Любопытна история первого публичного исполнения этой песни. Я спел ее под гитару на общегородском комсомольском собрании, кажется, зимой 1979-го или 80-го года, куда меня пригласили в качестве «культурной программы» после которой намечался банкет. В зале ДК «Мир» сидело 600 человек: комсомольская верхушка предприятий, активисты, функционеры КПСС, отвечающие за молодежную «линию партии». Когда я вышел на сцену, то уже знал, что «сделаю это». Но не потому, что по мне вдруг забегал диссидентский таракан, а, скорее, из любопытства – а что будет? И еще я всегда не любил официоз, а здесь он присутствовал в неразбавленном виде – если не считать усатого дежурного пожарника и вахтеров.
В Дубне тогда было еще 3 или 4 самодеятельных ВИА. На нас, зная, что мы пытаемся играть свои вещи, другие музыканты смотрели как на недоумков: все равно ведь не разрешат, не лучше ли выучить «Косил Ясь конюшину» «Песняров», а потом выпить по «огнетушителю» портвейна как все нормальные люди. Покинутая мной «Легенда» процветала, став застрельщиком и участником разных комсомольских мероприятий и имея соответствующий репертуар, который никогда не расходился с линией Партии, только сходился. Причем, играли они неплохо, Саша знал свое дело, но когда слушал мои «западные» аранжировки собственных песен, строил кислую мину: зачем тебе эта головная боль? Живи, как все.
Клуб же «Мелодии и ритмы», который позже переименовали в «Метроном», продолжал развиваться. Прошло несколько живых концертов: «Аракс» с Беликовым – Абрамовым – Шахназаровым, Александр Лосев из «Цветов». Беликов удивил меня тем, что своим очень виашным голосом хорошо пел западные стандарты, Абрамов – плотным звуком, а Шахназаров – скромностью и доброжелательностью. Покойный ныне Саша Лосев после клубного концерта дал еще один, неформальный («квартирный», как бы сейчас сказали), дома у Вали Сысоева, который иногда выручал клуб свом отличным самодельным (!) проигрывателем. Помню, что домашний концерт мы записывали т.к. потом неоднократно слушали, сразившую нас, «Лошади умеют плавать». Но эта запись, к сожалению, не сохранилась.
Где-то в это время, летом 1975, нам утвердили и название группы – «Жар-птица». Обошлось не без споров: нам предлагали назваться то «Юностью», то «Молодостью», другие варианты начальству почему-то в голову не приходили. А мы хотели обозваться «Фениксом», альбом Grand Funk нам уж больно нравился. Пришлось идти на компромисс, заменив протестантский «Феникс» на православную «Жар-птицу».
Недавно, выполняя должностную инструкцию арт-директора, которым я работаю в одном клубов, и сидя в гримерной с симпатичной молодой стриптизершей, готовившейся к выступлению, я вкратце рассказал ей эту историю – про «Воскресение», о котором она немного слышала, и о «Жар-птице», которую она не слышала никогда. Она неожиданно с восторгом заявила: «Какой отличный пиар – следователи, дело, обыски в квартире рок-музыканта!!! Что же вы не воспользовались тогда этим случаем, были бы популярны: о вас бы все газеты написали, на телевидение интервью бы брали, вас бы все слушали!»
Конечно, очень интересно было бы посмотреть сейчас судебные протоколы двадцатилетней давности. Поработав главным редактором газеты и нажив массу врагов из-за своих резких статей, я хорошо знаю: то, что написано от руки на судебной бумаге в линейку, может сильно отличаться от того, что реально происходило в зале суда – особенно после того, как секретарь под руководством судьи переложит рукопись на машинку. К тому же, суд над участниками группы «Воскресение» был априори судом заказным и советским. Но могу подтвердить, что и суд, и прокуратура и – самое главное! – следователь Травина не справились с возложенным на них Партией заданием. Все было как-то хлипко, тускло, лениво и неубедительно. И откровенно мерзко.
Хочу заметить, что все, кто в советские времена, так или иначе, принадлежал к неформальному рок-движению – музыканты, участники дискотек, распространители записей, журналисты подпольных изданий – все учились врать изначально, так как принадлежали, фактически, к культурному андеграунду. Сначала врали родителям, потом, работникам клубов и ДК, потом милиции. Последней, самой серьезной инстанцией был КГБ. Но и эту контору иногда удавалось обвести вокруг пальца: против жителей музыкального подполья не использовались слежка, прослушка и не разыгрывались какие-либо специальные оперативные комбинации. Весь этот набор использовался против известных диссидентов, таких как Сахаров, Солженицын, Марченко и т.д.
Ответив на дежурные вопросы типа «где вы познакомились с Александром Арутюновым, какие общие интересы у вас были, как часто вы встречались» и т.п., Травина, наконец, задала главный на тот момент вопрос: покупал ли я у подследственного какое-либо музыкальное оборудования, и если да, то какое и – за сколько. Я, помня наши с Сашей уговоры, ответил, что нет, не покупал. Травина вздохнула, и тут начался хорошо известный тем, кто прошел школу подобных диалогов хоровод вопросов-ответов, когда следователь много спрашивает, меняя темп и характер пляски, постепенно выводя в центр круга главный вопрос, а допрашиваемый или врет, если виновен, или несет от страха околесицу типа «да, я подонок, я в детстве задавил велосипедом кошку, но не сажайте меня пожалуйста». Я знал, что виновен, и врал так, как врут учительнице в школе, то есть глупо, вяло, но упорно.
