Сегодня я хочу порассуждать на тему записи акустической гитары. Когда-то, почти 40 лет назад, я с этого и начинал – как это было, можно прочитать во второй части.
Естественно, мои заметки основаны исключительно на собственном опыте, слегка сдобренном информацией, поступавшей извне. И, к слову, я не считаю себя профессионалом записи, а, скорее, музыкантом, рассматривающим этот увлекательный процесс как своеобразную форму творчества, что уравнивает меня со всеми остальными оглашенными, прилипающими каждый день к компьютерам с непреодолимым желанием подвигать на мерцающем экране звуковые файлы собственного производства – может, что-нибудь и получится…
Первый раз я попытался записать акустическую гитару на стартовом альбоме «Жар-птицы» «В городе желаний, под радугой мечты» (см. альбом «В городе желаний…», трек «…И грусть моя прошла»). Причем, это была партия соло. Что за гитара тогда нам попалась, я сейчас не вспомню, играл на ней Саша Васильченко. Удачным этот опыт я назвать не могу, а использовался тогда, скорее всего, микрофон МД-66, самый надежный и распространенный в среде домкультуровских музыкантов микрофон 70-х. Когда по телевизору показывали выступления Леонида Ильича Брежнева, чаще всего он говорил именно в такие микрофоны, числом 6 или 8. И, на самом деле, это был чисто речевой микрофон, склонный к «заводке» на концертах, и, естественно, он не мог передать всю глубину звучания акустической гитары, какой бы хорошей она не была.
Еще раз записать акустику, что диктовалось характером песни, я попытался в 1982 году (альбом «Рокодром», трек «Голос»). Помню, мы одолжили у кого-то очень хорошую по тем временам 12-струнную чешскую гитару. Этот опыт стал более удачным хотя бы потому, что использовался конденсаторный МК. Но все равно, до идеала хотя бы «битлов» в «And I Love Her» было еще далеко.
Все это время (т.е. с конца 70-х) у меня на студии (в Дубне, в ДК «Октябрь») валялся болгарский акустический «Орфей» с грифом, формой более похожим на своих электрических собратьев, что было удобно. Причем, как он у меня оказался я даже не знаю – скорее всего, его кто-то забыл после одной из вечеринок. Как-то его даже сломали, и пришлось вклеивать гриф эпоксидной смолой. Этот «Орфей» я использовал обычно для уточнения каких-то аранжировочных деталей, когда лень было включать усилитель. Еще я часто брал его на пикники и следы шашлычного жира до сих пор явственно видны на деке. Позже, когда в 1984 году «Жар-птицу» запретили и выгнали из ДК, эта гитара стала моим лучшим другом, с которым я сочинил практически весь репертуар для своей новой группы «Алиби».
Со времен «Жар-птицы» у меня была «волшебный» фанерный ящичек, где я хранил струны и всякие гитарные запчасти. Когда в 1989 году пришло время записывать «Алиби», я решил попробовать и эту гитару для чего извлек из ящичка старый звукосниматель от разобранной когда-то чешской «Торнады». Наш оператор Виталий Устенко обклеил съемник текстолитом и присобачил к гитаре. В усилителе и на записи звук получался не ахти, вялый и кислый, но когда к гитаре приставили микрофон, то появилась неплохая акустическая окраска. Еще я обратил тогда внимание на то, что этот старый «Орфей» звучит очень сбалансировано: нижние струны не перекрывают по громкости верхние, а верхние не демонстрируют нижним свои зубы в области верхней середины, что часто бывает с гитарами из третьей ценовой категории, в которой осел «Орфей» в конце 80-х, когда купить хорошую гитару стало не очень большой проблемой.
Но все равно, результат меня не удовлетворял, и на всех записях, вплоть до альбома «V», звучат одолженные у кого-то гитары.
Дальше история развивалась как анекдот. Как-то мне позвонил старый московский рок-фанат по имени Володя и предложил сыграть «Алиби» «квартирник» в акустике. Нас это предложение заинтересовало и мы решили вообще, для себя, сделать акустическую программу. Форму выбрали следующую: бас – электрический, синтезатор (как фоно), – тоже, ударные – забытая со времен 60-х «тройка» (малый, чарли, тарелка), гитара – подзвученная акустика. Было все, кроме гитары, и чтобы особо не тратиться, я решил использовать это старый «Орфей», приобретя вместо уже издохшего чешского съемника дешевый китайский звукосниматель за 700 руб. для акустической гитары, правнука популярных когда-то в СССР «накладок» за 13 руб. из арсенала начинающих.
Теперь это был такой черненький, с шестью сребристыми отверстиями и тоненьким проводом съемник с крепежом для резонатора, что продаются в базарный день на ВДНХ. Каково же было мое удивление, когда продукт в прошлом очень братской нам Болгарии вдруг зазвучал тепло и сочно. Хочешь – чес, хочешь – соло, а недорогой ZOOM приводил своим компрессором нервную акустическую динамику в должный порядок. Возрадовавшись, к китайскому съемнику я добавил китайский же блок тембров, беспощадно вскрыв ножовкой бедро «Орфея».
Программу мы сделали, даже несколько раз отыграли ее в разных клубах, но до Володи так и не добрались. Причем, в плей-лист были включены как старые песни времен «Жар-птицы», так и новые, только что сочиненные. И тут стоит упомянуть одну важную вещь: так как песни «Жар-птицы» я уже не мог исполнять в той же высокой тональности, что и 20 лет назад, дабы не менять удобную аппликатуру я, купив струны потолще, перестроил гитару на тон ниже. Даже сочинил несколько песен с этим строем…
А потом мы сподобились записать этот наш акустический репертуар и выпустить диск.
С самого начала – а это был конец 2003 года – я решил, что играть буду исключительно на хорошо легшим мне в руку «Орфее». Была ли у меня возможность взять у кого-нибудь фирменную гитару с пьезосъемником? Была, конечно, и я такие попытки делал. Но ни одна из «хонеров» и «мартинов», кои я перебрал, меня не устроили: или вялые в миксе, или «слишком» акустические, без атаки и драйва, или… В общем, допотопный «Орфей» всех победил.
Так как в компьютерах я тогда почти ничего не смыслил, мы пригласили за небольшие деньги молодого и энергичного студента местного университета Юру Придачина. Для него это был тоже, фактически, первый серьезный опыт работы с настоящей группой. Это теперь на его счету, счету классного и востребованного звукорежиссера, десятки документальных фильмов и сериалов, в т.ч. дико популярный «Не родись красивой». А тогда он был 18-летним пацаном, секущим в тогдашних аудио-программах на уровне саундтрека к игре «Тетрис».
Запись барабанов, баса и клавишных и то, как мы это делали – отдельная песня, которую я собираюсь спеть позже, а сейчас – к акустической гитаре.
Для начала мы перепробовали все микрофоны, имевшиеся в распоряжении группы. SM-58 давал «бочку», остальные – разнопородные динамические – вообще плохо понимали, что от них хотят. Тогда из загашника я достал пару старых МК, почистил контакты, вставил батарейки – и дело пошло! С расстояния 15-20 см. от струн в районе резонатора эти никелированные сосиски в черных поролоновых шапочках передавали ровный, хорошо окрашенный звук акустической гитары, добавляя кое-что от себя в районе верхних обертонов, что ничуть не мешало. Единственно, что не доставало, так это плотной середины.
Эту проблемы мы решили с помощью съемника и гитарного ZOOMа: там есть такой эффект, эмулирующий 12-струнную акустическую гитару, и если повозиться с ним, а также с компрессором, хорусом и эквалайзером, можно извлечь некое подобие того, что мы слышим в раннем поп-латиносе. В этом процессе очень помогало, как ни странно, и то, что китайский съемник имел некий микрофонный эффект: с расстояния в 0,5 метра он довольно сносно и разборчиво, если покрутить чувствительность на пульте, передавал человеческую речь, что обнаружилось случайно. Главная идея записи состояла в том, чтобы, записывая звук гитары с двух источников одновременно, потом сложить их и получить полноценный в нашем понимании акустический гитарный трек.
Пробы длились не один день, и, наконец, что-то начало получаться. Вертя так и эдак полученные треки мы как-то из любопытства развели их по разным каналам и нам показалось, что звучат две гитары. Конечно, до того мы уже перепробовали разные плагины, создающие стерео из моно – и частотные, и основанные на задержках. Но ни один из них нам не понравился: то звук существенно менялся, то панорамы не хватало, то гитара начинала произвольно гулять по стереобазе. А здесь – ну две гитары и все тут. Особенно это было заметно, если один трек чуть отставал от другого. Логическое объяснение этому явлению, конечно, есть. В любом случае звук через микрофон идет с большей задержкой, чем по линии; в линии стоит «хорус», который слегка модерирует тон; частотно и динамически микрофонный и линейный треки серьезно отличаются друг от друга.
В общем, мы использовали эту находку сполна (наиболее отчетливо это слышно на www.rockalibi.ru в бонусе «Рядом и вдали» альбома «V»).
Но и первоначальная идея смешения двух сигналов нашла свое применение. Если игралось арпеджио, предпочтение отдавалось акустическом треку: в нем сохранялся низ (ради басовой линии) и верх (дабы было слышно, что это акустическая гитара). Электрический же трек беспощадно обрезался снизу до 150 герц и до 6000-8000 – сверху.
Причем, микрофонный звук компрессировался в районе 1,5-2 ratio, а линейный – 2-4.
Если же записывался рифф или соло, соотношение отрезанных частот менялось на обратное. В любом случае результат выбирался на вкус и уши.
Еще один любопытный опыт – запись соло в песне «Когда у нас была рок-группа» (альбом «V» на www.rockalibi.ru): что-то мне не нравилось в его первоначальном звучании и Юра в ожидании моего резюме и из природного любопытства крутил на треке компрессор. Когда он «пережал» ratio до значения «10», соло вдруг «прорезалось», причем звук был похож на то, как звучат старинные полуакустические электрогитары, столь любимые еще с советских времен нашими джазменами.
Впоследствии я неоднократно использовал эту находку.
И в заключении приведу еще несколько конкретных примеров как результат моих опытов записи акустической гитары последних 4-х лет.
Альбом «V»
№ 1, «Чижик-пыжик». 2 гитары слева и справа. В припеве одна настроена на тон ниже и поэтому в фактической тональности «ре-мажор» играет в «ми-мажоре», т.е. «открытыми» аккордами, что хорошо.
№2, «Все». Вступление – 1 гитара с разведенными по каналам сигналами. Далее – 2 гитары. Гитара настроена не тон ниже.
№4, «Глупая песня». Начинается с 1-й гитары, во вставке доходит до 3-х.
№10, «На крыше». 1 гитара с разведенными сигналами.
(Любопытно, что весь альбом записывался на микшерском пульте группы «Воскресение»)
Альбом «Биг-бит»
№3, «Некрасивая». 1 гитара с разведенными сигналами, соло – звук только со съемника.
№7, «Лиза». 1 гитара с разведенными сигналами настроенная на тон ниже.
№8, «Кажется, во сне». 1 гитара с разведенными сигналами.
№10, «Скорый поезд». В левом канале – «Орфей».
№12, «Я падаю». В правом канале – «Орфей».
№15, «Прощайте, ухожу». 1 гитара с разведенными сигналами.
Еще раз подчеркну, что во всех приведенных мною примерах играет одна и та же гитара: болгарский акустический «Орфей», выпущенный в середине 70-х годов прошлого века с апгрейтом дешевым китайским звукоснимателем.
Продолжение темы записи акустической гитары – в следующих «Записках звукача».
Как это все начиналось.
…К началу 1970 года в моем песенном портфеле было уже тесновато, а в впереди маячила «непобедимая и легендарная»: все необходимые формальности я уже прошел и ждал только повестку с датой, когда Родина попросит меня надеть сапоги.
Как всегда в советские времена, международная обстановка была сложной: американский империализм который год демонстрировал свой звериный оскал во Вьетнаме, израильская военщина оккупировали Синай, а Бундесвер упорно поднимал голову в Европе. Тогда в армию идти было не так страшно, как сейчас, но мы, призывники, знали, что можем оказаться и в том же Вьетнаме, и в Египте, и на Кубе со всеми вытекающими из этого последствиями.
Получив же повестку, я впервые задумался о том, что неплохо бы зафиксировать на магнитном носителе все, что я насочинял к тому времени. Записывался я, как сейчас помнится, у кого-то из знакомых сыновей физиков-академиков на мансардном этаже: именно они в то время в Дубне располагали неплохими магнитофонами. У меня был свой магнитофон редкой породы «Чайка-М», который я купил с рук за 18 рублей. Но, во-первых, он не записывал, а во-вторых, его двигатель тарахтел и вибрировал так сильно, что агрегат получил прозвище «студебеккер».
Результатом «академический» бдений стала часовая пленка, с которой я сделал несколько копий. Одну копию оставил у коллег по «Фобосу», а остальные 3 или 4 раздал накопившимся к тому времени дамам сердца справедливо полагая, что они сохранят их лучше всего. Тем более что все девушки, так или иначе, были героинями этих песен.
Это был первый случай, когда я записывался специально, пытаясь сохранить то, что сочинил. И вот тогда-то песни с этих нескольких копий, размножаясь с помощью непорочного зачатия от каждого встречного магнитофона, и пошли «в народ» – в чем я до сих пор убеждаюсь, добавляя в коллекцию треки собственных опусов в исполнении дотоле неизвестных мне групп…
Мне сильно повезло, что 15 мая 1970 года меня направили в сержантскую школу 1-й армии ПВО особого назначения. Брали туда исключительно из Москвы и Подмосковья, предпочтение отдавалось призывникам со средним техническим или незаконченным высшим образованием, детям офицеров и высокопоставленных чиновников. Соответственно, порядок в школе был вполне уставным, никакой дедовщины, а курсантский контингент отличался заметным интеллигентским налетом. Самым страшным наказанием был пересчет кафельной плитки в туалете и бег на холм в противогазе. Никакой пидорастии и битья табуретками, никаких попыток суицида или побегов. Заместители командира взвода, сержанты, были строги, но справедливы.
В части существовала любопытная традиция. Через полгода, по окончании школы, всем курсантам присваивали звание «младший сержант», а отличникам – «сержант», и мы становились равными своим взводным сержантам. После торжественного построения и праздничного обеда мы уже формально не подчинялись нашим взводным. А вечером, перед отбоем, вся школа показывала свое отношение к бывшим командирам, ночевавшим здесь же. В нашей казарме было шесть взводов по 25 человек. Так вот тех сержантов, кого курсанты уважали и любили, принято было качать, а тех, кого нет – закидывать тапочками. Мы своего, Вадима Кирьякова, подкидывали чуть не до потолка: он никого не наказал незаслуженно, никого не обидел и сам был образцом армейской дисциплины и долга. Еще 4 взвода тоже качали своих командиров, и лишь один стоял у своей тумбочки и покорно ждал, когда все 25 пар дермантиновых тапочек попадут ему в спину. Он не был откровенным подлецом, но пострадал, как я понял, за то, что потихоньку тырил из курсантских посылок то зубную пасту, то шоколадку и кто-то я его на этом поймал…
В ноябре 1970 я был направлен в боевой полк под Наро-Фоминск. Никакой надежды, что я смогу там играть, не было. Но как-то в часть приехал капитан из Дома офицеров нашего корпуса, я с ним познакомился и он отозвал меня в корпус, в музвзвод, самое лафовое место для музыканта в армии. Правда, уже через месяц меня оттуда выгнали.
Вкратце история такова.
В музвзводе я познакомился с выпускником Московской консерватории, пианистом Борей Кукуем, натуральным евреем и будущим аккомпаниатором Екатерины Шавриной. Над ним там изрядно издевались, а я был командиром взвода и упек как-то наиболее рьяного ефрейтора-трубача на «губу» за это: уроки «правильной» сержантской школы, видимо, дали о себе знать. Утром, во время развода, начальник политотдела узрел, что отсутствует лучший оркестровый трубач. Меня вызвали «на ковер», расспросили «с пристрастием», и на следующий день утром отправили из Внуково, где располагался штаб корпуса, назад, в Наро-Фоминск. Толи генерал трубача очень любил, толи не любил евреев, с которыми в это время его дивизионы сражались на Синае – не знаю. Но вот, выгнали…
Ехать надо было по той же ветке, но назад, от Москвы, и предписание было туда же. Стоял январь 1971 года, мимо платформы неслись электрички, настроение было поганым. Найдя в кармане двухкопеечную монету, я решил позвонить Саше Соловьеву, лидеру бит-группы «Красные дьяволята», которая исполняла довольно много моих песен. Слава богу, он оказался дома. Я сказал ему, что написал несколько новых песен, и если он хочет, то попробую изменить маршрут и доехать до Москвы, чтобы их записать. Саша этой идеей загорелся, а магнитофон и гитара у него были. Самой удобной точкой для нашей встречи почему-то оказалось общежитие на Стромынке – тот самый знаменитый в 60-е студенческий муравейник, который обосновался в казармах какого-то бывшего царского гвардейского полка. Там жила моя знакомая студентка по имени Рая, которой я до сих пор благодарен за несколько поцелуев и за то, что она отговорила меня «косить» от армии путем поглощения карамели, начиненной карбидом (после чего, по преданиям опытных хиппи, на короткое время появлялась язва желудка, дающая отсрочку).
Еще пару раз мне пришлось благодарить бога за то, что ни на вокзале, ни в метро мне не повстречались военные патрули («губа» была бы мне гарантирована), а сама Рая оказалась на месте. Приехал Саша с другом, магнитофоном и гитарой, мы быстренько настроились и я одним махом – время поджимало – записал 8 или 10 новых песен, некоторые из которых потом вошли в репертуар «Красных дьяволят».
У меня до сих пор перед глазами стоит картины прощания: Рая, тихо плачущая на моем шинельном плече, Саша, незнающий как меня приободрить, и импортный капиталистический магнитофон на столе, равнодушно глядевший на меня своими желтыми глазами-бабинами.
Эта запись, к сожалению, не сохранилась, но по репертуару начала 70-х годов группы «Кентавры» я могу сказать, что они ее точно слушали.
…В полк я возвращался на пределе своих временных – явиться в расположение до 24.00 – возможностей. Надо было пройти пешком по лесной дороге километров 7 в полной темноте и без всякой надежды на попутку. И вдруг впереди – рев двигателя, механистический силуэт и какие-то огни. Я прибавил шагу в надежде на попутный грузовик, но оказалось, что это… танк из соседней гвардейской Кантемировской дивизии. Танкисты, малыши-крепыши, что-то колдовали под днищем, а рядом, в поле, рассекая искристый снег и ночную стужу, кружил второй танк. Совершенно потрясающая картина…
Я успел: в 23.40 доложил дежурному по части, что прибыл и тем самым предотвратил побудку дежурного взвода для моих уже намечавшихся поисков.
Самое лучшее, что со мной было дальше – это поход на кухню, где наряд, чистивший к утру картошку, накормил меня горячими щами.
О какой-либо записи я забыл почти на год…
Свои комментарии, замечания, уточнения, вопросы и т.п. вы можете адресовать или по адресу ostrov (собака) dubna.ru.
Я открыт не только для позитивного обсуждения темы этой рубрики, но и для конструктивной критики того, что делаю и пишу.
Сергей Попов
История русской звукозаписи второй половины 20 века. Часть 1
