– У меня настороженное отношение к «русскому року», я не могу отделаться от ощущения, что «русский рок» не видит себя со стороны, не знает своей сущности. А сущность его в том, что он – местный представитель усредненного интернационального стиля, такой же «русский рок» делают и в Германии, и во Франции, где угодно. Язык при этом […]

Из музыки исчезли слова, семплер позволил интегрировать буквально всё, что попадётся под руку, стали появляться интереснейшие музыкальные явления без какого-то бы то ни было мессаджа (скажем, группа Oval), поэтому горизонт стал медленно расширяться, а позиция терпимости и вседозволенности – побеждать. Музыка перестала обсуждаться в терминах выражения протеста против чего бы то ни было, слово «саунд», казалось, снимало все вопросы. Мнение, что «на место мессаджа пришёл саунд», стало весьма распространённым. Серьёзные и ответственные люди отныне – это те, кто серьёзно работает с саундом. Как настоящий художник. Кстати, в панк и хардкор-андеграунде, слова «искусство» и «художник» были ругательствами.

Противопоставленность старого и нового во Владимире бросается в глаза оттого, что пространство между этими крайностями ничем не заполнено: нет никакого третьего пути, никакой нейтральности. Только кошмарные руины с одной стороны и кошмарный новодел с другой. Органичная и замызганная помойка против помойки блестящей и новой. А посередине – ничего.
И вот это отсутствие нейтральности и потрясло меня больше всего.

Тогда, на репетиции в таганском буфете, под грохот салюта Дня победы, под леденящие сердце причитания немолодых женщин, меня постигло вдруг ощущение кристальной ясности того, что Заратустра Фридриха Ницше называл Вечным Возвращением. Я вспомнил вдруг и умиравшего от саркомы сердца Курехина, и уже умершего Кейджа, и Шнитке, и все безмолвные удачные и неудачные трагические попытки высказаться, продлить свое существование, преодолеть свою временность, конечность, смертность. Возвращение в неумолимое вращение времен года, превращение молодости в старость, в перспективу, откуда единичность становится не видна, не различима и не столь уж важна…