ядерная физика». Ещё в период своей «post-роклабораторской» юности сдружился с Анатолием Крупновым, будущим лидером группы «Чёрный Обелиск». Эта дружба и общие музыкальные искания впоследствии дали плоды. Известность получили работы Кассирова  с группой «Ва-Банкъ», в которой он играл с 1991 по 1994 год. Его легко узнаваемое звучание акустической гитары стало важной частью альбома «На кухне» (1992), а он сам активно участвовал в продюсировании и записи следующего, более тяжёлого альбома коллектива «Так надо» (1994).

В 1993 году Крупнов пригласил его для записи двух альбомов «Чёрного Обелиска» — «Я остаюсь» и «Стена». Именно виртуозная игра Кассирова породила то самое знаменитое соло в акустической версии песни «Стена», которое украсило эту композицию. Кассиров — не просто исполнитель, а настоящий изобретатель и теоретик музыки. Он самостоятельно, вручную (ещё до эры домашних компьютеров), провёл сложнейшие расчёты и сконструировал четвертитоновую гитару, позволяющую играть интервалы в четверть тона. Это изобретение, по его словам, открыло новые горизонты в аккордах и мелодике. Его интерес к музыке носит и сугубо научный характер: он изучал вопросы физиологии мышечной активности, теоретические пределы скорости игры и психоакустику.

Его жизненная позиция — позиция «оптимата» и «адвоката планеты Земля» с монархическими политическими предпочтениями. Главным в жизни он считает науку и исследования, а в людях ценит ум и креативность. Его мировоззрение сочетает академическую строгость и своеобразный романтизм: его вдохновляет подвиг гитариста Джейсона Бекера, а любимой музыкой остаются транскцендентные этюды Ференца Листа. 

О себе он говорит: «Я стараюсь оставаться на обочине и редко имею дело с живыми». Эта фраза раскрывает его как самодостаточного мыслителя и мастера, предпочитающего сосредоточенную работу вдали от суеты.

---

Михаил, вы происходите из удивительной, интеллектуальной и сильной духом семьи. Как атмосфера в доме, рассказы об отце-экономисте, дедах-умельцах и волевой бабушке повлияли на формирование вашего характера и ту внутреннюю стойкость, которая чувствуется в ваших взглядах?

— В худшую сторону. Я белый и пушистый. Спорю только с самим собой. Если кто начинает изображать стойкость позиции, несгибаемость линии, незыблемость убеждений, — делаю пируэт назад.

Отец читал вам Маркса в четыре года. Какие ещё книги, музыка или идеи из вашего детства стали для вас фундаментальными, сформировали тот особый, аналитический подход к музыке, который вас отличает?

— “Фундамент” был не аналитическим как раз. От Маркса ничего не осталось. Хотя, вру. От тех прослушиваний осталось главное — не бойся незнакомых текстов. Просто повысь свой убогий уровень. Для того, чтобы читать Бернштейна – 4 томика физиологии, диван, ломтики солёной картошечки, и — вперёд!
Фундаментом были как раз произведения Булгакова, Гумилёва, которые отец мне читал. Передвижники, которых отец водил смотреть. Ночной лес, в котором надо уметь разжечь костёр. Вот это — фундамент!

Вы упоминали, что в юности общались с ветеранами, для которых вы, «мальчишка», стали другом. Как эти встречи, эти «некиношные» истории о войне повлияли на ваше мироощущение?

— Они не влияли, они его выстроили. Как каркас, на который можно повесить всё остальное. И боль, и ответственность, и ненависть, и презрение к ненависти.

Что было самым первым, самым сильным музыкальным впечатлением, заставившим вас не просто слушать, а захотеть разобраться в музыке «изнутри»?

— Орган Домского Собора в Риге, 8 лет. Точнее, постоянное возвращение к тем минутам. Как? Что это? И до сих пор.

Ваш путь в музыке сочетает виртуозную практику и глубокую теорию. Как и когда пришло понимание, что одного технического исполнения недостаточно, что нужны знания о физике звука, физиологии, гармонии?

— Когда тебя начинают гладить по головке, а ты всё-равно нихрена не понимаешь, хотя, вроде, всё неплохо.

Вы говорили  в свое время о важности «создания образов» в музыке. Как рождался этот ваш личный творческий метод? Это результат осознанного поиска или некое озарение?

— Я, наверное, ошибался. Тут не “важность”. Тут “единственность”. И сегодня знаю это точно. Нет образа — в чёрные работы, землю копать.

«Ва-Банк» начала 90-х – время экспериментов и поиска нового звучания. Какие творческие задачи вы как гитарист и со-продюсер ставили перед собой, работая над альбомами «На кухне» и «Так надо»?

— Задач не ставил. Я не такой умный. Это был другой мир. Я в нём купался.

История вашего участия в записи «Стены» «Чёрного Обелиска» – уже легенда. Если бы тогда, в студии Намина, не сложилось это магическое стечение обстоятельств (тональность, настроение), каким, как вам кажется, могло быть то соло?

— Думаю у ребят и без меня получилось бы шедеврально! Я просто сэкономил время.

Анатолий Крупнов в тот период искал новый, более «прозрачный» и экспериментальный звук. Насколько вам, как музыканту со схожими поисками, был близок и интересен его творческий импульс?

— Бесконечно интересен! Я предложил Анатолию фрагментик своего неэлектрогитарного мира.

Создание четвертитоновой гитары – это титанический труд, о котором вы рассказывали. Спустя годы, какие из тех «новых открытий» в аккордах и мелодиях, которые она вам подарила, кажутся вам самыми ценными и невоспроизводимыми на стандартном инструменте?

— Миллионы. И никакие. Пока смотрит на меня и смеётся: “Гой, Малюта! Малюта Скуратович! Не за свой ты кус принимаешься. Ты этим кусом подавишься!”

Вы проводили целое исследование о теоретическом пределе скорости игры. Как эти знания, выходящие за рамки чистой музыкальности, изменили ваше собственное восприятие гитарного исполнительства?

— Перестал дурью маяться. Типа “Полёт шмеля” на 960 b.p.m.

Для вас гитара – это в большей степени продолжение голоса, способного выразить мысль, или сложный механизм, требующий инженерного подхода для раскрытия его потенциала?

— Да, конечно. Продолжение. С той оговоркой, что не мысль, наверное, а образ. Так точнее.

Ваши стихи и тексты, которые вы иногда публикуете, – это отдельная, очень личная часть вашего творчества. Существует ли для вас прямая связь между поэтическим словом и гитарной мелодией, или это параллельные миры?

— Вы сейчас задали самый сложный для меня вопрос. За многие десятилетия я даже не знаю: параллельные это миры или перпендикулярные? Например, Гумилёв или Маяковский, стихи которых у меня звучат в голове с детства. (Простите меня те, кто их пока не расслышал, у каждого тут есть свои имена). В них самих столько музыки (у Маяковского – чарующего ритма), что ни отнять, не добавить! Не знаю, что делать. Наверное, ничего. Простите, ответа нет…

Вы упоминали, что находите новые идеи в классике, как, например, в хоральной структуре Лунной сонаты. Какой ещё нетривиальный источник (литература, живопись, наука) в последнее время подкинул вам творческий вызов?

— Это как раз, совершенно тривиальный. Такой же естественный источник, как архитектура русских церквей или рассказ Нины Светлановой о своём великом муже… Нетривиальный — это когда вызов есть, а чего и как — не знаешь. Александр Феликсович, недавно поставил запись, где они с его учителем (погибшим, к сожалению этим летом), играют на японских флейтах Сякухати. И клёво, и не вижу ничего. Может культура слишком замкнутая, а может мне ещё подрасти…

Если бы вам сегодня представилась возможность собрать идеальный ансамбль для реализации своего творческого замысла – каким бы он был по составу и направлению?

— Расширенный БСО плюс гитара и двухбочковая барабанная установка. Возможно ещё синтезатор. Не знаю. Нужен ОЧЕНЬ талантливый человек за ним, чтобы слышал то, что мне не дано.

Современная гитарная школа: что, на ваш взгляд, является главным приобретением и, возможно, главной потерей за последние десятилетия?

— Современная гитарная, и, в первую очередь, электрогитарная школа настолько далеко ушла от той, которая была, когда начинали гитаристы моего поколения, что иногда кажется, что вообще другой инструмент. Мне хоть повезло. А родись я хоть года на три раньше, мне бы, наверное и мечтать бы не пришлось хоть как-то удержаться на плаву.

Для вас в гитаре по-прежнему важнее всего её технические параметры и «удобство для левой кисти», или с годами на первый план вышло нечто иное, менее осязаемое?

— Наоборот. Если раньше вполне достаточно было, что слушатель не заметит скачка, перехода в другую позицию или на вибрато/бенд, то теперь требования к внутренней логике стали гораздо жёстче! В технических моментах – в первую очередь! Если нет единого “дыхания” в исполнении, то вся затея никуда не годится! Думай дальше.

Вы говорили, что без игры вам становится «плохо физически». Опишите, пожалуйста, это состояние – что именно гитара даёт вам на уровне ощущений, помимо собственно музыки?

— У меня гитара тесно связана с руками, мышечными ощущениями, мелкой моторикой. То, что гитарист о них не думает, когда играет, ничего не значит. Там как бы своя внутренняя жизнь мотонейронов, их цепей, обратных связей. И если она прекращается на несколько дней, какая-то часть головы это замечает и начинает беспокоиться. Это как “руки чешутся”, только матом:)

Какой совет вы бы дали тому самому «школьнику», который сегодня за 5 минут может рассчитать корень 24-й степени, но который только начинает свой путь в музыке и не хочет оставаться просто техничным исполнителем?

— Общаться как можно больше с исполнителями на других инструментах: духовиками, клавишниками, вокалистами. Не просто пытаться перенять краски, а уловить их “методологию” звука!

Если бы ваша гитара могла говорить, но ей было бы позволено произнести лишь одну фразу о вас как о хозяине, что бы это, по-вашему, было?

— “Сколько можно пялиться в монитор, милый? Мне же скучно!”

---

Для Specialradio.ru
октябрь 2025

фото – со страницы Михаила Кассирова Вконтакте

---