Отличительной особенностью поэзии от других видов искусства является опосредованность ее воздействие на слушателя. Проще говоря, поэзия подразумевает не один и не два, а несколько – иногда до сотни художественных планов в разворачиваемых ей повествованиях. Эта возможность обусловлена структурой поэтического слова, поскольку поэзия является вышей формой развития любого языка.
На этой неделе мы вспоминаем поэтов – именинников июльской недели с 3 по 9 числа:
4 июля:
Поль Скаррон,
Стивен Фостер,
Робер Деснос,
Павел Коган,
5 июля:
Павел Кукольник,
Жан Кокто,
Тин Уевич,
6 июля:
Александр Вильсон,
Карл Густав Вернер Фон Хейденстам,
Анатолий Мариенгоф,
7 июля:
Мирослав Крлежа,
Янка Купала,
8 июля:
Жан де Лафонтен,
Ричард Олдингтон,
Борис Вильде,
9 июля:
Алексис Пирон,
Мэтью Грегори Льюис,
Ян Неруда,
Иван Вазов.
——————————————
Поль Скаррон
ПАРИЖ
Везде на улицах навоз,
Везде прохожих вереницы,
Прилавки, грязь из-под колес,
Монастыри, дворцы, темницы,
Брюнеты, старцы без волос,
Ханжи, продажные девицы,
Кого-то тащат на допрос,
Измены, драки, злые лица,
Лакеи, франты без гроша,
Писак продажная душа,
Пажи, карманники, вельможи,
Нагромождение домов,
Кареты, кони, стук подков:
Вот вам Париж. Ну как, похоже?
——————————————
Стивен Фостер
О, Сюзанна!
Я ушел из Алабамы
Банджо взял с собою в путь.
Я иду в Луизиану
На любовь свою взглянуть.
В день ненастный в полдень ясный,
Покидая край родной,
Я в пути замерз ужасно,
Так как был жестокий зной.
О, Сюзанна!
Ты не плачь я твой,
Я пришел из Алабамы
С серым банджо за спиной.
Прошлой ночью мне нежданно
Сон приснился в тишине,
Будто шла моя Сюзанна
По холму навстречу мне.
Вся в слезах моя подруга,
Ела тыквенный пирог.
Я сказал: к тебе я с Юга
Шел по тысячам дорог.
О, Сюзанна!
Ты не плачь я твой,
Я пришел из Алабамы
С серым банджо за спиной.
——————————————
Робер Деснос
***
В дверь постучи —
Тебе не ответят.
Вновь постучи —
Тебе не откроют.
Вышиби дверь —
И увидишь тогда,
Что путь свободен
И дом свободен,
И в дом этот можно
Войти без труда.
Так и в любви, и в жизни бывает..
Но не всегда.
***
Улитка
«Погода хорошая?
Так не считаю». –
Пугала улитка
Мушиную стаю, –
«Для меня в непослушные дни
Дождь рисует красивый орнамент.
В доме спрятаны мы не одни.
Скрыт под панцирем наш темперамент.
Люди панцирь не носят совсем,
Любят свет и палящее солнце,
И велят – «Полезай-ка на донце!
Я тебя в сладком соусе съем».
——————————————
Павел Коган
* * *
И немножко жутко,
И немножко странно,
Что казалось шуткой,
Оказалось раной.
Что казалось раной,
Оказалось шуткой…
И немножко странно,
И немножко жутко.
——————————————
Павел Кукольник
Наш мир почтовая дорога,
Жизнь – путешествие, маршрут
Прописан каждому от Бога:
Иному несколько минут,
Иному долго ехать нада,
Но всякий попадет домой,
Там только радость и отрада,
В дороге же покой плохой.
Иной катается в карете,
Иной в тележке, тот верхом,
А много есть таких на свете,
Которым суждено пешком
Пройти путь во все не веселой
И то под ношею тяжелой,
Своею, иль чужой, – притом
В грязи, иль по льду, босиком.
Как ни метаться, ни сердиться,
Тем облегчить нельзья пути;
Так лучше горю покориться,
И с твердостью вперед итти.
Нам каждый шаг напоминает,
Что ближе к сени мы родной,
Где нас с радушьем ожидает
Отец с избранною семьей;
Где всех обрадуем приходом,
И где в чертоге золотом,
Под пышным и роскошным сводом.
Блаженство, вечный мир найдем.
И так, вперед! Во имя Бога!
Начнем о доме помышлять
Как можно чаще, и дорога
Не будет духа утомлять.
——————————————
Жан Кокто
СПИНА АНГЕЛА
перевод Бенедикта Лившица
Ложной улицы во сне ли
Мнимый вижу я разрез,
Иль волхвует на панели
Ангел, явленный с небес?
Сон? Не сон? Не труден выбор;
Глянув сверху наугад,
Я обман вскрываю, ибо
Ангел должен быть горбат.
Такова, по крайней мере,
Тень его на фоне двери.
——————————————
Тин УЕВИЧ
МОЛОДЫЕ СЛЕПЦЫ
перевод Ивана ГОЛУБНИЧЕГО
Мои соседи слепы. В этом доме
Не спрашивай о них. Их души – волчьи.
В своей угрюмой комнате, в истоме
Своё житьё они проводят молча.
Ты слышишь землю. Всякий,
кто измерил
Простор пути – чулана и квартиры,
Сквозь пальцы мысли он на ощупь
верит,
И губит зло неведомое в мире.
За всё и мы достойны восхваленья,
И всё ж картину я стремлюсь
дополнить;
А может, платим мы за удивленье,
И душим жалость, чтоб о ней
не помнить?
Здесь свет и волны зренье отвергает,
И чувствуют едва мой слух с перстами.
Здесь цвет иного пламени сверкает
И блики солнца встретились крестами.
Ты взгляд вперяешь в свет;
и ответвленья
Угла, прихожей, комнаты и спальни –
Всё это ввысь взметнёшь
без промедленья,
Где круг и угол есть одна реальность.
Без доброты, со взглядом изваянья
Вотще чело красуется с вершины.
Когда на небе праздное сиянье,
Идти – одно стремленье у мужчины.
Ты смотришь в душу. Глубину измерив,
Но дали дрожь вторженьем не тревожа.
И дух томится пленником в пещере:
Не видя солнца, звёзд не видит тоже,
Как мир, что вечно сам себе не верит.
——————————————
Александр Вильсон
Одинокий наставник
перевод Сергея Александровского
Бродя в поречье Скьюкэла, пройдем
Пол-мили от паромной переправы.
Там, на лугу, – опрятный школьный дом.
Три кедра, ветхи деньми, величавы,
И мощные маститые дубравы,
И тополи, насаженные в ряд,
Взирают на беспечные забавы
И шалости проказливых ребят,
Что, выучив урок, резвятся и шумят.
Здесь рощи, лиственный раскинув полог,
Пичугам кров надежнейший дают.
А странникам, чей трудный путь был долог,
В жилье наставника готов приют:
Ни зной, ни холод им не страшен тут.
А, кстати, школа «Доброю Вдовицей»
Зовется – ибо пряник, а не кнут
Здесь правит. И наваристой ушицей
Здесь потчуют гостей, и пирогом с корицей.
Есть кузница при школе – посмотри,
Как пышет пламя и кипит работа!
Бела снаружи кузня, да внутри –
Черным-черна: ох, символ патриота!
Вот пляшет конь, подкован для кого-то,
А подмастерье крепкою рукой
И крепким словом держит обормота –
Сиречь, коня: уймись, такой-сякой!
Да оводы жужжат – поди, сыщи покой!
А мимо школы тянется дорога,
И движутся по ней вперед и вспять
Возы, фургоны, брички – сколь их много!
А всадников – не пробуй и считать!
Скрипят колеса, крутятся, но глядь –
В колдобине застрянут, либо в луже…
Обильна и разнообразна кладь:
Мешки, бутыли, бочки; а к тому же
Любая утварь – и получше, и похуже.
Поодаль, угнездившись меж древес,
За каменную спрятавшись ограду,
Ютится домик – чудо из чудес, –
Дарящий обитателю отраду
Пройти в тиши по маленькому саду
Среди катальп, среди плакучих ив,
Меж тополей – и обрести прохладу
В беседке, и вкусить созревших слив…
Неспешен всякий день, и час нетороплив!
Неугомонных сорванцов учитель
Здесь обитает, как анахорет.
Британии когда-то был он житель,
В горах шотландских он увидел свет.
Родители мечтали много лет –
С надеждой, с умиленными слезами, –
Что сын, рукоположен, даст обет,
Забыв о суете мирской и сраме,
Священником служить в Господнем строгом храме.
Надежда! Скольким смертным ты несла
Восторг и радость – и несешь доныне…
Владычица волшебного жезла!
Взмахнешь им – и унынья нет в помине.
Влачимся мы по жизненной пустыне,
Средь горестей, несчастий, передряг –
Но смертный, даже близясь к домовине,
Последний совершить готовясь шаг,
С надеждою себе загробных чает благ.
Увы! Надежд не оправдало чадо,
Чуждавшееся праведных высот.
Когда Природа властно кличет, надо
Идти туда, куда она зовет.
Она мечту влекла в иной полет;
И юноша любил поля и горы,
Морской прибой и солнечный восход,
Березняки любил, дубравы, боры,
И голосистых птиц ликующие хоры.
Когда темнили тучи небосвод,
Когда свергались молнии потоком,
На хлещущий разгул огня и вод,
Застывши на утесе одиноком,
Взирал он жадным, восхищенным оком.
Он радовался, если буйство гроз
Сменялось беспощадным солнцепеком;
Он звал метель, приветствовал мороз:
Он другом всех стихий и сил стихийных рос.
Вполне бездарен с точки зренья скряги,
Не вырос он в умелого дельца.
Копить монеты, ценные бумаги,
Златого чтить по-жречески тельца –
Не дело для младого удальца:
Куда милей бродить по летним долам…
Богатство – пыль? О нет, скорей – пыльца!
И, как цветок пыльцу дарует пчелам,
Он деньги раздавал своим друзьям веселым.
Сколь безотраден старой дружбы пыл,
Коль старые друзья – за океаном!
Но, если б он забыл, кого любил,
То бессердечным был бы истуканом.
Тоскуешь? Одолей тоску обманом:
Наполни взор блистанием озер,
Окутай сердце утренним туманом,
Душой отправься в луговой простор –
Уныние лишь так берется на измор.
Влюбился он в задумчивую фею –
Науку, и к нему Наука льнет.
А девять мудрых Муз бок-о-бок с нею
Веселый, дружный водят хоровод.
И мил математический расчет,
И живопись желанна в час досуга,
И гордые аккорды звонких нот.
И властно за предел земного круга
Поэзия влечет – надежная подруга.
Меж двух ручьев обрел скиталец дом,
И скромно зажил добрым господином.
Ручьи струятся розно, а потом
Сливаются в течении едином:
Журчит поток по радостным равнинам,
Прохладен и прозрачен искони.
И злакам, и деревьям-исполинам,
И в знойные, и в пасмурные дни
Благотвори, вода, – играй, теки, звени!
Беги, вода, и по каменью прядай –
И тихим озерцом, чиста, светла,
Содейся там, где бурою громадой
Замшелая возносится скала.
Там жимолость обильно расцвела,
Там вязы возвышаются, и буки,
Не там ли, у корявого ствола
Сыскав приклон, и книгу взявши в руки,
Любезно помечтать служителю науки?
И там, наедине, за часом час
Наставник ищет мира и свободы,
Покинув опустелый школьный класс.
Как любят мудрецы и сумасброды
Блуждать на лоне девственной Природы!
Здесь шепчет ветер, шелестит листва,
Щебечут птицы и лепечут воды –
А все же слышно, как растет трава,
Иль сонный жук ползет, шурша едва-едва.
О, волшебство! Каким английским словом
Наречь сие? Названий нет, как нет:
В краю британском, сером и суровом,
Их не измыслил ни один поэт.
Лучами солнца всякий лист согрет,
И каждая былинка осиянна.
Здесь вездесущи лавр и бересклет,
Здесь царство клена, ясеня, платана –
И не видать нигде ни лорда, ни тирана.
Звеня, журча, струятся два ключа
Вблизи утеса. Здесь покой, дремота.
Здесь олеандры, тисы, алыча
Теснятся подле маленького грота.
Здесь мыслям нет узды и укорота,
Здесь ни души на много миль окрест!
Мечтай весь день, коль явится охота!
Здесь лучшее средь лучших здешних мест,
И приходить сюда вовек не надоест.
Приди, присядь под вязом или буком –
И с Мильтоном внимай напеву Муз,
Бесстрашно плавай с капитаном Куком,
Сражайся там же, где сражался Брюс;
И римской роскоши изведай вкус,
Раздумьем упоительным окутан.
Любимый томик – невеликий груз:
Потянет полистать – и вот он, тут он.
И Голдсмит при тебе, и многомудрый Ньютон.
Щебечет птица, и звенит оса,
Цветочный венчик дышит ароматом…
Забраться бы в укромные леса
И век не покидать их! – но куда там:
Закрыт заветный том перед закатом,
Дочитана последняя глава –
Пора домой… Крылатым провожатым
Вокруг витает серая сова:
Уже вступила ночь в законные права.
Вот так учитель коротает время
Среди занятий школьных и забот…
Никчемной суеты мирское бремя
Влачи кто хочет, лей напрасный пот!
Наставник же сыскал себе оплот
В лесах, в уединении счастливом –
И флейту иногда в леса берет,
И, внемля птичьих песен переливам,
Родным, шотландским он ответствует мотивом.
——————————————
Карл Густав Вернер Фон Хейденстам
ЛУННЫЙ СВЕТ
перевод Е. М. Чевкиной
Зачем и ночью мне непокой?
Мой день отгорел, и тьма за плечами.
Те солнца, что жизнь мою освещали,
угасшие за пеленою печали,
блещут и льются светлой рекой.
——————————————
Анатолий Мариенгоф
* * *
Ночь, как слеза, вытекла из огромного глаза
И на крыши сползла по ресницам.
Встала печаль, как Лазарь,
И побежала на улицы рыдать и виниться.
Кидалась на шеи — и все шарахались
И кричали: безумная!
И в барабанные перепонки вопами страха
Били, как в звенящие бубны.
* * *
Не много есть у вольности друзей.
Друзья весёлые
У купли и продажи.
На головы нам время сыплет соль,
И зрелая любовь
Нас в крепкий узел вяжет.
Уже чуть слышны песен голоса.
Так звонкая коса
Навряд ли слышит
Вздох предсмертный луга.
Нас оправдают голубые небеса:
Мы были вольности и родине верны
И только неверны подругам.
Уйдём – останется стихов тетрадь,
В ней мы судьбу воспели нашу.
Счастливый был удел:
В дому – всегда пустая чаша
И чаша сердца вечно через край.
——————————————
Мирослав Крлежа
Письмо
перевод Марии Петровых
Письмо словно бабочка: дрожью крыла
едва прикоснувшись, исчезнет в полете,
оставив дыханье пленительной плоти,
и липы в цвету, и шелков, и тепла.
Осыплется с пальцев дрожанье строк
пыльцою цветочной, и в это мгновенье
слова из письма улетят, как виденье,
и вянет письмо, как поблекший цветок.
——————————————
Янка Купала
А кто там идет…
перевод Максима Горького
А кто там идет по болотам и лесам
Огромной такою толпой?
Белоруссы.
А что они несут на худых плечах,
Что подняли они на худых руках?
Свою кривду.
А куда они несут эту кривду всю,
А кому они несут напоказ свою?
На свет божий.
А кто ж это их, не один миллион, –
Кривду несть научил, разбудил их сон?
Нужда, горе.
А чего ж теперь захотелось им,
Угнетенным века, им, слепым и глухим?
Людьми зваться.
——————————————
Жан де Лафонтен
Эзопово объяснение одного завещания
перевод: А. Зарин
Если верить тому, что Эзоп говорил
(Он умнейшим средь граждан считался,
И за мудрость у греков оракулом слыл:
Всяк с советом к нему обращался),
Вот одна из историй. Ее кто прочтет,
Занимательной, верно, найдет.
Один богач имел трех взрослых дочерей,
Различных по характерам. Кокеткой
Одна взросла в семье своей,
Другая — пьяницей, а третья — домоседкой,
Скупой, расчетливой. Отец,
О смертном часе помышляя,
Законам следуя, как истинный делец,
Духовную составил, оставляя
Имущество свое трем дочерям
По равным трем частям;
Жене ж своей лишь то, что каждая даст дочь,
Когда своим добром владеть не будет мочь.
Вот умер он. Все тотчас поспешили
Узнать, кого и чем он наделил.
Когда же завещанье вскрыли,
Неясный смысл его невольно всех смутил.
Что матери возможно дать,
Когда своим добром не будешь обладать?
Что в завещании хотел сказать отец?
Напрасно думали и мудрый, и глупец.
Вот судьи собрались, устроили совет
И головы свои ломали;
Но как слова ни толковали,
Все в завещанье смысла нет.
И, выбившись из сил,
Совет решил:
Пусть дочери добро все поровну поделят,
Кому что нравится; а матери своей
Пусть каждая из дочерей
Назначит пенсию иль часть добра отделит.
Согласно этому решенью,
Устроили раздел при помощи судей,
И каждая сестра по своему влеченью
Взяла одну из трех частей:
Кокетка дом взяла со всею обстановкой,
С конюшнею роскошных рысаков;
Чтоб ежедневно тешиться обновкой,
Взяла портних, уборщиц, евнухов,
Все драгоценные убранства.
А пьяница, для кутежей и пьянства,
Все принадлежности пиров:
Буфеты, погреба с вином сортов различных,
Для кухни и стола прислужников-рабов,
Служить пирующим привычных.
А третьей, что была жадна и бережлива,
Досталися рабы, домашний разный скот,
Сады и лес, луга и нивы,
Весь, словом, сельский обиход.
По нраву каждая свою достала долю,
Исполнивши отцом завещанную волю.
В Афинах граждане все жарко восхваляли
Оценку и дележ; и мудрый, и дурак
О завещанье толковали,
Хваля ареопаг.
Один Эзоп, с насмешкою лукавой,
Раздел премудрый находил
Лишенным даже мысли здравой
И говорил:
«Когда б покойник ухитрился
Ожить внезапно, как бы он
Решенью судей изумился
И попрекнул бы ваш закон!
Вы справедливостью гордитесь,
А завещанья не смогли
Понять, и даже не стыдитесь,
Что бедную вдову на голод обрекли!»
И после этого внушенья,
Он снова произвел раздел именья.
И, как покойник завещал,
Его согласно воли,
Добро он разделил на равные три доли;
Но дочерям те доли дал
Их склонностям вразрез. Кокетке
Он дал посуду, вина, мед;
Безделки — домоседке,
А пьянице — весь сельский обиход.
Так доли их не стали уж «своими»,
И поделиться ими
Они охотно с матерью могли.
Когда ж в замужество пошли,
То ни одна из них не пожалела
Все матери отдать…
Сумел один Эзоп лишь разгадать
В чем было дело.
Дивились граждане, что ум его светлей,
Чем несколько умов разумников судей.
——————————————
Ричард Олдингтон
ЖИВЫЕ ГРОБНИЦЫ
перевод Евгения Дюринга
Морозной ночью, когда орудия смолкли,
Я прислонился к стенке окопа,
Сочиняя хокку
О луне, цветах и снеге.
Но поднявшаяся вдруг беготня огромных крыс,
Раздувшихся от пожирания человеческой плоти,
Заставила меня съежиться от страха.
——————————————
Борис Вильде
Всю ночь пел соловей.
Был бледен месяц, звезды были ярки.
Мы до утра сидели в старом парке
Под сводами поникнувших ветвей.
Всю ночь пел соловей.
Всю ночь пел соловей.
Я ей рассказывал – мечтательной дикарке –
Историю любви Лауры и Петрарки,
И видел я, как за ночь стал новей,
Серьезнее – капризный взмах бровей…
Мы до утра сидели в старом парке.
Над головами нашими на арке
Из старых, тяжких, никнувших ветвей
Всю ночь пел соловей.
——————————————
Алексис Пирон
Эпитафия Жану Руссо
Границу проведя печали и веселью,
Здесь Жан-Батист Руссо навеки опочил.
Париж ему был колыбелью,
Брабант ему могилой был.
Пройдя до дней своих скончанья
В два раза больший путь, чем надо, сей поэт
Достоин зависти был первых тридцать лет
И тридцать остальных достоин состраданья.
——————————————
Мэтью Грегори Льюис
Алонсо отважный и краса Имоген
Девица и рыцарь сидели одни.
Был рыцарь навеки влюблен.
С тоской друг на друга смотрели они.
Краса Имоген ее звали в те дни,
Алонсо Отважный был он.
«Я еду сражаться в далекой стране,
Ты горькие слезы прольешь.
Но верной недолго останешься мне.
Приедет богатый к тебе по весне,
И с ним под венец ты пойдешь!»
«Нет, милый, — ему отвечает она, —
Меня укорять ты постой.
Любовью навек я тебе отдана,
Живой ты иль мертвый — тебе я жена,
В том Девой клянусь Пресвятой!
Но если, пока еще луг не отцвел,
Мной будет Алонсо забыт,
Пусть Бог повелит, чтобы дух твой пришел,
Сел рядом со мною за брачный мой стол,
Неверной назвал и с собою увел
Туда, где твой прах был зарыт!»
Давно в Палестине сражается он.
Рыдала она до поры,
Но скоро, ее красотой покорен,
Приехал к ней свататься знатный барон,
Привез дорогие дары.
Сверканием золота ослеплена,
Не льет она более слез.
Все прежние клятвы забыла она,
Барону любовь Имоген отдана,
В свой замок ее он увез.
Сидит за столом с молодою супруг.
Все дружно здоровье их пьют.
И весел и буен пирующих круг.
Вдруг гулкий по зале разносится звук —
Часы полуночные бьют.
Краса Имоген с изумленьем глядит,
Увидела только сейчас,
Что рядом с ней рыцарь безвестный сидит,
Недвижный, безмолвный, ужасный на вид.
Не сводит с лица ее глаз.
Забрало опущено, адски черны
Шелом и тяжелая бронь.
Веселие смолкло, все гости бледны,
И жмутся собаки у дальней стены,
Стал факелов синим огонь.
Барон содрогнулся, от ужаса нем.
Дрожит молодая жена.
Но молвит, свой взор опустив перед тем:
«О рыцарь, прошу, отстегните свой шлем,
Испейте со мною вина!»
Он поднял забрало с лица своего,
Шелом отстегнул он от лат.
Страшнее не видел никто ничего!
Взглянула Краса Имоген на него
И черепа встретила взгляд.
Узрела она: обитатель гробниц,
Змей лоб костяной обвивал,
И черви клубились в провалах глазниц.
От ужаса гости попадали ниц,
А призрак ей глухо сказал:
«Узнай же Алонсо! Наш луг не отцвел,
Как я был тобою забыт!
И Бог повелел, чтобы дух мой пришел,
Сел рядом с тобою за брачный твой стол,
Неверной назвал и с собою увел,
Туда, где мой прах был зарыт!»
В объятьях свою нареченную сжал.
Как жалобен был ее крик!
Разверзся у ног его черный провал.
Дух прыгнул туда и навеки пропал
С Красой Имоген в тот же миг.
Скончался барон. Запустенье и тлен
С тех пор в его замке царят.
Там кару доныне несет Имоген.
Господь не прощает лжеклятв и измен,
Так «Хроники» нам говорят.
В полуночный час там четырежды в год
Протяжный разносится стон.
Невеста в фате нареченного ждет.
Приходит скелет и с ней рядом встает,
И кружится в пляске с ней он.
Из черепа кровь выпивают вдвоем,
И духи толпятся у стен,
Крича: «Новобрачным мы честь воздаем!
За здравье Алонсо Отважного пьем
С неверной его Имоген!»
——————————————
Ян Неруда
перевод Л. Мартынова
Ввысь, народ, взгляни. На небе,
В бездне ночи темно-синей,
По орбитам звезд-малюток
Мчатся звезды-исполины.
Все понятно: невелички
Блещут крепостью алмаза,
А послушные громады —
Это только сгустки газа.
Понял? Встрепенется сердце,
Все сомнения откинув.
Будь звездой вот этой малой
И притянешь исполинов,
Береги ядро родное,
Пуще глаз его храни ты!
Если ты кремню подобен,
Весь народ — как из гранита!
——————————————
Иван Вазов
РОССИЯ!
перевод Искандер Ульмас
I.
Младенцем был я, а и ныне помню:
в каморке нашей бедной, скромной,
висел рисунок, выцветший за годы,
как старая священная икона.
Вверху его – роскошная корона,
под ней – орёл двуглавый гордый.
И мать моя в те времена нередко
брала меня на руки, чтоб я, детка,
увидел также лик, святой и старый.
Она шептала нежно мне: «Сынок,
ты дядю поцелуй, царя болгаров,
целуй его, как деда своего».
Я с детства полюбил его портрет.
Когда ж я повзрослел на пару лет,
мне тятя о царе такой давал ответ:
что бедным людям он одна опора,
что он прогонит турок скоро,
что без него спасения нам нет.
Когда же нас разгневанный тиран
«собаками московскими» назвал,
то правоту отца душой я осознал.
Я верил, что придёт свобода к нам:
известно, если кто-то плачет,
Москва ему на помощь скачет.
II.
И так я с детства ту идею
и веру ту в душе лелею.
Я жду, к возмездию готов,
и весь народ болгарский ждёт,
когда могучий русский зов
ночь рабства нашего прервёт.
Мы ждём, как раб свободу ждёт
в последний час своих мучений,
как Лазарь голос ждал спасенья
Во чреве гроба своего!
Везде, где слышен горький вздох,
где слёзы капают у вдов,
где звон кандальный раздаётся,
где кровь единоверцев льётся,
где мученик взывает к мести,
где нечестивец дев бесчестит,
где участь жалкая сирот,
отцов удел – кровавый пот,
где храмы с сёлами в руинах,
где кости грудой на равнинах –
при Тундже, Тимоке и Вите;
повсюду, где народ забитый
на север взор свой обращает,
одна надежда всех питает;
повсюду, где царит унынье,
по всем болгарским сёлам, нивам
одно лишь слово слышим ныне,
и стон один, и зов: Россия!
III.
Россия! Как же нас пленит
святое, милое, родное имя это!
Оно во мраке нам бывало светом,
надеждой – в море скорби и обид!
Когда бедняк всем миром был забыт,
оно ему всегда напоминало:
прекрасный свет болгарина хранит
любви, что никогда не угасала.
Как велика земля твоя, Россия,
Своею необъятной ширью, силой!
Подобна ты самой небесной сини,
с самой душою русскою сравнима!
Ты не глуха к мольбам и стонам;
мы знаем: в этот скорбный час
восьми десятков миллионов
сердца друзей волнуются за нас!
IV.
О, скоро, скоро долгожданный час:
потоки крови нехристей прольются;
пусть брат нам руку крепкую подаст –
громами старые Балканы отзовутся!
В Москве священной свою волю ясно
озвучил Государь в кремлёвской зале,
а люди речь ту донесли до каждого,
по всей России так пересказали:
«Решил я, говорит, избавить
от рабства братий наших днесь.
Так царский долг повелевает,
так требует России честь.
Сперва я постараюсь миром
Святое дело то подвигнуть,
А не получится – тогда
Пусть знают русского орла!
Я, разумеется, надеюсь,
что все готовы быть примером,
как за великую идею
ни крови не щадить, ни денег!»
И от Камчатки до Эзеля,
через леса, через моря,
как будто буря пролетела,
Россию сотрясло: «Ура!»
V.
Живи, Россия, и будь мощной,
трепещет мир, твой слыша глас,
примчись, владычица полночи,
приди скорей, приди сейчас!
Болгария Россию кличет ныне.
Пришла пора, настал момент
исполнить пращуров завет,
твоё предназначенье в мире!
Не зря ты на слуху и славна,
и не имеешь себе равных;
Не зря объемлешь пол земли –
народы, царства, океаны –
без счёта, горизонта и границ;
Не зря доселе Бог хранит
тебя от бед и вражьих армий;
Не зря смогла ты сокрушить
Мамая, Карла, Бонапарта;
Не зря умеешь ты страшить
врага одной твоею картой;
Не зря зовём тебя святой
и любим по-сыновьи сильно,
и ждём, как самого Мессию;
Не зря ты есть у нас, Россия!
——————————————
