Тогда казалось, что ты открываешь мир, казалось, что ты создаёшь абсолютно свободный художественный жест, который не повторим и уникален, создающий чувство радости и внутренней невинности. Когда ты знаешь всё про эту жизнь, богатый опытом, ты намерено всё упрощаешь, теряешь слова. Раньше слов не было, потому что они были не нужны, а сейчас слов нет, потому что они ничего не передадут всё равно. Песни с маленьким количеством слов, текста, уже тоже надоели.

У нас в стране не было таких художников как Бойс. Бойс – это в первую очередь личность, в большей степени, чем оставшиеся от него документы, потому что он шаманист. В этом смысле он был фигурой противоположной тому же Уорхолу. На мой взгляд это два полюса, где в одном случае за основу берется шаманская практика, как у Бойса, а в другом случае берётся деятельность по встраиванию себя в социум, как у Уорхола, в чем он, конечно, гениален. И это размежевание присутствует до сих пор, потому что придерживающиеся линии Уорхола — это одна компашка, а Бойса – другая. Хотя где-то их линии, конечно, пересекались.

То, что мы делали, в мире это обычно называется андеграундом. Это была культура андеграунда, потому что мы никуда не лезли, мы нигде не выступали, да и негде было с такой музыкой показываться в Москве, такой музыкой занималось здесь пару человек. Началось это всё на Болотной, у меня в мастерской мы с Лёшей сделали комнату на последнем этаже с чердаком, и когда в один из моментов перформанса открывался люк, там стояли прожектора, они включались в последний момент, комната была наполнена дымом, в зале сидело полтора человека. Раз в неделю, по четвергам, мы делали там концерт.